0. 3 М. Цветаева о жизни, любви и творчестве

0.3 М.ЦВЕТАЕВА О ЖИЗНИ, ЛЮБВИ И ТВОРЧЕСТВЕ (извлечения из «Дневника», писем и книги «Цветаева без глянца»)

«Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имён» (М.Цветаева)

СОДЕРЖАНИЕ

1. М.Цветаева о себе
2. М.Цветаева С.Эфрону
3. М.Цветаева о К.Бальмонте
4. М.Цветаева о Вяч.Иванове
5. М.Цветаева об А.Ахматовой и др. Поэтах Серебряного века

5.1 Об А.Ахматовой
5.2 О М.Волошине
5.3 Об И.Северянине

6. М.Цветаева о К.Родзевиче
7. М.Цветаева о Сонечке Голлидэй
8. М.Цветаева – одной строкой
9. Из «Дневниковой прозы» (о Любви)

1. М.Цветаева о себе

1. М.ЦВЕТАЕВА о СЕБЕ (извлечения из «Дневника» и писем)

(Феодосия, 4-го мая 1914 г., воскресение).
Я не знаю женщины, талантливее себя к стихам.— Нужно было бы сказать — человека.
Я смело могу сказать, что могла бы писать и писала бы, к<а>к Пушкин, если бы не какое-то отсутствие плана, группировки — просто полное неимение драматических способностей. «Евгений Онегин» и «ГОре от ума» — вот вещи вполне a ma portee. {в моих возможностях (фр.)} Вещи гениальные, да. Возьми я вместо Эллиса какого-н<и>-б<удь> исторического героя, вместо дома в Трехпрудном — какой-н<и>б<удь> терем, или дворец, вместо нас с Асей — какую-н<и>-б<удь> Марину Мнишек, или Шарлотту Кордэ — и вышла бы вещь, признанная гениальной и прогремевшая бы на всю Россию. А сейчас о поэме Эллису скажут: одни критики: «скучно, мелко, доморощенно» и т. п., другие: «мило, свежо, интимно». Клянусь, что большего никто не скажет.

Мое отношение к славе?
В детстве — особенно 11-ти лет— я была вся честолюбие. Впрочем с тех пор, к<а>к себя помню! Теперь — особенно с прошлого лета — я безразлична к нападкам — их мало и они глупы — и безразлична к похвалам — их мало, но они мелки.
«Второй Пушкин», или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и м<ожет> б<ыть> дождусь и при жизни.

Меньшего не надо, меньшее плывет мимо, не задевая ничего.
Внешне я очень скромна и даже стесняюсь похвал.

В своих стихах я уверена непоколебимо,— к<а>к в Але.
Стихи Эллису почти закончены. Остается дописать вторую половину ночи: его сказки, тухнущую лампу, прощание у тополя. Эпилог закончен сегодня. Всего пока написано 500 стр<ок>. Это — не длинные стихи, а маленькая поэма.
Стихи я пишу очень легко, но не небрежно. Никогда не «затыкаю» пустые места, чем попало. Почти всегда начинаю с конца. Пишу с удовольствием, иногда с восторгом. Написав, читаю, к<а>к новое, не свое и поражаюсь.

Если бы у меня было много денег — т<а>к, чтобы не слишком часто считать — я хотела бы иметь много детей,— еще по крайней мере троих. Если у меня будет еще дочь, я назову ее Мариной, или Зинаидой, или Татьяной. Если сын — Глебом, или Алексеем. Я бы больше хотела для себя дочь, для С<ережи> — сына. Впрочем, никто не предвидится.

*****

(Феодосия 7-го мая 1914 г., среда).
Я недавно остриглась. Волосы спереди остались, обрезаны лишь по бокам и сзади. Очень хорошо, лицо сделалось каким-то строгим и значительным. Пра утверждает, что я сделалась похожей на мальчика. Макс, наоборот сказал: «Ты была мальчиком, а стала женщиной.» В общем похоже на прическу Mme de Noailles.
У меня масса летних платьев — около 10-ти одних пестрых. Одно совсем золотое — турецкое, с черным по желтому,— прямо горит. Юбка в три волана, пышная. Талья у меня — 63 сент<иметра> без корсета ( в корсете 64). Интересно будет когда-н<и>б<удь> сравнить с Алиной.

*****

(Феодосия, Троицын день 1914 г. (25-го мая, воскресение).
Розы, розы, розы… Когда проходишь Сережиной комнатой, невольно останавливаешься от этого теплого сладкого запаха, круглыми волнами вливающегося в широко открытые двери.

Недавно А<лиса> Ф<едоровна> прислала нам только что сваренного розового варенья.
1. Ешь — и чувствуешь во рту вкус 1001 Ночи.
2. Вкус розового варенья — вкус 1001 Ночи.
3. В ложечке розового варенья — вся 1001 Ночь.

Мне ужасно понравилось это сравнение и хотелось сделать его возможно точнее и короче. Третье, кажется, самое лучшее. Первое — худшее.
Нет, что бы ни говорил Макс,— проза должна быть музыкальной. Я могу великолепно писать прозой, но всегда тороплюсь, или ленюсь.

Чем я сейчас живу?! Ненавистью, возмущением, сознанием одиночества, тоскою о Пете Эфрон и Игоре Северянине,— стихами. В первый же вечер всё это хлынуло на меня. Молодой человек 22-х лет — некто Форреггер фон Грейфентурм — хорошенький, безобидный, поверхностный, довольной милый, но любящий свою глупую, вульгарную 19?ти летнюю жену — пел Игоря Северянина.— «Это было у моря», «Я вскочила в Стокгольме на крылатую яхту», «На Ваших эффектных нервах» и «Каретка куртизанки».— Полудекламация, полу-пение. Волнующе-бессмысленные, острые, трагические слова, пленительный мотив.

Что-то с чем нельзя бороться и конечно — не надо! Романтизм, идеализация, самая прекрасная форма чувственности, сравнимая с рукопожатием — слишком долгим и поцелуем — слишком легким,— вот, что такое Игорь Северянин.
Эти песенки неустанно звучат у меня в сердце и на губах.

*****

(7-го декабря 1916 г.).
— Вы любите двоих, значит Вы никого не любите! — Простите, но если я, кроме своего друга, люблю еще Гейнриха Гейне, Вы же не скажете, что я того, первого, не люблю. Значит любить одновременно живого и мертвого — можно.
Но представьте себе, что Г. Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату. Я та же, Г. Гейне — тот же, вся разница в том, что он может войти в комнату.
Итак, формулируем: любовь к двум лицам, из которых каждое в любую минуту может войти в комнату,— не любовь.

Для того, чтобы одновременная моя любовь к двум лицам была любовью, необходимо, чтобы одно из этих лиц родилось на 100 лет раньше меня, или совсем не рождалось (портрет, книга). Если оба — еще лучше.
— Не всегда выполнимое условие! —
— И все-таки Изольда, любяшая еще кого-нибудь, кроме Тристана, немыслима, и крик Сарры (Маргариты Готье) — O l`amour, l`amour! {О любовь, любовь (фр.)} — относящийся еще к кому-нибудь, кроме ее молодого друга — смешон.
_____
Я бы предложила другую формулу: женщина, не забывающая о Гейнрихе Гейне в ту минуту, когда входит ее возлюбленный, любит только Гейнриха Гейне.
_____
Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит — удивляюсь, не любит — удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен.
_____
Мужчина, кончающий с собой из-за любви — патетичен, женщина — как-то жалка. Кармен можно убить и Кармен может убить, но Кармен никогда не убьет — себя. Ей это даже а голову не придет. А Казанова, любивший 1001 раз, наверное 100 раз из них думал о смерти.

Женщина — жизнь: жизнедательница, недра. В женщине, влюбленной безнадежно, есть что-то смешное, недостойное.— Какая же ты женщина, раз безнадежно? — И даже женщина, боготворящая всю жизнь одного, как-то не выходит. Данте и Беатриче. Перемените роли, и ничего не останется от Божественной Комедии.
_____
17 л<ет> и 50 л<ет> совсем не чудовищно, а главное — совсем не смешно. Возможность настоящего пафоса. А старуха, влюбленная в молодого человека — в лучшем случае-трогательна. Исключение: актрисы. Старая актриса — это мумия розы. Обратный пример: Беттина, полюбившая в 45 лет юношу восемнадцати. Но та же Беттина в двадцать лет любила шестидесяти пятилетнего Гёте!
___
Почему я люблю веселящихся собак и НЕ ЛЮБЛЮ (не выношу) веселящихся детей? — Вы любите детей? — Нет.— Могла бы прибавить: «не всех, так же, как людей, таких, которые» и т. д. Могла бы — думая об 11-летнем мальчике Османе в Гурзуфе, о «Сердце Аnnе» Бромлей и о себе в детстве — сказать «да». Но зная, как другие говорят это «да» — определенно говорю: «нет». Дети глупы, как птицы. Душа в ребенке постоянно присутствует, очевидно, только с пробуждением пола. «Взрослые не понимают детей». Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!
Моя стихия — всё, встающее от музыки. А от музыки не встают ни дети, ни простонародье, ни пласт<ические> искусства, ни деревенская жизнь, ни семья. Моя любовь — это страстное материнство, не имеющее никакого отношения к детям.
___
Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствуя отвращение, чуждость, никак не могу любить. В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4 л. от игр к книгам. Не любила — стеснялась и презирала — кукол. Единств<енная> игра, к<отор>ую я любила: aux barres, {бег наперегонки} 11 л., в Лозанне — за то, что две партии <под строкой: два стана> и героизм.

*****

(Ирине 1 г. 4 мес).
1/2 года своей жизни (октябрь и ноябрь, когда я была в Крыму и 3 летних месяца) она провела без меня. В Алю я верила с первой минуты, даже до ее рождения, об Але я (по сумасбродному!) мечтала. Ирина —- Zufallskind. {случайный ребенок (нем.)} Я с ней не чувствую никакой связи. (Прости меня, Господи!) — Как это будет дальше?
___

Я не дворянка (ни гонора, ни горечи), и не благоразумная хозяйка (слишком веселюсь), и не простонародье (слишком <слово не вписано>) и не богема (страдаю от нечищенных башмаков, грубости их радуюсь,— будут носиться!). Я действительно, АБСОЛЮТНО, до мозга костей — вне сословия, профессии, ранга.— За царем — цари, за нищим — нищие, за мной — пустота. Из всех, кого я знаю, кажется только мы с Асей приняли всерьез библейское слово о добывании хлеба насущного в поте лица своего. Мытье пола у хамки.— «Еще лужу подотрите! Повесьте шляпку! Нет, я совсем не умею мыть пола, знаете — поясница болит. Вы наверное с детства привыкли!». Молча глотаю слезы. Господа! Вы слишком думаете о своей жизни! У вас времени нет подумать о моей,— а стоило бы!
___
— Никогда не уступаю желанию, всегда — причуде. От сильных своих желаний мне как-то оскорбительно, от причуды — весело. В желании я — раб, в причуде — царь.
____
(об Огненном Ангеле:)
— «У меня сейчас к этой книге два чувства: одно неблагородное: отбросить куда-нибудь, другое — прижать к груди.»
___
Мне иногда хочется сказать людям: <Друзья, не цените меня, во что бы вы меня ни оценили — я оценю себя точнее. Но любите меня, ибо так нежно любить себя, как я бы хотела, мне не даете вы, которых я люблю!»
___
Я в любви: Гибкость до последнего предела и — в последнюю секунду — отпор. (Гордыня.)
___
Два несчастных счастья:
1) Несчастье для души и счастье для тела: Брать в долг.
2) Счастье для души и несчастье для тела: Отдавать долг.
___
Странно! Мне для того, чтобы написать вещь прозой, надо написать ее сначала стихами. а потом — перевести. В прозе мне слишком многое кажется лишним, а стихе (моем <над строкой: наст<оящем>) — всё необходимо. При моем тяготении к аскетизму прозаического слова у меня в конце концов может оказаться остов. А стих дает мне какое-то природное очертание.
___
Спасибо тем, кто меня любили, ибо они дали мне прелесть любить других, и спасибо тем, кто меня не любил, ибо они дали мне прелесть любить — себя.
__
Я — бродячая собака. Я в каждую секунду своей жизни готова идти за каждым. Мой хозяин — все — и никто.

