Курсив БерберовойБерберова Нина Николаевна завершила жизненный путь 26 сентября 1993 в Филадельфии, 92-х лет от роду. Добавляем 31 год, получаем сегодняшний лист календаря. Появление Нины на свет состоялось 26 июля (по старому стилю) 1901 в Санкт-Петербурге. В 1921 году вошла в поэтические круги Петрограда после того как в 1919—1920 годах отучилась в Ростове-на-Дону. Отучилась… листаю книгу, ищу, где. «До последнего дня, пока можно было, я ходила в университет. Это был историко-филологический факультет, и я слушала греческий, археологию, историю искусств, языковедение, но во всеобщем распаде того года (1920-го) я редко умела сосредоточиться, скучала на лекциях, мало училась дома. Профессора были замучены страхом и голодом, большинство из них перешло из Варшавского университета, люди тусклые и старомодные. А дома из отца и матери постепенно уходила жизнь — я иначе не могу определить этого, — в то время как во мне жизнь бурлила, требовала выражения, действия, и чем больше делался гнет и чем сильнее лишения, тем больше я начинала "шляться", по выражению домашних, — шляться куда придется, с кем придется, — потому что с каждым месяцем я чувствовала себя все увереннее, все свободнее, и мерка моя к людям изменялась: я уже не искала среди них того, кто мог говорить со мной о Брюсове и Блоке, или о Троцком и Мартове, или о Скрябине, — я брала тех, кого посылал мне случай, и иногда искала самого простого, непосредственно-грубого забвения, никого по-настоящему не выбрав, никого по-настоящему не предпочтя». Надо бы выяснить, продолжался ли учебный процесс где-либо ещё, но точно знаю, что у неё самой есть чему поучиться. Жизнь Берберовой выразительный фрагмент прошлого века. Документально-биографические исследования Берберовой открыл для себя 14 лет назад в декабре 2010 года, «Курсив мой» (автобиография, первые издания — 1969 на английском; 1972 на русском), потом «Железная женщина» (баронесса Мария Игнатьевна Будберг, рядом Локкарт, Горький и Уэллс). Вторая издана была в 1981 году, за 12 лет до кончины железной Нины Николаевны. В России на книжных полках магазинов Берберова появилась в конце девяностых. Есть ещё «Люди и ложи. Русские масоны XX столетия» (1986), но, к большому моему сожалению, не нахожу там ничего о Гайто Газданове, замечательном писателе, масоне, большую часть жизни прожившем в Париже. Берберова появилась как нельзя кстати, и в 2010 году, и сейчас, когда тема Эроса, Танатоса и Одиночества неожиданно потребовала для себя осмысления на новом уровне. Процесс пошёл, на днях учредил новый раздел «Мир мифов и реальность», там и размещу конспект автобиографии Берберовой четырнадцатилетней давности с комментариями, ожидающими развития. Конспектом, впрочем, оставшееся назвать трудно, всего лишь выписки, дающие не представление о книге, а повод её прочесть тому, кто заинтересуется. Финал «Курсива», в конспекте отсутствующий: «И вот я пишу последнюю страницу повести о том, как я не ждала Годо. Эта книга вместе с ее названием появилась в моих мыслях не то где-то около Азорских островов, не то между Критом и Делосом. Это я привезла с собой после первой поездки в Европу, то есть замысел этой книги. И вот все мои преступления, слитые с наказаниями, бывшие достояниями меня одной, принадлежат теперь всем тем, кто захочет коснуться их, затянуть в эти страницы. Я больше не храню их в себе, я донесла их до реальности высказанного, произнесенною, записанного. В автобиографию вросли воспоминания о целой эпохе и людях, в ней живших, и врос мой дневник словно тело с руками, ногами и головой. Я вдруг чувствую, что мое "внутреннее сгорание" на время окончено, что я в четвертый раз в жизни вылупляюсь из яйца. В этом последнем рождении мне предстоит жить в ожидании тайн, потому что все явное использовано и не осталось неизжитых сторон жизни. Тайны же лежат сейчас в еще закрытой сфере сознания. Они имеют отношение не к чему-то внешнему, но к тому, что есть часть меня самой и моего бытия и всегда было. Ожидание тайн будет приготовлением к последнему, незнакомому опыту, на который я давно дала свое согласие и который не страшен уже по одному тому, что он неминуем. 