*****

(14-го мapтa 1919 г.).
Опыт этой зимы: я никому на свете, кроме Али и Сережи (если он жив) не нужна. В каком чаду я жила! Я прекрасно представляю себе, что в один прекрасный день совсем перестану писать стихи. Причин множество:

1) У меня сейчас нет в них (в писании их) — срочной необходимости (Imperativ’a {императива (нем.)}). Могу написать и не написать, следовательно не пишу.
2) Стихи, как всякое творчество — самоутверждение. Самоутверждение — счастье. Я сейчас бесконечно-далека от самоутверждения.
3) Сейчас всё летит, и мои тетрадки так бесконечно-легко могут полететь. Зачем записывать?
4) Я потеряла руль. Одна волна смывает другую. Пример: стихи об ангелах.
«Ангелы слепы и глухи».
Что дальше? — Всё! —
Хаос. Один образ вытесняет другой, случайность рифмы заводит меня на 1000 верст от того, что я хотела раньше,— уже другие стихи,— и в итоге — чистый лист и мои закрытые — от всего! — глаза.
___
5) Что я хочу сказать? — Мир.— Мир сам себя скажет.
___
Могу писать только по команде. Пример: единственные — за последние 3 месяца — настоящие стихи: Стаховичу. (Любовный долг.) Эта история со стихами — первый мой шаг к небытию. И мысль: Раз я смогла перестать писать стихи, я смогу в один прекрасный день перестать любить. Тогда я умру. Спасти меня сейчас может только новая любовь со всем пафосом самоуничтожения в другом. Но это должен быть человек, к<отор>ый сможет вместить меня, иначе <над строкой: т. е. ->: бездна.
___
Я, конечно, кончу САМОУБИЙСТВОМ, ибо всё мое желание любви — желание смерти. Это гораздо сложнее, чем «хочу» и <не хочу». И м<ожет> б<ыть> я умру <над строкой: Думаю, что> не оттого, что здесь плохо, а оттого, что «там хорошо».
___
Я бы хотела встать на колени и сказать: — <Я не знаю, грешна я или не грешна, я знаю, что я несчастна. Ты создал меня такой. Чего ты этим хотел?» Мне, чтобы жить — надо любить, т. е. быть вместе. Значит: или умереть (быть со С<тахови>чем), или любить другого.

Князь В<олкон>ский! Вы совсем не знаете, что я Вас уже люблю. Только одно — ради Бога! — пусть я Вам буду нужна, мне больше ничего не нужно. Для памяти: 16-го марта утром, когда таяло, я, любя Стаховича, решила, чтобы не умереть, любить Волконского. Они жили вместе и на нем — какой бы он ни был — должен быть какой-то отблеск Стаховича.

Уговор: если кто-н<и>б<удь> непременно должен давать, а другой — непременно брать,— давайте давать мне: Вы никогда не заметите, что я даю, ибо это моя единственная возможность — брать. С<тахо>вич умер как раз от того, от чего сейчас так мучусь (хочу умереть) — я; от того, что я никому не нужна. Никто не поймет бездны, к<отор>ую разверзает во мне это соответствие. Чувствую, что не смогу любить В<олкон>ского. Мне не дано возбуждать в людях жалости.

Элементарный пример: иду в 11 ч<асов> дня по Поварской с переполненной кошёлкой в руке.— «Цвету как роза». (Со вчерашнего дня ничего — кроме стакана поддельного чая, в рту не было. В кошёлке — старые сапоги, которые несу продавать.)
___
Кому дать суп из столовой: Але или Ирине? — Ирина меньше и слабее, ноАлю я больше люблю. Кроме того, Ирина уж всё равно плоха, а Аля еще держится,— жалко. Это я для примера. Рассуждение (кроме любви к Але) могло пойти по другому пути. Но итог один: или Аля с супом, а Ирина без супа, или Ирина с супом, а Аля без супа.

*****

(21-го марта 1919 г.)
Мое «не хочу» — всегда: «не могу». У меня нет произвола. «Не могу» — и кроткие глаза. Почему я так глубоко-беспомощна во всем, что другим так легко? — Найти чей-нибудь дом, взять билет на вокзале, выкроить — по готовой выкройке — детскую рубашечку. Определенная атрофия какой-то части мозга. О, как я издали чую то, чего НЕ МОГУ— и какой у меня тогда крот-кий — от неизбежности — голос!
О, я не русская! Россия — как жернов на моей шее! Россия — это моя совесть, мои 5 ч<асов> утра и гудки с Брестского вокзала, моя неуверенность в том, нужна ли я (сразу делающая меня не нужной!) Я в России XX века — бессмысленна. Все мои партнёры (указывая на небо или в землю): там.

*****

(АПРЕЛЬ).
Трагическая Вербная Суббота. Потеряла (в воду канули!) 500 руб. Спрятала — вместо них — две ложечки сахара в конверте. 500 р.! 50 ф<унт>ов картофеля — или почти башмаки — или калоши + 20 ф<унт>ов картофеля — или … Потеряла за три дня I) старинную овальную флорентийскую брошку (сожгла), 2) башмаки (сожгла), 3) ключ от комнаты, 4) ключ от книжного шкафа, 5) 500 р. О, это настоящее горе, настоящая тоска! Но горе — тупое, как молотом бьющее по голове. Я одну секунду было совершенно серьезно — с надеждой — ПОГЛЯДЕЛА НА КРЮК В СТОЛОВОЙ — Как просто! — Я испытывала самый настоящий соблазн. Нервы — тончайший мост между душой и телом.
Смерть страшна только телу. Душа ее не мыслит. Поэтому — В САМОУБИЙСТВЕ — тело — единственный герой. САМОУБИЙСТВО: lachete души, превращающаяся в героизм тела. То же самое, как если бы Дон Кихот, струсив, послал в сражение Санчо-Пансо — и тот повиновался. Героизм души — жить, героизм тела — умереть. У некоторых людей тело более духовно, чем у других душа. (Аля, Сережа.)

*****

(ИЮНЬ)
Я дошла до такого состояния, что не смею; не стирать, не гладить, не укладываться, не штопать, не продавать татарам и т. д. 1/2 ч. или 1 ч., употребленные на себя, меня мучит. — Угрызения совести.— Писать письмо или стирать, пока горячий самовар? И вот, стою посреди кухни, сжав вытянутые перед собой руки, в позе недоумения и вопроса. Я не скучаю ни об Але (она сейчас гостит у Г<ольдма>нов, в Крылатском), ни об Ирине, ни о ком. Сережа, для к<оторо>го я сейчас всё это делаю,— ирреален, в тумане, как день отъезда, как вагон, в к<отор>ый я сяду. Выходит: вся моя реальнейшая жизнь (немножко похожая, впрочем, на бред) —- все эти развороченные сундуки, стуки в дверь, таскание на себе шкафов и диванов, общество жуликов, Смоленские, грязь, стирка и т. д.— ради призрака, в к<отор>ый я сама не очень верю. То, что для других — реальная жизнь (торговаться, продавать, приписываться, отписываться, получать разрешения и т. д.) для меня — горячечный бред.
___
Обожаю богатых. Богатство — нимб <недописано>. Кроме того, от них никогда ничего не ждешь хорошего, как от царей, поэтому просто-разумное слово на их устах — замечательно, просто-человеческое чувство — героизм. Богатство всё утысячеряет. Думал: мешок с деньгами, нет —- человек! Кроме того, богатство дает самосознание и спокойствие («всё, что я сделаю — хорошо») — как даронание, поэтому с богатыми я на своем niveau {Приписка карандашом: «уровне» (фр.)}. С другими мне слишком «униженно». Кроме того — клянусь и уверяю — богатые добры (так как это ничего не стоит) и красивы (так как хорошо одеваются). Если нельзя быть ни Человеком, ни красавцем, ни знатным, надо быть богатым. Богатый ребенок, лепечущий по-английски, всегда немножко Наследник-Цесаревич, и я всегда немножко на него молюсь {Написав это, в спомнила Асину фразу в Феодосии: — «Марина! Как чудно дарить богатым! гораздо лучше, чем бедным!» (Примечание М. Цветаевой)}.

Мне хорошо жить. Я всему радуюсь: выстиранному кухонному полотенцу (было грязное, а теперь чистое), починенному крану (непрерывно тек и раадражао, а теперь молчит), выметенному полу и т. д. И, если бы сейчас вдруг началась жизнь, к<отор>ую я забыла: шпоры, военная музыка и дамы с розовыми зонтами — (элементарное представление о роскоши?) — я просто не знаю, как я бы это вынесла.

*****

(ИЮЛЬ)
Все мои жалобы на 19-ый год (нет сахара — нет хлеба — нет дров — нет хлеба) — исключительно из вежливости,— чтобы мне, у которой ничего нет, не обидеть тех, у кого всё есть. И все жалобы — в моем присутствии — на 19 год —других — («Россия погибла», «Что сделалось с русским языком» и т. д.) — исключительно из вежливости, чтобы им, у которых ничто не отнято, не обидеть меня, у которой отнято — всё.

В столовой: Обедаем с Алей без хлеба. С другого конца стола поднимается молодой человек — лица не вижу — впечатление кудрей и бритости — обходит весь стол, становится за моим стулом и — наклонившись — почти шепотом: — «Разрешите мне предложить картошку Вашему»… и — неуверенно — «братцу». Аля — стриженная в скобку, с ее строгим — видение Сергия Радонежского — лицом, в «шитой серебром рубашечке» действительно похожа на мальчика, а я — лень описывать! — действительно непохожа на мать.

За эту зиму я написала: «Метель», «Приключение» (Казанова) и «Фортуну» (Лозэн). И множество очаровательных стихов о любви. Теперь «Каменного Ангела». <Все три фразы зачеркнуты карандашом вертикальной линией.> Когда я не пишу, я или очень счастлива, или собираюсь уезжать. Когда я не пишу, я всегда немножко себя презираю.

Если бы Х (определенное лицо, которое люблю со всем Пафосом дружбы,— не иначе) предложил бы мне выйти за него замуж, я бы сразу согласилась, от одного восторга, что меня так любят.
— Третьего дня узнала от Б<альмон>та, что заведующий «Дворцом Искусств» Рукавишников оценил мое чтение Фортуны — оригинальной пьесы, нигде не читанной, чтение длилось 40 мин., м<ожет> б<ыть> больше — в 60 руб. Я решила отказаться от них — публично — в следующих выражениях: — «60 руб. эти возьмите себе — на 3 ф<унта> картофеля (м<ожет> б<ыть> еще найдете по 20 р.!) или на 3 ф<унта> малины — или на 6 коробок спичек, а я на свои 60 р. пойду у Иверской поставлю свечку за окончание строя, при к<отор>ом так оценивают труд поэта.»
___
Францию я люблю больше, чем француз, Германию больше, чем немец, Испанию больше, чем испанец и т. д. Мой Интернационал — патриотизм всех стран, не Третий, а Вечный!
___
У меня начинает просыпаться страстная (с тоской и мучением) любовь к Ирине, о к<отор>ой я 1 1/2 месяца ничего не знаю и почти не думала. Я об этом никому не говорю.
___
Я люблю только девчонок (мальчишек!) и женщин. Презираю все свои встречи с мужчинами, кроме С<ережи>, П<ети> Э<фрона> и Володи А<лексее>ва. (Не тех презираю,— себя!) О женщинах не скажу, почти всех вспоминаю с благодарностью, но люблю (кроме Аси) только Сонечку Голлидэй. (Сейчас ловлю себя на беспокойной мысли: — «А вдруг кто-нибудь еще есть» и в ответ — тяжесть в голове, как когда я вспоминаю, что там внизу, в комоде, у меня еще четыре рубашки.)
Когда мне какой-нибудь мужчина что-нибудь дарит — спички ли, кофе ли, кусочек ли хлеба для Али — я— бессознательным — первичным — восхитительным по непосредственности движением целую его в губы.
___
Деревня! — Ставлю одно тирэ, на самом деле их — сто. 1) Выбита из колеи 2) не у себя дома 3} от скуки вечно хочу есть 4) слишком много деревьев, травы, тропинок — глупею и путаюсь. Природа! — Мой идеал природы: московская застава — монастыри, фабрики, близость и отсутствие людей, 2) татарская деревня, где всё, как 500 лет назад. В Москве я благодарна за каждую веточку, в деревне — за каждую весточку.
Аля — кому-то, в ответ на вопрос о ее фамилии: — «О нет, нет, у меня только 1/4 дедушки был еврей!»___

Аля — кому-то, в ответ на вопрос, кто ее любимый поэт: — «Моя мать — и Пушкин!»
Мои любимые — в мире — книги: «L’Aiglon» Rostand, {«Орленок» Ростана <фр.),}«Lichtenstein» Hauff’a, {«Литхенштейн» Гауфа (нем.)}дневник Башкирцевой, переписка Беттины, «La Nouvelle Esperance» comtesse de Noailles, {«Новое упование» графини деНоай (фр.)».). }весь Hoffmansthal, весь Rilke, «Flegeljahre» и «Hesperus» Jean Paul’a,{«Озорные годы» и «Геспер» Жан-Поля (нем.).} «Геста Берлинг» Лагерлёф, «Ме-муары» Prince de Ligne (знаю не все), Мемуары Казановы. Записки Л. де Конт о Иоанне д’Арк — Многих любимых я наверное не знаю.

Раньше я была честна (тупа): читая, ни одной строчки не пропускала, хотя знала, что не понимаю и не сомневалась, что забуду И — Боже мой! — сколько лишних десятков тысяч печатных верст я таким образом прошла!
Женщины меня изумительно любят, должно быть я им всем напоминаю какого-то мужчину. Не любить меня — значит не любить ничего. И мой суд в таких случаях быстрый и правый.
___
Я всё говорю: любовь, любовь. Но — по чести сказать — я только люблю, чтобы мной любовались.— О, как давно меня никто не любил!

Живу, заваленная книгами, 6 книг о Иоанне д’Арк (A. France, Micheiet, Lamanine и другие), «L’Amour» Michelet, {«Любовь» Мишле (фр.).} 1?ый Казановы (удалось достать!), «Le petit Jehan de Saintre» {«Маленький Жан из Сантре» (старофр.)} (повесть XV в., на старо-фр<анцузском> языке), «Le Diable boiteux»>, «Gil Blas» «Princesse de Cleves», «Chanson de Roland» {«Хромой дьявол», «Жиль Блаз», «Принцесса Клевская», «Песнь о Роланде» (фр.)}, «Поэзия 12-го года» — и т. д. и т. д. Два источника моих наичистейших радостей: книги и хлеб.
___
Мой отец за всю свою жизнь написал только один стих:
«На берегу ручья
Сидели два друзья.»
— и выкурил только одну папиросу: зажег и взял ее в рот горящим концом. — Я на него не похожа.
Ложусь в постель, как в гроб. И каждое утро — действительно — восстание из мертвых. С марта месяца ничего не знаю о Сереже, в последний раз видела его 18-го января 1918 г,— как и где — когда-нибудь скажу — сейчас духу не хватает. С Асей я рассталась 27-го октября 1917 г. Последнее письмо от нее в январе 1918 г.— почти 2 г. тому назад.

Живу с Алей и Ириной (Але 6 л., Ирине 2 г. 7 мес.) в Борисоглебском пер., против двух деревьев, в чердачной комнате — бывшей Сережиной. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 карт<офеля>, остаток от пуда «одолженного» соседями — весь запас! — анархист Шарль унес у меня Сережины золотые старинные часы «eleve вe Breguet» {«ученик Брегета» фp.).}— я ходила к нему 100 раз — сначала он обещал вернуть их, потом сказал, что отдал на хранение, потом — что часы у того, кому он их отдал — украли, но что он богатый человек и деньги вернет, потом, обнаглев, начал кричать, что он за чужие вещи не отвечает.— В итоге: ни часов ни денег. (Сейчас такие часы 12 т<ысяч>, т. е. 1 1/2 пуда муки.) — То же с детскими весами.

Живу даровыми обедами (детскими). Жена сапожника Гранского — худая, темноглазая, с красивым страдальческим лицом — мать пятерых детей — недавно прислала мне через свою старшую девочку детскую карточку на обед (одна из ее девочек уехала в колонию) и «пышечку» для Али. Г-жа Г<ольд>ман, соседка снизу, от времени до времени присылает детям огромные миски супа — и сегодня насильно одолжила мне 3?ью тысячу. У самой трое детей. Маленького роста, нежна, затерта жизнью: нянькой, детьми, властным мужем, правильными обедами и ужинами.— Помогает мне — кажется — тайком от мужа, к<оторо>го, как еврея и удачника, я — у к<отор>ой всё в доме, кроме души, замерзло и ничего в доме, кроме книг,— нет — не могу не раздражать.

Мне никогда не приходилось искать стихов. Стихи сами ищут меня, и при том в таком изобилии, что я прямо не знаю — что писать, что бросать. Этим объясняется этот миллиард недо- и нена-писанных стихов. Иногда даже пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой другие, еще где-н<и>б<удь> сбоку — строчку еще стихов, рука перелетает с одного места на другое, летает по всей странице, отрываясь от одного стиха, кидаясь к другому — чтобы не забыть! уловить! удержать! — Не времени,— рук не хватает!

Я пишу только свои настольные книги.
— О, если б я была богата! — Милый 19?ый год, это ты научил меня этому воплю! Раньше, когда у всех всё было, я и то ухитрялась давать, а сейчас, когда ни у кого ничего нет (у порядочных!) я ничего не могу дать, кроме души — улыбки — иногда полено дров (от легкомыслия!) — а этого мало.

О, какое поле деятельности для меня сейчас, для моей ненасытности на любовь (только тогда живу!) — Кроме того, на эту удочку идут все — даже самые сложные! — даже я! Я напр<имер> сейчас определенно люблю только тех, кто мне дает — обещает и не дает — всё равно! — хотя бы минуточку — искренно — (а м<ожет> б<ыть> и не искренно,— наплевать!) хотел бы дать.

Фраза — поэтому и весь смысл — по причуде пера и сердца — могла бы пойти иначе, и тоже была бы правда. — Раньше, когда у всех всё было, я все-таки ухитрялась давать. Теперь, когда у меня ничего нет, я всё-таки ухитряюсь давать. — Хорошо?
Меня презирают — (и в праве презирать) — все. Служащие за то, что не служу, писатели зато, что не печатаю, прислуги за то, что не барыня, барыни за то, что в мужицких сапогах (прислуги и барыни!) Кроме того — все — за безденежье. 1/2 презирают, 1/4 презирает и жалеет, 1/4 — жалеет. (1/2 + 1/4 + 1/4 = 1) А то, что уже вне единицы — Поэты! — восторгаются.

Я не брезглива: потому и выношу физическую любовь. Дурак тот кто скажет, что к мужчинам меня стремит — чувственность. I) Не стремит. 2) Не только к мужчинам. 3) У меня слишком простая кровь — как у простонародья — простая, радостная только в работе. - Нет, всё дело в моей душе.

О, моя страсть к женщинам! Недавно — держу в руках старинный томик гр. Ростопчиной — тут же музыка, мужчины — и — Господи! — какая волна от нее ко мне, от меня к ней, какое высокомерие к тем, кто в комнате,— какой — как кожаный ремень вокруг тальи — круг одиночества!

М<илио>ти служит Д<жалалов>ой, Д<жалалов>а — К-шу, я —М<илио>ти, мне — г-жа Э.— Конечно,— госпожа! — Меня любят исключительно женщины,— женщины, которые мало любят мужчин — а мож<ет> быть— которых мало любят мужчины.— А Сонечка Голлидэй? — Нет, не то, не только то.

О другом: прежде чем мужчине и женщине подружиться навек, надо им полюбить друг друга на час — хотя бы для того, чтобы увидеть, как это не нужно.
Убедилась, что я — мужчина?
Убедился, что я — женщина?
Ну, а теперь можно об этом позабыть навек.
или
И: убедился, как это неважно?

Но — оговорка: не люблю женской любви, здесь переступлены какие-то пределы,— Сафо — да -— но это затеряно в веках и Сафо — одна. Нет, пусть лучше — исступленная дружба, обожествление души друг друга — и у каждой по любовнику.
Сегодня встретилась с Антокольским. Кольцо мое он, снимая, раздвоил: черный чугунный обод (черные розы) закатил в какую-то трещину винного подвала, где они играли, золотой обод подарил жене. (Недавно женился.) Говорю себе с улыбкой, что из всех, кому я дарила кольца, только один — быть может — не передарит моего кольца: З<авад>ский, да и то из боязни себя скомпрометировать (еще жениться заставят!)

Дарила я кольца: О. Мандельштаму (серебряное, с печатью — Адам и Ева под древом добра и зла), Т. Чурилину (с гранатами), Коле Миронову (цыганское, с хризопразом), Завадскому (серебряное китайское), П. Антокольскому (чугунное, с розами), В. Алексееву (большое, китайское) и — наконец — Милиоти, с Александр<ом?, -итом?>, но — в починке — не верну.

Каждый поэт, имей он хоть миллиард читателей — для одного единственного, как каждая женщина — имей она хоть тысячу любовников — для одного. Каждый раз, любя, рвалась умереть за — если уж полное ничтожество — рвалась хотя бы рваться.
Никогда — никогда— никогда — не сближалась без близости духовной (хотя бы мнимой!) — и как часто — без близости телесной (доверия). Телесное доверие — это бы я употребила вместо: страсть.

Раз есть Пушкин, зачем Марина Цветаева? — Согласна.— Но; раз есть Пушкин,— зачем Иван Бунин? (— Еще более — согласна!)
Была ли я хоть раз в жизни равнодушна к одному, п<отому> ч<то> любила другого? — Почистой совести — нет. Бывали бесстрастные поры, но не п<отому> ч<то> так уж нравился один, другие мало нравились. Не люби я никого, они бы мне всё равно не нравились.

Одна звезда для меня не затмевает другой — других — всех! — Да это и правильно.— Зачем тогда Богу было бы создавать их — полное небо!

Я люблю мужчин, окруженных в прошлом. Живые солюбящие — особенно, когда в большом количестве, мне НЕСТЕРПИМЫ.

Оттого что не сплю — курю, оттого что курю — говорю, оттого (и от того!) что говорю — дурю, оттого что дурю — дарю (всю себя!), оттого что дарю — горю…— горюю.— У меня не грехи, а кресты.

У каждого из нас, на дне души, живет странное чувство презрения к тому кто нас слишком любит. (Некое все n’est que cela?»{«и всего-то?» (фр.) } — т. е. si tu m’aimes tant, moi, tu n’es pas grand<e> chose!){если ты меня так любишь, меня, сам ты не бог весть что! (фр.)} М<ожет> б<ыть> потому чтб каждый из нас знает себе настоящую цену.

На вечер Бальмонта — свинья! — не пошла, опустошенная пятью часами с М<илио>ти и пятью минутами с Н. Н. Это выше моих сил. Переместите — и всё прекрасно. (А м<ожет> б<ыть> — еще хуже!) (Сейчас глубокая ночь, вдруг хлынул дождь,— приятно!)
Весь вечер писала стихи,— хорошие! (О Театре, о смертном одре танцовщицы, о женских головах на пиках, о Революции — «Без доводов „как рев звериный…“» — о маленькой славе могильного холма.) Вчера начала пьесу «Ученик» — о НН и себе, очень радовалась, когда писала, но вместо НН — что-то живое и нежное, и менее сложное.

Мои стихи никому не нужны: у НН есть Пушкин я Бунин, у М<илио>ти свои (плохие). Пишу только для себя — чтобы как-нибудь продышаться сквозь жизнь и день.
___
Каждый день, когда я не писала стихов, и каждый год, когда я не породила ребенка, я чувствую — потерянным.
Как мало потеряных дней.
Как много потерянных лет.

Ясно одно: когда я работаю, мне не хватает дня, когда я не работаю, мне каждая минута лишняя. А так как вся моя цель: затравить день, как дикого зверя — ясно одно: надо работать. Безделие — этим я никогда не грешила. Да и «грешить» не подходит, ибо грех — по наслышке — приятен. Скажем так: безделием я никогда не болела. Безделие; самая зияющая пустота, самый опустошающий крест. Поэтому я — может быть — не люблю деревни и счастливой любви.