1960-1966» Неминуем! Да ей всего-то около 60 лет в эпоху завершения работы с автобиографией. И прожила она затем ещё 26 лет до перехода "к последнему, незнакомому опыту". И ещё, по поводу характера Нины Николаевны, весьма примечательного. На Дзен 5 ноября 2023 на сей счёт была публикация: «Чугунная женщина»: за что современники не любили Нину Берберову. P.S. Нет, с «Курсивом» торопиться не надо. Сделаю проще: то, что осталось после чтения четырнадцать лет назад — конспект это, или следы на песке — воспроизвожу; углубляться в тему надо постепенно… тонут стопы в песке. Бреду дальше… * * * Нина Берберова, Курсив мой: автобиография. Впервые вышла в 1969 на английском, на русском в 1972 в Мюнхене. Из предисловия ко второму изданию (1983 года). «Я смотрю из настоящего в прошлое и вижу, что я всю жизнь была одна. Несмотря на мои замужества, на дружбы, на встречи, на прочные и продолжительные отношения с людьми, на любовные радости и горести, на работу, я была одна. … Величайшим счастьем я считаю именно тот факт, что я была одна и ценила это. Я смогла узнать себя рано и продолжала узнавать себя долго. И ещё одно обстоятельство помогло мне: не нашлось никого, на кого я смогла бы опереться, мне нужно было самой найти свою жизнь и её значение. На меня иногда опирались люди. И как-то так вышло (как, впрочем, у многих людей моего века), что мне в жизни "ничего не перепало". Так что я никому ничего не должна и ни перед кем не виновата. Мне кажется, я никого не беспокоила собой и ни на ком не висла. И, благодаря здоровью, не слишком заботилась о самой себе. Мне давно стало ясно, что жить, и особенно умирать, легче, когда видишь жизнь как целое, с её началом, серединой и концом. У меня были мифы, но никогда не было мифологии. Говорю это по праву долголетия». {20} «…наиболее далеко стоят от меня все власть имущие — диктаторы, триумвираторы, личности, дождавшиеся культа, и личности, культа дожидающиеся, и всяческие добрые и злые короли — динозавры, которым следует во всех смыслах (если предложен выбор) предпочитать акул». {29} «…быт и хлеб насущный — горизонтальная плоскость нашего общего существования, я говорю не о ней сейчас, я говорю о его вертикали. Когда-то в вертикальном измерении (интеллекта) жили очень немногие, и те, которые жили, часто страдали от чувства вины перед остальными, которые жили в измерении горизонтальном. Сейчас все люди, которые того хотят, могут научиться жить по вертикали со спокойной совестью: для этого необходимы три условия — хотеть читать, хотеть думать, хотеть знать. Как сказал Ясперс: чихать и кашлять учиться не надо, но мыслям надо учиться. Разуму надо учиться. Разум не есть функция организма». {29-30} «Трансцендентное меня мало интересует. Оно для меня лежит где-то неподалёку от "опиума для народа", и его, как уголь или нефть, кто-то эксплуатирует. Меня это не касается. Как только оно выходит из своих недр и пытается вмешаться в мою жизнь, я настораживаюсь: оно несёт с собой ложные истины, лёгкие ответы, и его нельзя подпускать близко». {27} «…одиночество — самое естественное, самое достойное состояние человека. Драгоценное состояние связи с миром, обнажение всех ответов и разрешение всех скорбей. Страх (а иногда и ужас) одиночества относится к тому же ряду ложных суеверий — из него сделали пугало. Между тем, ничего еще не подозревая, я с самых ранних лет стремилась к тому, чтобы быть одной, и ничего не могло быть страшнее для меня, как целый день, с утра до вечера, быть с кем-нибудь, не быть со своими мыслями, не отдавая никому отчета в своих действиях, иногда даже ведя сама с собой диалог и читая все, что ни попадется…». {44} По поводу бессмертия. Жюль Ренар (1864–1910): «Но вот прошли годы и научили меня видеть мир как сферу с радиусом, равным бесконечности, с центром в каждой точке этой сферы. И я опять оказалась в этом смысле центром его, как каждый вокруг меня, потому что точкам нет конца и сфера вмещает всё — и мир Евклида, и мир Эйнштейна, и все миры, какие придут им на смену». {72} «Восторг и переполнение души всегда приходили, когда была тишина и полнота сознания (полнота сознания, само собой разумеется, была разной в десять, в пятнадцать, в двадцать лет). Одиночество для меня до сих пор — тишина души и полнота сознания, и я не знаю ничего, что было бы лучше них. Мне возразят, что я никогда не была действительно одинока и во всякий час моей жизни у меня были люди (или