У людей ужасно серьезное отношение к своему. Напр<имер>: НН ведь непременно покопает сегодня свой огород, а придти ко мне размазать окно — у него — чистосердечно — нет времени. А я так обожаю чужие дела и так ненавижу свои! — Мне как-то унизительно стараться для себя,— потеря времени. И еще чувство: велика птица! Очень нужно из-за тебя стараться! (К себе же!)
___
У меня только одно СЕРЬЕЗНОЕ отношение: к своей душе. И этого мне люди не прощают, не видя, что это «к своей душе» опять-таки— к их душам! (Ибо что моя душа — без любви?) Я не легкомысленна, мой язык легкомысленен, соблазняюсь репликой, бросаю ее в воздух, а НН (собирательное) извлекает ее оттуда и заносит в мой послужной (позорный) список. Молча — с собой наедине — в любви — в великом деле Любви! — я совершенно беззащитна, совершенно серьезна, совершенно-чиста.
___
Если бы Ирина была мальчиком, я бы больше чувствовала в ней Сережу, нежней бы любила, относила бы ее позднее развитие к вообще мальчикам, а то после Алиного блеска… Словом, я чувствовала ее только своей, и судила ее так же сурово, как себя, свое…— Роковое.—
___
— В одном я — настоящая женщина; я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста — свои речи, в грудь — свои чувства. Поэтому — все у меня в первую минуту: добры, великодушны, доверчивы, щедры, бессонны, безумны. Поэтому — сразу целую руку. Любовный ореол мужчины создан любовью к нему женщин, ореол женщины — любовью ее к себе.

— Что такое желание? — Мне хочется к НН — вот желание. Но я не могу перебороть себя, чтобы заставить себя взойти к нему в комнату.— Что это? — Очевидно: невозможность сильней желания, невозможность перебарывается только необходимостью.

Если бы мне был необходим НН, я бы взошла к нему в комнату. Но — думаю до глубины: — нет! Мне кажется, мне было бы легче умереть у его порога.
Безумие ли это во мне, моя непрестанная действенная {еще прочтут — девственная! (Примечание М. Цветаевой)} жизнь: Души — Мысли — Сердца? Вечная бессонница — и во сне — всего существа. И что с этим делать в старости, когда сейчас уже — богатая всем, что дает Молодость — я со свойственным мне сердечным тактом — чувствую, что я на каком-то скользком пути с людьми (к людям!) Точно между мной и человеком, не ровная земля, не квадратики паркетного пола, а наклонная плоскость.

Слава Богу, что я не еврейка! Мне и так уж кажется, что со мной говорят только из жалости (одна — и ребенок умер — и с мужем разлучена — и Аля такая худая — и к тому же — талантливая, кажется.) При первом же «жидовка» я бы подняла камень с мостовой — и убила.

Прав в любви тот, кто более виноват. Я любила всё в мире с одинаковой страстью: — хотела перечислить — улыбаюсь — руки опускаются! А в жизни — всё равно как и где бы я ни жила — я бы все равно была нищей.
Как только начинаю любить другого, сразу перестаю любить себя, т. е. теряю всю силу свою и очарование. Следовательно, для того, чтобы меня любили, мне не надо любить самой, впрочем любовь другого сразу возвращает мне любовь к себе,— верней и быстрей, чем нелюбовь другого. Но, в итоге, любя и не любя. Вы равно избавитесь от моей любви, только любя — скорее. Любя другого, презираю (теряю) себя, будучи любимой другим — презираю (теряю) его. Уж лучше — любить другого!

*****

(26-го мая 1920 г.).
Мои стихи — моя жизнь (почти что быт), то, что есть. Мои пьесы — моя Жизнь, то, что быть должно бы.

*****

(2.06.1920 г.).
Женщин я люблю, в мужчин — влюбляюсь. Мужчины проходят, женщины остаются.
Передала (корректно,— не лично — тогда через сотни рук на кафедру, в другой раз через маленького молчаливого ребенка — Алю) Блоку стихи.— Не ответил.— Написала В. Иванову письмо и отнесла табак.— Ни звука.— Есть имя, есть — говорят — внешность и очарование.

Познакомилась с милой маленькой женщиной — вроде Эвы Ф<ельдш>тейн, но сердечнее — женой Марьянова. Пишет стихи и беспомощна, как цветок.Чувствую нежность к Т. Ф. Скрябиной,— она точно с какого-то острова, где все говорят тихо и чувствуют нежно,— не только не русская, но — правда — не земная. Говорит, еле касаясь слов, легко-легко.

Я люблю маленьких и нежных (Майя, Сонечка Голдидэй, жена Бродауфа, Елиз<авета> Моисеевна, Елена, жена Марьянова — Т. Ф. С<кря>бина) — по разному, конечно! — не сравниваю, конечно — но «все сестры в жалости моей!» Это во мне мое мужское рыцарство говорит. И женщины меня удивительно любят! Как-то и по матерински (такая большая, сильная, веселая — и всё-таки…) и восторженно.

Скульптор зависит от глины, мрамора, резца и т. д.
Художник от холста, красок, кисти,— хотя бы белой стены и куска угля!
Музыкант: от струн,— нет струн в советской России, кончено с музыкой.
Скульптор может ваять невидимые статуи,— от этого их другие не увидят.
Художник может писать невидимые картины,— кто их увидит, кроме него.
Музыкант может играть на гладильной доске,— но как узнать: Бетховена или Коробушку?
У ваятеля может остановиться рука.
У художника может остановиться рука.
У музыканта может остановиться рука.
У поэта может остановиться — только сердце.

Кроме того: поэт видит неизваянную статую, ненаписанную картину и слышит неигранную музыку.

Что я умела в жизни? — давать! давать! давать! чего не умела в жизни? — продавать! продавать! продавать!
Мужчина более ребенок, чем женщина, ибо играет в серьез. А может быть: Женщина, говоря, что играет — серьезна, мужчина, говоря, что серьезен — играет. Женщина играет во всё, кроме любви. Мужчина — наоборот.

*****

(Август)
Женщина, которая поэт, встречая мужчину бросает писать стихи и начинает целоваться. Поэт, который — женщина, встречая мужчину продолжает писать стихи и начинает целоваться, занятие — которое — впрочем скоро бросает.
И — перелет в Германию —

Моя страна, моя родина, колыбель моей души! Моя оклеветанная крепость духа! Крепость духа, к<отор>ую принято счит<ать> тюрьмой для тел.
W<eisser> H<irsch> {Белый олень (нем.).} у Дрездена, 1910 г., мне 17 лет, в семье пастора — курю, стриж<еные> волосы, хожу на свидание к Кентавру (<слово не вписано> в лесу) — с Кентавром же!

Было мне там когда-либо кем-либо сдел<ано> замеч<ание>? Хоть взгляд? Косв<енный> взгляд один? Хоть помысел?
Это страна своб<оды>.— Утвержд<аю>.— Страна высш<его> счи-тания человека с человеком; личн<ости> с личн<остью>, безличности с личностью. Только там — на протяж<ении> всего земн<ого> шара — мне дыш<ится>, только там я не оплевана.
Там бы я хот<ела> умер<еть> и там — я непр<еменно> — в след<ующий> раз — рождусь.
Во мне много душ. Но главная моя душа — германская. Во мне много рек, но которая сравнится с Рейном?

Вид готических букв сразу ставит меня на башню: не буквы, а зубцы! В герма<нской> церкви я молюсь, в Германском гимне я растворяюсь, я бы предпоч<ла> быть последн<им> подданным в Герм<ании>, чем царем где бы то ни было.
Германия своих сынов любит, Германия — мать, а не мачеха. За Германию я бы все<ми> кост<ями> и все<ми> буд<ущими>де<тьми> св<оими> легла.

Роковая ошибка — мое рождение в России! У меня голова от рождения поставл<ена> высоко, глаза, как раскр<ылись>, взглянули ввысь, я не могу этой вечной совести, этого вечного ворошения глубин и червей, этой славянской нем<оты? ощи?>, славянск<ой> косности.

Франция для меня легка, Россия — тяжела, в Герм<ании> ноги на земле, голова в небе, Германия — древо, дуб, heilige Eiche {священный дуб (нем.).}, Герм<ания> — точная оболочка моего духа, с Герм<анией> я срослась: ее реки (Strome!) — мои руки, ее рощи (Haine!) — мои волосы, она вся — моя, и я — вся ея!

Мне часто снится, что я себя убиваю. Стало быть, я хочу быта убитой, этого хочет мое скрытое я, мне самой незнакомое, только в снах узнаваемое, вновь и вновь познаваемое. Единственное истинное, мое старшее, мое вечное я.
Когда болят зубы, хочется только одного: чтобы это кончилось. Полное безразличие ко всему и вся. Отсюда до смерти один крошечный шаг. То же безразличие — всеобщее, окончательное.

{Я уверена, что перед смертью у меня будет мысль — и даже не одна — совсем бескорыстная (нет больше той радости, которую она давала) о каждом из моих и наверное о некоторых других. Без всяких личных ощущений, кроме еще большей отдаленности от тех, кто еще чего-то хочет

Стихи (музыка, мысль) могут помочь только в случае насильственной смерти, неестественной, как смертный приговор или наводнение/кораблекрушение (и еще!)
Смерти в полной силе души и тела, смерти-жизни (Те, кто умирал, читая, говоря.— Блок). Но в случае смерти в постели, смерти в страдании — ни музыка, ни стихи, ни дети — уже не держат. Ничего уже не существует.
Для чего же тогда эта отделка всего, что сделано, тяжко и кровно: всей моей работы за более чем 20 лет, всей моей жизни? Для развлечения жизнерадостных зевак (фр.)}

{У меня было имя. У меня была внешность, привлекающая внимание (мне все это говорили: «голова римлянина», Борджиа, Пражский мальчик-рыцарь и т. п. ( и, наконец, хотя с этого я должна была начать: у меня был дар — и все это вместе взятое — а я наверняка еще что-нибудь забыла! — не послужило мне, повредило, не принесло мне и половины? и тысячной доли той любви, которая достигается одной наивной женской улыбкой. Все это ничем мне не послужило. Все то мне повредило.

*****

(7мая 1933 г. разб<ухшая> щека)
Да, да, да, весь Париж полон женщин: француженок, американочек, негритяночек, датчаночек и т. д. молодых, хорошеньких, красавиц, богатых, нарядных, веселых, развлекательных, обворожит<ельных> и т. д. И чтобы я, со св<оими> седыми волосами, своими 4летними башмаками, со своими 10 фр<анковыми> прямолинейны<ми> рубашками> (о верхних говорю!) из Uni-Prix — смела мечтать удержать, хотя бы на час,— молодого, здорового, с положением, да еще жениха: вхожего всюду, желанного всюду —
но: в мире сейчас — м<ожет> б<ыть> — три поэта и один из них — я.

*****

(Сентябрь 1940 г.).
О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь — всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя, своей головы — если это голова — так преданно мне служившая в тетради и так убивающая меня — в жизни. Никто не видит — не знает, — что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк, но его нет, п‹отому› ч‹то› везде электричество. Никаких «люстр»… Я год примеряю — смерть.

Все — уродливо и — страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу — умереть, я. хочу — не быть. Вздор. Пока я нужна… Но, Господи, как я мало, как я ничего не могу!
Доживать — дожевывать
Горькую полынь —

*****

(Сентябрь 1940 г.).
…Тарасенков, например, дрожит над каждым моим листком. Библиофил. А то, что я, источник (всем листочкам!), — как бродяга с вытянутой рукой хожу по Москве: — Пода-айте, Христа ради, комнату! — и стою в толкучих очередях — и одна возвращаюсь темными ночами, темными дворами — об этом он не думает…
… — Господа! Вы слишком заняты своей жизнью, вам некогда подумать о моей, а — стоило бы… (Ну не «господа», — «граждане»…)

*****

(Октябрь 1940 г.).
Нынче, 3-го, наконец, принимаюсь за составление книги, подсчет строк, ибо 1-го ноября все-таки нужно что-то отдать писателям, хотя бы каждому — половину. (NB! Мой Бодлер появится только в январской книге, придется отложить — жаль.)

…Да, вчера прочла — перечла — почти всю книгу Ахматовой и — старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы; сходящие (и сводящие) на нет. Испорчено стихотворение о жене Лота. Нужно было дать либо себя — ею, либо ее — собою, но — не двух (тогда была бы одна: она).

…Но сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд. Такая строка (формула) должна была даться в именительном падеже, а не в винительном. И что значит: сердце мое никогда не забудет… — кому до этого дело? — важно, чтобы мы не забыли, в наших очах осталась — Отдавшая жизнь за единственный взгляд…

*****

(24-го октября 1940 г.).
Вот, составляю книгу, вставляю, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю, и — почти уверена, что не возьмут, диву далась бы — если бы взяли. Нy, я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась — я знаю, что стихи — хорошие и кому-то — нужные (может быть даже — как хлеб).
Ну — не выйдет, буду переводить, зажму рот тем, которые говорят: — Почему Вы не пишете? — Потому что время — одно, и его мало, и писать себе в тетрадку — Luxe. Потому что за переводы платят, а за свое — нет. По крайней мере — постаралась.

*****

(27-го января 1941 г., понедельник).
Мне 48 лет, а пишу я — 40 лет и даже 41, если не сорок два (честное слово) и я, конечно, по природе своей — выдающийся филолог, и — нынче, в крохотном словарчике, и даже в трех, узнаю, что ПАЖИТЬ — pacage — пастбище, а вовсе не поле, нива: сжатое: отдыхающее — поле. Итак, я всю жизнь считала (и, о ужас м‹ожет› б‹ыть› писала) пажить — полем, а это луг, луговина. Но — вопреки трем словарям (несговорившимся: один французский — старый, другой — советский, третий — немецкий) все еще не верю. Пажить — звучит: жать, жатва.

Никакие театры, гонорары, никакая нужда не заставит меня сдать рукописи до последней проставленной точки, а срок этой точки — известен только Богу. — С Богом! (или: ) — Господи, дай! — так начиналась каждая моя вещь, так начинается каждый мой, даже самый жалкий, перевод (Франко, напр‹имер›). Я никогда не просила у Бога — рифмы (это — мое дело), я просила у Бога — силы найти ее, силы на это мучение.

*****

(Февраль 1941 г.).
Я отродясь — как вся наша семья — была избавлена от этих двух ‹понятий›: слава и деньги. Ибо для чего же я так стараюсь нынче над… вчера над… завтра над… и вообще над слабыми, несуществующими поэтами — так же, как над существующими, над ‹Кнапгейсом?› — как над Бодлером?

Первое: невозможность. Невозможность иначе. Привычка — всей жизни. Не только моей: отца и матери. В крови. Второе: мое доброе имя. Ведь я же буду — подписывать. Мое доброе имя, то есть: моя добрая слава. — «Как Цветаева могла сделать такую гадость?» невозможность обмануть — доверие.

(Добрая слава, с просто — славой — незнакома.) Слава: чтобы обо мне говорили. Добрая слава: чтобы обо мне не говорили — плохого. Добрая слава: один из видов нашей скромности — и вся наша честность.
Деньги? — Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их — нет. Есть — естественно, ибо есть естественно (ибо естественно — есть). Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну — и? Ну, вдвое больше бумажек в конверте. Но у меня-то что останется? Если взять эту мою последнюю спокойную… радость. Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги.

2. М.ЦВЕТАЕВА С.ЭФРОНУ (извлечения из «Дневника» и писем)

Сереженька, если Бог сделает это чудо — оставит Вас живым — отдаю Вам всё: Ирину, Алю и себя — до конца моих дней и на все века. И буду ходить за Вами, как собака.

Если Вы живы — тот кто постарается доставить Вам это письмо — напишет Вам о моей внешней жизни.— Я не могу.— Не до этого и не в этом дело.

Если Вы живы — это такое страшное чудо, что ни одно слово не достойно быть произнесенным,— надо что-то другое.

Но, чтобы Вы не слышали горестной вести из равнод<ушных> уст,— Сереженька, в прошлом году, в Сретение, умерла Ирина. Болели обе, Алю я смогла спасти, Ирину — нет.

С<ереженька>, если Вы живы, мы встретимся, у нас будет сын. Сделайте как я; не помните.

Вы и Аля — и еще Ася — вот всё, что у меня за душой.
Не пишу Вам подробное смерти Ирины. Это была СТРАШНАЯ зима. То, что Аля уцелела — чудо. Я вырывала ее у смерти, а я была совершенно безоружна!
Не горюйте об Ирине, Вы ее совсем не знали, подумайте, что это Вам приснилось, не вините в бессердечии, я просто не хочу Вашей боли,— всю беру на себя!

У нас будет сын, я знаю, что это будет,— чудесный героический сын, ибо мы оба герои. О, как я выросла, Сереженька, и как я сейчас достойна Вас!
— Сереженька! — Если Вы живы буду жить во что бы то ни стало, а если Вас нет — лучше бы я никогда не родилась!

Не пишу: целую, я вся уже в Вас — так, что у меня уже нет ни глаз, ни губ, ни рук,— ничего, кроме дыхания и биения сердца.
Марина.

3. М.ЦВЕТАЕВА о К.БАЛЬМОНТЕ (извлечения из «Дневника» и писем)

Бальмонт и солдаты у автомобиля.
Б<альмон>т ночью проходит по какому-то из арбатских переулков. Сломанный автомобиль. Вокруг трое солдат.— «Повинуясь какому-то внутреннему голосу, перехожу было на другую сторону, но в последнюю секунду — конечно — остаюсь. И в ту же секунду один из них:
— «Эй, поп!» Тогда я подхожу к ним вплоть.— «Я действительно священник и скажу вам следующее: ты (указываю на одного) скоро умрешь от сыпного тифа, тебя (указываю на другого) повесит К<олчак>, а ты уцелеешь, тебе ничего небудет.»
— Почему же Вы пощадили третьего?
— Чтобы он помешал двум первым разорвать меня.
(Всё это с бальмонтовской четкостью, быстротой, экспрессией.)

Бальмонт а Кисловодске читает лекцию, к<отор>ую заканчивает стихами о России:
Этим летом — униженье нашей воли,
Этим летом — расточенье наших сил,
Этим летом — я один в пустынном поле,
Этим летом — я Россию разлюбил!

И вдруг — отчаянный вопль из публики: — «»Это правда! Правда!» —Офицер, слепой на оба глаза.

В двух словах об этом нашем с Алей визите к Бальмонту, В маленькой тесной кухне: Бальмонт — «как царь под плэдом» (выражение Нади), Анна Николаевна, Т. Алексеевна, Мирра, Аля, я. У плиты — обезумев от жары и от того, что всё сразу вскипело (знакомая трагедия!) — Елена. В доме, очевидно, до сегодняшнего дня ничего не было, а теперь вдруг всё стало: пекут блины, варят картошку, варят кашу, ва-рят суп из телятины. И угощают, угощают, угощают. Бальмонт ест восторженно. Аля — истово. Мирра — причудливо. Я, случайно совершенно сытая, присутствую у стола в шубе, пью только кофе, любуюсь классицизмом всей этой сцены.

Бальмонт восклицает: «Ах, я бы с таким наслаждением съел всю эту телятину один! И никому бы не дал!»

И смеется, п<отому >ч<то>, как я, понимает классицизм для Москвы зимой 1919 года этого возгласа.

— «Нюшенька, Вы наслаждаетесь?»
— «Я знала, что Вы меня спросите!»

Мирра влюбленно заботится об Але, кормит ее со своей тарелки, все наперерыв уговаривают меня есть. А я, счастливая тем, что так чистосердечно ничего не хочу, что все нас тут так любят, что всем нам сейчас так хорошо, а завтра будет так плохо — курю папиросу за папиросой, не зная, что это — дым ли я выдыхаю — или вдохновение.
Бальмонт и солдаты у автомобиля.
Б<альмон>т ночью проходит по какому-то из арбатских переулков. Сломанный автомобиль. Вокруг трое солдат.— «Повинуясь какому-то внутреннему голосу, перехожу было на другую сторону, но в последнюю секунду — конечно — остаюсь. И в ту же секунду один из них:
— «Эй, поп!» Тогда я подхожу к ним вплоть.— «Я действительно священник и скажу вам следующее: ты (указываю на одного) скоро умрешь от сыпного тифа, тебя (указываю на другого) повесит К<олчак>, а ты уцелеешь, тебе ничего небудет.»
— Почему же Вы пощадили третьего?
— Чтобы он помешал двум первым разорвать меня.
(Всё это с бальмонтовской четкостью, быстротой, экспрессией.)

Вчера, с Бальмонтом:
Идем к Р. С. Т<умар>кину. Бальмонт жалуется на то, что я не чувствую, «как я ему желанна». Я развиваю ему свою теорию о богатстве и возмущаюсь, что он не слушает. Разговор, как «две параллельных линии, проведенных из разных точек»…
Вдруг передо мной огромная желтая собака с мешком в зубах. Я мигом бросаю Бальмонта и, на ходу: — «Бальмонт! Бальмонт! Ты понимаешь? Она что-то несет и не ест! Это в 19;?ом году!» — «Что ж Вы так удивляетесь? Есть хорошо воспитанные собаки!» И я — с внезапным охлаждением: — «И м<ожет> б<ыть> это картошка, да еще сырая.»
— «Нет», оскорбленный голос дамы, владетельницы собаки — «она и мясо носит.»
Я: — «Бальмонт! Бальмонт! Нет, ты не понимаешь! — Мясо!»
И Бальмонт очень галантно — уже сТ<умаркин>ского крыльца — даме: — «Хорошая собака.— Поклонитесь Вашей собаке!»
___
Пока хозяин уходит за чаем и хлебом (я сразу объявила, что Б<аль-Монт> голоден, ибо зовя его в гости обещала, что его накормят и, кроме того, п<отому>ч<то> он не верил, чтo я посмею) — мы с Б<альмонтом> сидели в креслах, он в одном я в другом.
И вдруг, Б<альмонт>: — «Малютка!» (Пауза.) Я, зная его привычку к импровизациям, жду, что сейчас будет «незабудка» или что-н<и>б<удь> в этом роде- Но незабудки не следует.
— «Если ты когда-нибудь почувствуешь себя свободной»…

Я всё еще сомневаюсь, но так как обыкновенно я говорю ему ты, а он мне — Вы, начинаю чувствовать себя неуютно.
— «Если ты когда-нибудь отчаешься и почувствуешь себя свободной»…
— «Никогда» — перестав играть вставляю я.

…«в минуту нежной прихоти — подари мне себя!»
(Пауза.)

Я: — «А я сначала думала, что это — стихи.»
В<альмонт>: — «Сколько раз мое желание сталкивалось с Вашим нет!»
(во дворе чей-то громкий голос)
Б<альмонт>: — «У меня уже начинаются явные галлюцинации. Я напр<имер> сейчас ясно слышал: «Пара калачей — 16 копеек!»
Я, восторженно: «Неужели шестнадцать?»
В<альмонт>: — «Глупые женщины! Нужно не иметь никакого чутья к красоте, чтобы не понимать, как это было бы прекрасно: ребенок от Б<альмонта> и Марины Цветаевой!»
Я: — «Да, Бальмонтик. но чтобы был этот ребенок — он конечно будет прекрасен! — надо любить отца… Кроме того, я трезва: зимой вокруг Вас всякие Лизы, Кати, Саши, а сейчас никого нет — только я»…
— Приход хозяина кладет конец этой дискуссии.

11-го мая 1920 г., ст. ст.— понедельник.

Для Бальмонта каждая женщина — королева.
Для Брюсова каждая женщина — проститутка.
Ибо находясь с Бальмонтом, каждая неизбежно чувствует себя —королевой.
Ибо находясь с Брюсовым, каждая неизбежно чувствует себя проституткой.
Скажу о Вас и о Б<альмон>те.

Б<альмон>т — мне друг, я люблю его и любуюсь им, я окончательно верю в него, у этого человека не может быть низкой мысли, ручаюсь за него в любую минуту, всё, что он скажет и сделает будет рыцарски и прекрасно. С ним у меня веселье и веселие, grande camaraderie {великое товарищество (фр.)}» с ним я, он со мной — мальчишка, мы с ним очень много — главным образом! —смеемся. С ним бы мне хотелось прожить 93 г. в Париже, мы бы с ним восхитительно взошли на эшафот.
С ним мы — сверстники, только я, как женщина — старше.
Не усмотрите в этом непочтения — этим не грешу — но почитать Б<альмонта> — обижать Б<альмонта>, я, преклоняясь перед его даром, обожаю его.— Чудесное дитя из Сказки Гоффмана,— да? (Das fremde Kind {чужеземное дитя (нем.).}.)
Отношение, будучи глубоко по сущности, идет, танцуя по поверхности, как солнце плещется по морю.