человек), которые могли разделить со мной некоторую часть моих мыслей и чувств. Это верно, но как подводное течение всегда было одиночество, и я не знаю ничего выше, важнее и серьёзнее его». {80} «Ничто не повисало в воздухе без контакта с окружающим, всё было соединено нитями с целым, и, если призвать на помощь метафору, всё было гораздо больше похоже на великую паутину звёздного неба, перед которой я стояла, рассматривая её часами, чем на фейерверк, который обыкновенно люди запаляют, а потом бегут от него. {80} «Я вспомнил парадоксальное утверждение Плотина: Как интересно! Обычно деятельность, действие, поступок ценятся, а тут — размышления выходят на первый план. Конечно, вопрос в том, как выражается такое "думание". А всё же сильное утверждение — внутренний мир сложнее и ценнее мира практики. — Но ведь мир так сложен! Что-то должно устанавливать между миром внешним и внутренним гармоничное отношение. В жизни должна быть музыка, мелодия должна быть. Стало быть, нужен слух и умение играть. Первоначальный и вечный смысл меры и красоты, кто не болеет его вопросами в юности, тот остаётся глух к нему и на всю жизнь!» {95} Кажется, это про меня. Осень продолжает своё шествие, ветер и мокрые листья, берёзы всё прозрачнее. Я смутно ощущаю красоту происходящего, но сохранить её не могу. Мне даже не грустно. Я просто мёрзну и хочу спать. «…я постепенно убедилась в том, что нормальные люди куда любопытнее так называемых ненормальных, что это последние — несвободны и часто стереотипны в своих конфликтах с окружающим, а первые сложны и вольны, оригинальны и ответственны — что всегда интересно и непредвидимо». {140} «…все воспоминания — даже самые нежные, как и самые величественные — я готова отдать за вот эти минуты ЖИЗНИ, а не отражения её, когда, как сейчас, мой карандаш бежит по бумаге, тень облака бежит по мне и все вместе мы бежим по бесконечности — в трёх планах: времени, пространства и энергии». {267} «Если человек не распознал своих мифов, не раскрыл их — он ничего не объяснил ни себе, ни в самом себе, ни в мире, в котором жил. Уметь найти "структуру" индивидуальной символики и её связь с символикой мира…» {288} «1948, Апрель «У меня только СВОИ капризы, нет чужих, и нет ни детей, ни внуков, ни правнуков — то есть нет свидетелей моей старости, а потому нет ни старческой болтливости, ни заедания века других. Насчёт болтливости я, впрочем, не уверена: не слишком ли много сказала я здесь о природе, о которой ещё Чехов сказал: довольно, господа, довольно! (касательно каких-то лиловых облаков, но это не помогло, и до сих пор эти сиреневые тучки всё ещё треплются в небе, заполняя, когда нужно, строку, как пакля, шпаклюющая стену). Довольно о пейзаже с форелевыми реками и птицами колибри, летающими стоя в воздухе Вермонта, довольно о городах, больших и малых… Впрочем, пусть остаётся на этой странице и колибри, и догвуд. Я достаточно вещей утаила от читателей… наряду с шестьюстами страницами текста есть в этой книге шестьсот страниц умолчания, наряду с семью главами рассказа о "настоящей минуте прошедшего времени" есть семь глав немоты, тишины и тайны. Семь глав, не шесть, потому что эта последняя глава тоже имеет свою изнанку. Здесь, в Америке, были мною встречены люди, о которых говорить ещё не время, они — моё настоящее. Здесь мне даны были некоторые уроки, но так как я не пишу руководства для приезжающих в эту страну, то о них ничего не скажу, кроме как об одном. Он сводится к простой истине: умные люди здесь слишком всерьёз себя не принимают». «…я выросла из трагической моей колыбели в НЕСЕРЬЁЗНУЮ ЗРЕЛОСТЬ. Прусско-русский марш всё ещё гремит на плац-параде — но не для меня. Галльский петух кричит — но я его не слышу. Я перешла на ту сторону, где некоторые слова не произносят вслух, потому что они звучат слишком пышно и красиво. Это они стали для меня с некоторых пор НЕПЕЧАТНЫМИ, когда ПЕЧАТНЫМИ стали другие. Мы, несерьёзные, составляем тайный орден и подаём друг другу знаки. Мы умеем снижать себя в юморе и связаны одной ПРИВЫЧКОЙ. Пусть другие называют это мировоззрением — звучное, жужжащее, дребезжащее слово! Оно может вытолкнуть человека на мраморный пьедестал… И будет смешно и стыдно…» © Copyright: Владимир Каев, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