Б<альмон>т не потому великий поэт, что он так пишет, а пишет он так потому что он Великий Поэт!

4. М.ЦВЕТАЕВА о Вяч.ИВАНОВЕ (извлечения из «Дневника» и писем)

Сегодня — по дороге к Бальмонтам за Алей — маленькая желтая собака — гладкая — с наморщенным носом, веселая, заигрывает, ластится. И я, присев на корточки, обеими рукалш глажу, торопливо, чтобы не пропустить, больше захватить. Дети и собаки,— вот все, что мне осталось из живых существ. Вчера, на Юбилее Бальмонта, говорю Вячес<лаву> Иванову о своей любви к нему — ему около 60?ти лет,— дозволено, кажется? — не в чем заподазривать? —
И он: — «Вы сейчас никого не любите кроме своей дочери? Вакантное место? — Что ж,— не отказываюсь…»
Как грубо.— Как верно.—

Сейчас у меня три радости: Вячеслав Иванов — Худолеев — и НН.
Вячеслав Иванов — Царьград Мысли, Худолеев — моя блаженная Вена (династии Штрауссов!),— НН —моя старая Англия и мой английский home {дом (англ.)}, где нельзя — не дозволено! — вести себя плохо.

Снимаю засов (спинка стула, работа М<илио>ти) — Вячеслав! В черной широкополой шляпе, седые кудри, сюртук, что-то от бескрылой птицы.
— «А вот и я к Вам пришел, Марина Ивановна! К Вам можно? Вы не заняты?»
— «Я страшно счастлива».
— «Но ведь Вам же трудно, денег нет. Вы не служите?»
— «Нет, т. е. я служила 5 1/2 мес.— в Интернациональном К<оми-те>те. Я была русский стол. Но я никогда больше служить не буду.»
— «Чем же Вы живете? Откуда Вы достаете деньги?» — «А так,— продаю иногда, т. е. мне продают, иногда просто дают, теперь паёк, так,— не знаю. Мы с Алей так мало едим… Мне не очень нужны деньги…»
— «<Но вещи же тоже когда-нибудь истощатся?»
— «Да.»
— «Вы беззаботны?»
— «Да.»
— «Но ведь можно взять какую-нибудь другую службу…»
— «Я совсем не хочу служить,— не могу служить. Я могу только писать и делать черную работу — таскать тяжести и т. д. И потом столько радостей: вот Коринна Mme de Staёl напр<имер>»…
— «Да, идеальных утешений много.— А Вы одна живете?»
— «С Алей.— Впрочем, здесь наверху еще какие-то люди, очень много, постоянно новые…»
— «И это всё Ваши вещи?»
— «Да, обломки, остатки. Я чувствую, что Вы меня презираете,— только — ради Бога! — я до последней минуты старалась отстоять,— но не могу же я вечно ходить следом и смотреть: крадут или не крадут? И кроме того я ничего не вижу…»
— «Что же Вы пишете? Стихи?»
— «Нет, стихов мне мало, пишу их только, когда мне надо к человеку и нельзя подойти иначе. Я страстно увлекаюсь сейчас записными книжками: всё, что слышу на улице, всё, что говорят другие, всё, что думаю я…»
— «Записные книжки — это хорошо, но это только материал. Вернемся к переводу
Разве не хорошо — Бальмонт, переведший Шелли? — Как он его перевел,— другой вопрос.—
Перевел, как мог.— Но взять стихи на чужом яз<ыке> и пережить, почувствовать их на своем,— это не меньше, чем писать свое. Это некий таинственный брак, если — действительно — любишь. Выберите себе такого поэта и переводите — часа по 3 в день.— Это будет Ваше послушание, нельзя же без послушания!»
— «Я Вас прекрасно понимаю, особенно последнее, о послушании. Но у меня никогда не хватит времени. Встаю: надо принести воды — готовить — накормить Алю — отвести ее к Соллогубу — потом привести — опять накормить… Вы понимаете?
И читать еще хочется,— столько прекрасных книг! — А главное —записные книжки, это моя страсть, п<отому> ч<то> — самое живое.»
— «Аля, я за нее очень боюсь. Как ее имя: Александра?»
— «Нет, Ариадна.»
— «Ариадна…»
— «Вы любите?..»
— «О, я очень люблю Ариадну…— Вы давно разошлись с мужем?»
— «Скоро три года,— Революция разлучила.»
— «Т. е.?»
— А так: »…
(Рассказываю.)
— «А я думал, что Вы с ним разошлись.»
— «О, нет! — Господи!!! — Вся мечта моя: с ним встретиться!»
Говорю о своей неприспособленности к жизни, о страсти к Жизни:
— «Mais c’est tout comme moi, alors!{Ну в точности, как я (фр.).} Я ведь тоже ничего не умею.»

(Неизъяснимое обаяние его иностранного: франц<узского> и немец<кого> — говора, чуть-чуть ирония над собой и что-то — чуть-чуть — от Степана Трофимовича.)
— «А Вы пишете прозу?»
— «Да, записные книжки…»
Улыбается.
— «Взял бы я Вас с собой во Флоренцию!..»
(О, Господи, ты, знающий, мое сердце, знаешь, чего мне стоило в эту секунду не поцеловать ему руки!)
— «Итак: мое наследье Вам: пишите Роман. Обещаете?»
— «Попытаюсь.»
— «Только меня беспокоит Аля, Вы ведь, когда начнете писать…»
— «О да!»
— «А. что будет с ней?»
— «Ничего, будет гулять, она ведь сама такая же… Она не может без меня…»
— «Я всё думаю, как бы Вам уехать. Если мне не удастся выехать заграницу, я поеду на Кавказ. Едемте со мной?»
— «У меня нет денег и мне надо в Крым.»
— «А пока Вам надо за своей дочерью. Идемте.»
— «Только я Вас немножечко провожу. Вам ничего, что я без шляпы?»

Выходим. Иду в обратную сторону от Соллогуба,— с ним. На углу Собачьей площадки — он:
— «Ну, а теперь идите за Алей!»
— «Еще немножечко!»

Эх, Вячеслав Иванович, Вы немножко забыли, что я не только дочь проф<ессора> Цветаева, сильная к истории, филологии и труду (всё это есть!), не только острый ум, не только дарование, к<отор>ое надо осуществить в большом — в наибольшем — но еще женщина, к<отор>ой каждый встречный может выбить перо из рук, дух из ребер!

5. М.ЦВЕТАЕВА об А.АХМАТОВОЙ и ДР. ПОЭТАХ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА (извлечения из «Дневника» и писем)

5.1 М.ЦВЕТАЕВА об А.АХМАТОВОЙ

Сарра Бернар и Ахматова. Видела и слышала Сарру, Ахматову — никогда. Но любила я их какой-то одной волной.
— Вы знакомы с Ахматовой? — О, Ахматова! — Полузакрытые глаза. Полупоклон.— «Расскажите мне про нее: какие у нее глаза, походка, голос.» Черная ночь. Я — на перилах, он внизу, на скамейке. Грохочет море.— Голос у Ахматовой… Я знаю два таких голоса… Голос Сарры Бернар — и голос Анны Ахматовой…
_____
О творчестве Ахматовой.— «Всё о себе, всё о любви!». Да, о себе, о любви — и еще — изумительно — о серебряном голосе оленя, о неярких просторах рязанской губ<ернии>, о смуглых главах Херсонесского храма, о красном кленовом листе, заложенном на Песне Песней, о воздухе — «подарке Божием», об адском танце танцовщицы,—и так, без конца.
И есть у нее одно восьмистишие о юном Пушкине, которое покрывает все изыскания всех его биографов.
— Ахматова пишет о себе — о вечном. И Ахматова, не написав ни одной отвлеченно-общественной строчки, глубже всего — через описание пера на шляпе — передаст потомкам свой век.
_____
О маленькой книжке Ахматовой можно написать десять томов — и ничего не прибавишь. А о бесчисленных томах полного собрания сочинений Брюсова напишешь только одну книжку — величиной с ахматовскую — и тоже ничего не прибавишь.
(И какой трудный и соблазнительный подарок поэтам — Анна Ахматова!)
«Анна Ахматова». — Какое в этом великолепное отсутствие уюта!
Лучшее в Песне Песней, это стихи Ахматовой:
А в Библии, красный кленовый лист
Заложен на Песне Песней.
— Анна Ахматова! Вы когда-нибудь вонзались, как ястреб, в грязную юбку какой-нибудь бабы {летучие вокзальные молочные хвосты (Примечание М. Цветаевой)} — в 6 ч. утра — на Богом забытом вокзале, чтобы добыть Вашему сыну — молоко?!

Октябрь 1940 г.

…Да, вчера прочла — перечла — почти всю книгу Ахматовой и — старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы; сходящие (и сводящие) на нет. Испорчено стихотворение о жене Лота. Нужно было дать либо себя — ею, либо ее — собою, но — не двух (тогда была бы одна: она).

…Но сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд. Такая строка (формула) должна была даться в именительном падеже, а не в винительном. И что значит: сердце мое никогда не забудет… — кому до этого дело? — важно, чтобы мы не забыли, в наших очах осталась — Отдавшая жизнь за единственный взгляд…

5.2 М.ЦВЕТАЕВА о М. ВОЛОШИНЕ

Коктебель, 19-го июня 1914 г., четверг.
Говорили о Максе.
— «Ведь до того Коктебеля, к<отор>ый Вы знаете, был другой: с Анной Рудольфовной Минцловой, Маргаритой Васильевной, Черубиной. И мне кажется — Макс сейчас живет в нем гораздо сильнее, чем в этом. Надо понять. Я знаю, к<а>к он ужасно страдал, к<а>к нечеловечески-благородно себя вел однажды, когда у него отняли всё. Знаете, если бы он был более человечен, он бы не т<а>к поступил. Я помню его согнутую фигуру, его голову,— он страдал, к<а>к животное, к<а>к бык. Вообще я часто гляжу на него, к<а>к на большую, теплую, лохматую шкуру. Тогда его ужасно жаль».
— «Он совсем не человек. С ним нельзя говорить ни о жизни, ни о любви, ни о смерти. Знаете, я к<а>к-то, смеясь рассказывала Асе, к<а>к Макс утешал умирающего…»

— «Макс никогда не пойдет к умирающему!»
— «Знаю. Но представьте, что судьба к несчастью обоих свела их в такую минуту. И вот Макс начинает рассказывать умирающему историю, к<а>к однажды в Испании — в таком-то городе, в таком-то веке — к одному кардиналу пришел один аббат и к<а>к этот аббат вдруг понюхал розу и к<а>к вдруг умер и к<а>к эта смерть прекрасна.— Представьте себе ужас этого умирающего! Какая-то Испания, уже ни к чорту не нужная, раз кончается весь мир!»
А<делаида> К<азимировна> смеялась.
— «Да, Вы правы. С ним нельзя говорить ни о жизни, ни о любви, ни о смерти. Он не человек. Для меня он нечто вроде химеры с Notre-Dame {Собор Парижской Богоматери (фр.)}. Он мне приятен своей монументальностью, архитектурностью. Я люблю его видеть на каком-нибудь торжестве, к<а>к украшение.

5.3 М.Цветаева об И.СЕВЕРЯНИНЕ

Обаяние Игоря Северянина так же непоправимо, как обаяние цыганских романсов.
_____
Любить Игоря Северянина — это немножко s’encanailler. {попасть в дурную компанию (фр.)} Неотразимый соблазн.
_____
Игорь Северянин. Танго в поэзии.
_____
Один И<горь> С<еверянин> на эстраде. Его знают все. А есть еще другой — грустный, простой и милый. Нежный любовник, верный друг, трогательный отец. И об этом никто нс помнит. («Ты ко мне не вернешься», «Обе вы мне жены», «На смерть Фофанова», «Ты так мне нравишься, что ты не молода»…)
Берусь из многочисл<енных> томов И<горя> С<еверянина> выбрать книжку вечных, прекрасных, вне-временных стихов. Утверждаю, что это поэт определенно Божьей милостью. Некая сомнительность его в том, что он третий сорт в мире любит явно, а первый — тайно.— Поэт пронзительной человечности.

6. М.ЦВЕТАЕВА о К.РОДЗЕВИЧЕ (извлечения из «Дневника» и писем)

<Осень1923г>

Начин<аю> письмо со скром<ного> треб<ования>. Р<одзевич> мне нужно — чудо. Я сейч<ас> соверш<енно> разб<ита> и Вам предст<оят> чудовищ<ные> трудн<ости>.— Не боюсь! — Нет, бойтесь.
Мы люди чужих пород. Я, поним<ая> Вас, до глуб<ины> — не приним<аю>, Вы приним<ая> меня, до глубины — не поним<аете>. Вы вер<ите> мне в кред<ит>,
Вы заст<али> меня в час огромн<ой> душевн<ой> разб<итости>.— Бывает! — И челов<ек>, если не сде<лает> для меня чуда, для меня нич<его> не сдел<ает>. А чудо вот в чем: мне нуж<ен> дом, дом для кажд<ой> моей тоски, для кажд<ого> м<оего> безум<ия>, для голос<а> кажд<ой> фабр<ичной> трубы во мне, мне нужна бескон<ечная> бережн<ость> и одновр<еменно> созн<ание> силы другого, дающая нам покой.

Р<одзевич>, будя во мне мою женск<ую> сущн<остъ>, знаете, что Вы будите: мою тос<ку>, мою слаб<ость>, мои метания, мою безудерж<ность>, всю стихию и весь хаос. Вы вм<есто> цельн<ой> сильн<ой> стр<астной> сущ<ности> получ<или> в руки концы без нач<ал> и нач<ла> без концов, целую огромн<ую> смуту, некую такую разноголо<сицу>, что — прост<ите>! — выдерж<ат> ли: уши, руки, душа?
Дитя родн<ое>. приди В<ы> ко мне в др<угой> час (?) Вы бы заст<али> меня др<угой>, но сейч<ас> я после огромн<ого> срыва, не смейт<есь>, де<ло> не в Х и в Игр<еке>, дело во мне.

И вот,— оцен<ите> полож<ение>! — я у Вас прошу уверен<ности>. То же самое, что ид<ти>

Я, не увер<енная> ни в чем, кроме себя, у Вас, неувер<енного> вообще ни в чем
Вы не в тот час пр<ишли> ко мне, мне сейч<ас> всё — слишк<ом> больно, живая рана. Болев<ая> восприимч<ивость> (способн<ость> страдать) у меня вообще чудов<ищная>, сейч<ас> я растравл<ена>, я на ту карту пост<авила> всю свою душу. Знаете, в химии — насыщ<енный> раств<ор>. Так вот, насыщ<енный> раство<р> горечи.
Слуш<айте> вним<ательно>: будь я сейчас собой, т. е. Ахилл<есом>, я бы с рад<остью> вплыла в этот нов<ый> бой, сейчас я — живое мясо, места жив<ого> нет! Всяк<ое> невн<имание>, всяк<ая> зан<оза> всё, в естеств<енное> врем<я> души — <пропуск одного слова>, сейч<ас> для меня немыслим<ы>. Я перестрадала и б<ольше> не могу.

Еще не поздно, друж<очек> родн<ой>, останов<иться>. Ну, встр<етились>, ну, постояли рядом — быв<ает>! — не дайте мне ввык-н<уться> и не ввык<айтесь> сами.— Переболит! — Я, в так<ом> со-ст<оянии>, как сейч<ас>, слиш<ком> трудн<ая> рад<ость>, больше тр<удность>, чем рад<ость>, мне нужен врач души, а не — друг.
Ну, подум<айте> себя в такой роли: утеш<ать>, дышать, убаюкив<ать>, няньчиться,— а ребен<ок> (душа!) непонят<ный> и дик<ий> и сам не зн<ает> чего хочет и сам не зн<ает> отчего плач<ет>, и прос<ит> луну с небес и сердце из груди.—- Весело? —
О, я не преувели<чиваю>, я очень точна, не улыб<айтесь> торже-ств<ующе>: слова! справимся! — больше всего я В<ам> верю, когда я с В<ами> ближе всего: рука в руку, а этих средств убежд<ения> у Вас не будет — ввиду всей жизни!

Вы — это моя сов<есть>, говор<ящая> м<не> прямо.
Ужас<ает> меня (восхищ<ает>) непримир<имость> В<ашей> люб<ви>. Ни кольца, ни посвящения,— никакой памяти, мне это сегодня даже было больно. Или всё — и<ли> ничего. И эт<о> не фр<аза>, эт<о> В<аша> суть.

Как поэту — мне не нуж<ен> никто (над поэтом — гений, и это не сказка!) как женщ<ине>, т. е. сущ<еству> смутному, мне нужна ясн<ость>, и сущ<еству> стих<ийному>, мне нужна воля, воля другого ко мне — лучшей. Не захот<ели> над<о> м<ной> поработ<ать>.

Вы — не «импрессионист» хотя Вас многие счит<ают> так<им>, не сущ<ество> минуты, Вы, если буд<ете> долго люб<ить> меня, со мной совладаете.
И еще: ты скрыл от меня ее сущ<ествование>, заст<авил> меня почти что граб<ить> мертв<ую>, меня, так страд<ающую>от чужой боли, так содр<огаюшуюся> от нее!
Меньше всего меня уязв<ило> то, что он приш<ел> ко мне «п<отому> ч<то> нельзя без женщ<ины>», я прин<яла> это не столько как оскорбл<ение>, сколь<ко> отсут<ствие> в нем вкуса: «Можно на<йти> лучше!» <над строкой; Ко мне — за этим?>
___
Всё это расск<азылваю> В<ам>, чтобы Вы вид<ели>, что и в па-д<ениях> своих я не тер<яю> челов<еческого> образа, на сам<ом> дне колодца остав<аясь> — собой.
И чтобы Вы еще, мой дор<огой> друг, знали, что
У жив<ущих> жизнью веселой —
Далеко не вес<елая> жизнь.

Во мне двойная разверз<тость> (беэзащ<итность>) поэта и женщ<ины>, за кажд<ое> чужое веселье я плат<ила> сторицей.
Милый друг,

Сейчас идут самые ужасные дни моей жизни и Вам нужно переродиться, чтобы меня внутренне не утерять. Я разорвана пополам. Меня нет. Есть трещина, только ее и слышу. Моя вина (фурии совести во мне!) началась с секунды его боли, пока он не знал — я НЕ была виновата. (Право на свою душу и ее отдельную жизнь.)

Все эти дни я неустанно боролась в себе за Вас, я Вас у фурий отстояла, дальнейшее — дело Вашей СИЛЫ. Это моя единственная надежда. Вся моя надежна на Вас, я сейчас выбыли из строя, во мне живого места нет, только боль. Так жить нельзя, я и не живу.

7. М.ЦВЕТАЕВА О СОНЕЧКЕ ГОЛЛИДЭЙ (извлечения из «Дневника» и писем)

Три записочки ко мне Сонечки Голлидэй:

«Бесценная моя Марина,
Всё же не могла — и плакала, идя по такой светлой Поварской в сегодняшнее утро,— будет, будет и увижу Вас не раз и буду плакать не раз, — но так — никогда, никогда —
Бесконечно благодарю Вас за каждую минуту, что я была с Вами и жалею за те, что отдавала другим,— сериозно, очень прошу прощения за то, что я раз сказала Володе — что он самый дорогой.
Если я не умру и захочу снова — осени, Сезона, Театра,—это только Вашей любовью, и без нее умру,— вернее без Вас. Потому-что уже знать, что Вы — есть — знать, что Смерти — нет. А Володя своими сильными рукам может меня вырвать у Смерти?
Целую тысячу раз Ваши руки, которые должны быть только целуемы,— а они двигают шкафы и подымают тяжести,— как безмерно люблю их за это.
Я не знаю, что сказать еще,— у меня тысяча слов,— надо уходить. Прощайте, Марина,— помните меня,— я знаю, что мне придется всё лето терзать себя воспоминаниями о Вас,— Марина, Марина, дорогое имя,— кому его скажу?
Ваша в вечном и бесконечном Пути — Ваша Соня Голлидэй (люблю свою фамилию —- из-за Ирины, девочки моей.)
___
(Ирина, облюбовав Сонечкину фамилию, с утра вставала с: «Гал-лида! Галлида!»)
___
2.
Вещи уложены.— Жизнь моя, прощайте! —
Сколько утр встречала я на зеленом кресле —
одна с мыслями о Вас. Люблю всё здесь —- потому что Вы здесь были.—
Ухожу с болью — потому же.
— Марина,— моя милая, прекрасная,— я писать не умею и я так глупо плачу.
Сердце мое,— прощайте.
Ваша Соня.
___
3.
(Але)
Моя девочка,
Целую Тебя, маленькие, тоненькие ручки, которые обнимали меня — целую,— до свидания, моя Аля,— ведь увидимся?
Наколдуй счастье и Большую Любовь — мне, маленькой и не очень счастливой!
Ваша Соня.
___
— И вот еще два письма, полученные мною позже — переписываю их здесь по внутренней хронологии, чтобы еще немножко побыть самой в этом облаке любви.—
Моя дорогая Марина,— сердце мое,— я живу в безмерной суматохе—- все свистят, поют, визжат, хихикают,— я не могу собраться с мыслями,— но сердцем я знаю о своей любви к Вам, с которой я хожу мои дни и ночи.—
Мне худо сейчас, Марина, я не радуюсь чудесному воздуху, лесу и жаворонкам,— Марина, я тогда всё это знаю, чувствую, понимаю, когда со мнои — Вы,— Володя, мой Юрочка,— даже граммофон,— я не говорю о Шопене и 12?ой рапсодии,— когда со мной Тот, которого я не знаю еще,— и которого никогда не встречу

— Я могу жить с биением пульса 150 даже после мимолетной встречи глазами (им нельзя запретить улыбнуться!) — а тут я одна,— меня обожают деревенские девчонки,— но я же одинока, как телеграфные столбы на линии железной дороги. Я вчера долго шла одна по направлению к Москве и думала, как они тоскуют, одинокие,— ведь даже телеграммы не ходят,— Марина, напишу Вам пустой случай, но Вы посмеетесь и поймете — почему я сегодня в тоске.
Вчера я сижу у Евг<ения> Баграт<ионовича> на балконе и веду, шутя, следующий диалог с бабой:
Баба: — Красавица, кому папиросы набиваешь? Муженьку?
Соня: — Да.
Баба: — Тот, что в белых брюках?
Соня: — Да.
Баба: — А что-же ты с ним не в одной избе живешь?
Соня: — Да он меня прогнал. Говорит, больно подурнела,— а вот папиросы набивать велит,— за тем и хожу только, а он другую взял.
____
Вечер того-же дня:
Баба ловит Вахтангова и говорит:
— «Что ж ты жену бросил, на кого променял. — Ведь жена-то красавица,— а кого взял? — Не совестно! — Живи с женой!»
Ночь того же дня; я мою лицо в сенях. Входит Вахтангов.
—«София Евгеньевна, что Вы: ребенок — или авантюристка?»— и рассказ бабы.
Убегаю от В<ахтан>гова и безумно жалею, что не с ним.
Это пустое всё.— Марина, пишите, радость моя,— пишите.— С завтрашнего дня я въезжаю в отдельную комнату и буду писать дневник для Вac, моя дорогая.— Пишите, умоляю, я не понимаю, как живу без Вас.— Письма к Г?ру — и пусть Володя тоже.— Что он? —
— Марина, увозят вещи — надо отнести письмо,— не забывайте меня. Прошу, умоляю — пишите.
О как я плакала, читая Ваше последнее письмо, как я люблю Вас.— Целую Ваши бесценные руки, Ваши длинные строгие глаза и — если б можно было поцеловать — Ваш обворожительно-легкий голос. —
— Я живу ожиданием Ваших писем. Алечку и Ирину целую.— Мой граммофон,— где всё это?
Ваша С.
___
1-го июля 1919 г. (20-го иня ст. ст.) {В действительности: 18 июня ст. ст.} 1919 г.
Заштатный город Шишкеев.
— Марина,— Вы чувствуете по названию — где я?! — Заштатный город Шишкеев — убогие дома, избы, бедно и грязно, а лес где-то так безбожно-далеко, что я за 2 недели ни разу не дошла до него.— Грустно, а по вечерам душа разрывается от тоски, и мне всегда кажется, что до утра я не доживу.
По ночам я писала дневник, но теперь у меня кончилась свеча, и я подолгу сижу в темноте и думаю о Вас, моя дорогая Марина.— Такая нежданная радость Ваше письмо.— Боже мой,— я плакала и целовала его и целую Ваши дорогие руки, написавшие его.
— Марина, когда я умру, на моем кресте напишите эти Ваши стихи:
…«И кончалось все припевом»…
—Такое изумительное стихотворение.—
— Марина, сердце мое, я так несвязно пишу. Сейчас день самый синий и жаркий,— так всё шумит, что я не могу думать.— Я пишу, безумно торопясь, так как Вахтанг Леванович едет в Москву — и мне сроку 1/2 часа.— Марина, умоляю Вас, мое сердце, моя Жизнь,— Марина! — не уезжайте в Крым пока, до 1-го августа.— Я к 1?му приеду, я умру, если не увижу Вас,— мне будет нечем жить, если я еще не увижу Вас.
— Марина, моя любимая, моя золотая, не уезжайте — я не знаю, что еще сказать.
Люблю Вас больше всех и всего и — что бы я ни говорила — через всё это.
— Марина, милая, нежная, дорогая, целую Вас, Ваши глаза, руки, целую Аличку и ее ручки за письмо,— презираю отца, сына и его бездарную любовь к «некоей замужней княгине»,— огорчена, что Володя не пишет, по настоящему огорчена.—
Сердце мое, Марина, не забывайте меня.
Ваша Соня.

Р. S. Дневник пишу для Вас.—
По дороге в Рузаевку я дала на одной из станций телегр<амму> Володе:
«Целую Вас — через сотни
Разъединяющих верст!»
Даю телеграфисту, а тот не берет срочно подобную телегр<амму>,— говорит, это не дело. Еле умалила.
Целую.
Молюсь за Вас.
Против моего дома церковь, хожу к утрене и плачу.
Соня.
___ Когда я думаю о приезде Сонечки Голлидэй, я не верю: такого счастья не бывает.
Думаю о ней — опускаю главное — и как о новом кольце, как о розовом платье,— пусть это смешно звучит: с вожделением. П<отому> ч<то> это не Сонечка приедет, а вся Любовь.
___
— Вы — через 100 лет! — любите и моего Сережу, и мою Асю, и мою Алю, и мою Сонечку!
— Вы — через 100 лет! — почему я никогда не узнаю, какие у Вас глаза?

8. М.ЦВЕТАЕВА - ОДНОЙ СТРОКОЙ (извлечения из «Дневника» и писем)

Не женщина дарит мужчине ребенка, а мужчина — женщине. Отсюда возмущение женщины, когда у нее хотят отнять ребенка (подарок),— и вечная, бесконечная — за ребенка — благодарность.

Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь,— очень, очень иногда.

Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга,— что тут делать мужчине?

У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.

Женщины любят не мужчин, а Любовь, мужчины не Любовь, а женщин. Женщины никогда не изменяют. Мужчины — всегда.

Тело в любви не цель, а средство.

Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен.

Встреча Наполеона с Гёте. В духе Наполеона было бы сказать: «Если бы я не был Наполеоном, я желал бы быть Гете». И в духе Гете — ответить: «Votre Majeste me comble» {Ваше Величество слишком добры ко мне (фр.)}, опуская глаза, чтобы Наполеон не прочел в них настоящего ответа.
Ищут шестого чувства обыкновенно люди, не подозревающие о существовании собственных пяти.
_____
Душа — это пять чувств. Виртуозность одного из них — дарование, виртуозность всех пяти — гениальность.

Тирэ и курсив,— вот единственные, в печати, передатчики интонаций.

Первого сорта у меня в жизни были только стихи и дети.

Поэт, это человек, который сбрасывает с себя — одну за другой — все тяжести. И эти тяжести, сброшенные путем слова, несут потом на себе — в виде рифмованных строчек — другие люди.

Полководец после победы, поэт после поэмы — куда? — к женщине.

Страсть — последняя возможность человеку высказаться, как небо — единственная возможность — быть — буре.
Человек — буря, страсть — небо, ее растворяющее.
_____
Буря, это вздох всего неба. Душа, это вздох всего мира.
Испанию все женщины мира чувствуют любовником, все мужчины мира — любовницей. Безнадежное, мировое материнство России.
_____

— «Не могу не уйти, но не могу не вернуться.» Так сын говорит матери, так русский говорит России.
_____
Запад — это безнадежная любовь России.
_____
О, поэты! поэты! Единственные — настоящие любовники женщин!
Любовность и материнство взаимно исключают друг друга. Настоящее материнство — мужественно.
Страстная материнская любовь — не по адресу.
Жен — много, любовниц — мало. Настоящая жена от недостатка (любовного), настоящая любовница — от избытка.
_____
Слушаю не музыку, слушаю свою душу.
_____
Музыка: через душу в тело.— Через тело в душу: любовь.
_____
Как музыкант — меньше музыки! И как любовник меньше любви!
_____
— «Там женщине не место!» (Крик прежнего общества). Правильно. Женщине место — любовь.
_____
Изнуренная больными детьми молодая мать. (Россия) — {Не до красоты тут: дети больны!}
Цветущая молодая деревенская мать. (Германия) {Красота замужней женщины —здоровье мужа и детей.}
Бесплодная прекрасная дама. (Франция) {До красоты тут! Скоро умру.}
Поэт, как ребенок во сне: всё скажет.
_____
Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних,— всегда от всего.
— Будьте молоды (вы!), потому что завтра, может быть, вы умрете.
Будьте молоды (мы!), потому что завтра мы — твердо — состаримся.

14-го дeкабря 1917 г.
Слово – вторая плоть человека. Триединство: душа, тело, слово. Поэтому – совершенен только поэт.

Мне иногда хочется так сказать: — «Удельный вес такого-то слова»…

Любовь: я счастлива сначала тем, что я люблю, потом уже тем, что меня любят.
Очарование: второе на первом месте, иногда только второе.

Одни продают себя за деньги, я за стихи (душу).
Шопен женщину (плоть) перевел в Музыку (дух), вы же Музыку (дух) переводите в женщину (плоть).
— Бессмысленная работа! —
___
Дело Бетховена нести — через века — Бурю,. дело Шопена нести —-через века — Любовь.
Гениальность беседы в том, чтобы делать собеседника гениальным.
Нужно писать только те книги, от отсутствия которых — страдаешь.

(2-го окт<я6ря> 1918 г.)
— Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители. Не любить — видеть человека таким, каким осуществили его родители. Разлюбить — видеть вместо него — стол, стул.

(3-го окт<ябpя> 1918 г.)
Дочь, у которой убили отца – сирота. Жена, у которой убили мужа – вдова. А мать, у которой убили сына?
___
Всегда крещусь, переезжая через реку.
___
«Перед смертью не надышешься!».— Это сказано обо мне.
___
Да, да, господа! До 1918 года вы говорили: дворянин, хам… Я же говорила: человек. Теперь — наоборот.
Трагическое во мне в последнюю секунду искупается легкомыслием.
___
Есть женщины, у к<отор>ых по чести, не было ни друзей, ни лю-бовников: друзья слишком скоро становились любовниками, любовники — друзьями.
___
Любовь — разложима, но не делима.

(16-го июня 1918 г.).
Н<икодим> — «Вся жизнь делится на три периода: предчувствие любви, действие любви и воспоминание о любви». Я: — «Причем середина длится от 5 л. до 75?ти,— да?»
___
Два источника гениальности женщины:
1) ее любовь к кому-нибудь (взаимная или нет — всё равно)
2) чужая нелюбовь.
___
Бездарна женщина: когда не любит (никого), когда ее любит тот, кого она не любит.
(Все эти положения проверены на собственной шкуре.)
___
Когда нет мужчин, я о них никогда не думаю, как-будто их никогда и не было.
Не хочу быть бабушкой, хочу быть сразу прабабушкой.

Грустно признаться, но хороши мы только с теми, в чьих глазах еще можем что-либо приобрести или потерять.

У других женщин ноги, как игрушки, у меня — как чужестранные чудовища; каждый раз, удивляюсь.

В книгах я помню только то, что мне необходимо. Остальное — сметает как метлой.

Никогда ни с кем не целоваться — понимаю — т. е. не понимаю, но не безнадежно,— но если уж целоваться — под каким предлогом не идти дальше?
Благоразумие? — Низость! Презирала бы себя. Меньше потом любишь? — Неизвестно, может меньше, может больше. Верность? — Тогда не целуйся.

Почему все радуются, когда девушка любит в первый раз — и никто, когда во второй?

Гораздо интереснее быть современником великого человека, чем великим человеком: не отвечаешь за глупости.

Люди не только умны чужим умом, но ещё глупы чужой глупостью.

— «Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые…»

Никто не знает на каком волоске я вишу.

В воинах мне мешает война, в моряках — море, в священниках — Бог, в любовниках — любовь.

9. ИЗ «ДНЕВНИКОВОЙ ПРОЗЫ» (О ЛЮБВИ)

1917 год
Для полной согласованности душ нужна согласованность дыхания, ибо, что — дыхание, как не ритм души?
Итак, чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом.

Сердце: скорее орг`aн, чем `oрган.

«Возлюбленный» — театрально, «любовник» — откровенно, «друг» — неопределенно. Нелюбовная страна!
__________
Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит — удивляюсь, не любит — удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен.

Первый любовный взгляд — то кратчайшее расстояние между двумя точками, та божественная прямая, которой нет второй.
_______

О, поэты, поэты! Единственные настоящие любовники женщин!
__________

О Песни Песней:
Песнь Песней действует на меня, как слон: и страшно и смешно.
__________

Лучшее в Песни Песней, это стих Ахматовой:
«А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней».

Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.

Я не любовная героиня, я никогда не уйду в любовника, всегда — в любовь.
__________
«Вся жизнь делится на три периода: предчувствие любви, действие любви и воспоминание о любви».
Я: — Причем середина длится от 5-ти лет до 75-ти, — да?

Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Не любить — видеть человека таким, каким его осуществили родители.
Разлюбить — видеть вместо него: стол, стул.

Из всех соблазнов его для меня я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн бесстрастия — и соблазн Чужого.

Москва, 1918–1919
___Брать — стыд, нет, давать — стыд. У берущего, раз берет, явно нет; у дающего, раз дает, явно есть. И вот эта очная ставка есть с нет…
Давать нужно было бы на коленях, как нищие просят.
__________
Бедный, когда дает, говорит: «Прости за малость». Смущение бедного от «больше не могу». Богатый, когда дает, ничего не говорит. Смущение богатого от «больше не хочу».
__________
Дать, это настолько легче, чем брать — и настолько легче, чем быть.

Любовь для меня — любящий. И еще: ответно любящего я всегда чувствую третьим.

Есть моя грудь — и ты. Что здесь делать другому? (действенности его?)

Ответ в любви — для меня тупик. Я ищу не вздохов, а выходов.

Смерть страшна только телу. Душа ее не мыслит. Поэтому, в самоубийстве, тело — единственный герой.
__________
Самоубийство: l^achet'e души, превращающаяся в героизм тела. То же самое, как если бы Дон Кихот, струсив, послал в сражение Санчо Пансо — и тот повиновался.
__________
Героизм души — жить, героизм тела — умереть.

Люди не только умны чужим умом, но еще глупы — чужой тупостью.

Стихи и проза:
В прозе мне слишком многое кажется лишним, в стихе (настоящем) все необходимо. При моем тяготении к аскетизму прозаического слова, у меня, в конце концов, может оказаться остов.
В стихе — некая природная мера плоти: меньше нельзя.

Нужно писать только те книги, от отсутствия которых страдаешь. Короче: свои настольные.
__________
Самое ценное в стихах и в жизни — то, что сорвалось.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 08.10.2019. 0. 3 М. Цветаева о жизни, любви и творчестве