Недострелянные граждане Божьего града. ЖЖ о. Павла Инокиня Евгения Миллер. Евгения Христиановна Миллер родилась в октябре 1894 в Петербурге в семье купца 2-й гильдии. Родители были лютеране. Закончив Peterschule, уехала в Париж, закончила Сорбонну и вернулась в Россию. До революции служила цензором иностранного отдела при Главном телеграфе. В сентябре 1918 года приняла православие и поступила в сестричество при храме святых Захарии и Елизаветы. Губотдел народного образования предложил Евгении работу в Комиссии по делам несовершеннолетних. Такая работа была по сердцу. Забота об отроках, лишённых родителей, соответствовала служению христианского милосердия. В декабре 1919г Евгения начала посещать собрания Александро-Невского братства. Здесь она сблизилась с архимандритом Львом и его братом иером. Гурием (Егоровы). Духовным отцом м. Евгения стал архим. Варлаам (Соцердоцкий). Первый арест последовал весной 1919. Как «бывший царский цензор», приговорена к заключению на 3 месяца. В 1922 Евгения арестована по громкому делу об изъятии церковных ценностей. С процессом следствие связало Александро-Невское братство. На допросах требовали показаний о контрреволюционных собраниях Братства, о сокрытии церковных ценностей. Евгения терпеливо объясняла, что братские беседы имели нравственное содержание и духовные задачи. Против изъятия церковных ценностей не возражала, «если действительно имеется нужда». Непременным условием передачи ценностей церковь считала переплавить их в слитки. Дело по её обвинению прекратили и освободили из-под ареста. В том же 1922 стала одним из организаторов общины сестёр на Конной улице. По делу об изъятии церковных ценностей был арестован в Москве святейший патриарх Тихон, а в Петербурге арестовали митрополита Вениамина и много духовенства. Начиналось обновленческое движение. Перед своим арестом митрополит Вениамин запретил священника Александра Введенского, будущего идеолога и руководителя обновленчества. Евгения пользовалась доверием митрополита. Он послал её к Введенскому с двумя письмами и сказал: «Дадите одно письмо, в котором я прошу не служить в этот день. Если он подчиниться, то второе письмо не отдавайте. А если он не послушается, отдайте второе письмо. Это запрещение в священнослужении». О. Александр не подчинился ни первому, ни второму письму. Он патетически воскликнул «Меня, меня! он запрещает!» О. Александр вышел на амвон и разразился большой проповедью. Это было незадолго до ареста Владыки Вениамина, за которым последовал суд и расстрел. Мать Евгения посетила Оптину пустынь, беседовала со старцем Нектарием. «Он всё целовал меня в глаза. Тогда я была молода и подумала: и ты, Брут! Только с возрастом, много пережив, я поняла, что он видел предстоящую мне судьбу, жалел и оплакивал». Поджог. В 1924г Евгения поступила послушницей в Богородицкий Пятогорский монастырь. Монастырь закрыли и преобразовали в коммуну для беспризорников и трудных подростков. Губотдел народного образования пригласил сестёр воспитывать новых насельниц. Их разместили в двухэтажном здании. Заботились о них инокини: Евгения Христиановна, Ольга Осиповна и Вера Николаевна. В ночь с 21 на 22 апреля (день рождения Ильича), в школе случился пожар. В стоявшей неподалёку церкви шла ночная служба, дежурство по храму несла Евгения. Примчались пожарные дружины, тушили пожар, окружив храм потоком воды. Храм отстояли, но здание сгорело полностью. Самое ужасное - погибла одна из учениц. К Высшей мере. После ссылки Евгения вернулась из Казахстана на родину. Ссыльные лишались права жить в больших городах. Обычно их отправляли на сто первый километр. К началу «Большого террора» Евгения жила в курортном городке Сольцы. Преподавала немецкий в школе и состояла на учёте в НКВД за судимость, неподходящее социальное и национальное происхождение. В порядке выполнения планов партии и правительства её арестовали 12 июня 1938. Включили в список шпионов, диверсантов, террористов и вредителей: «Немцы № 26». Особая тройка НКВД Ленинградской области 11 октября 1938 вынесла заочный приговор: расстрелять. К высшей мере были осуждены 65 человек. В ночь на 17 октября 1938года, согласно расстрельным актам, 52 человека были казнены. По техническим причинам, Евгения была «отставлена от операции» в числе 13 человек. Это были лица, на которых следовало уточнить «установочные данные». При расстреле чекисты не должны допустить ошибку. Расхождения были в написании даты рождения, имени или фамилии. У Евгении отчество оказалось Сергеевна. Это спасло её от смерти. Пока уточняли данные, закончилась карательная кампания, упразднили «тройки». Недострелянными в Ленинграде остались 999 человек. Кого-то приговорили к лагерям, кто-то умер в тюрьме. Евгению освободили 29 марта 1939. Следствие проводили «методами, строжайше запрещёнными советским законодательством». Применялись изощрённые пытки, из которых побои были самым лёгким средством дознания. Каждый вечер выводили на допросы и к утру изувеченных приносили в камеру. Евгения сразу подписала все обвинения и избежала пыток. Сокамерников она уговаривала: «Подписывайте, подписывайте любые обвинения. Всё равно нас всех расстреляют. К чему бессмысленные страдания?» Самое страшное было, когда требовали давать показания на друзей, родственников и знакомых. Вынести пытки было выше человеческих сил. Семейный круг. В документах Евгении мало сведений об отце. По характеру он был строгим, расчётливым в средствах, намного старше матери. Заботился о семье, любил сына и дочь, рано скончался. Своего старшего брата Евгения вспоминала очень тепло. Он был одарённым, великолепным рассказчиком, чувствовал и понимал искусство. Женился он поздно, и детей не имел. Мама, Евфросинья Юльевна была спутницей дочери во всех её испытаниях. Вместе с матушкой Апполонией они ожидали Евгению в период очередного заключения. Пока мама была жива, жили втроем, потом остались вдвоём с м. Апполонией. Во время войны Евгения, как немка, была отправлена на принудительные работы. На Урале был военный завод, выпускавший снаряды. Всю войну Евгения носила тяжёлые снаряды. Это был неженский труд. Кормили скудно. Здесь она заработала пеллагру, которая постоянно обострялась в период постов. После войны Бог привёл Евгению в Самарканд. Самаркандский период. Мать Евгения была худенькая, маленького роста, но очень стройная. Cказать, что кроткая, нельзя. Она была бойцом, трудолюбивая и организованная. По-русски говорила без акцента. Хорошо знала древние языки. Немецкий был родным. Французский был её любимым языком. В Самаркандском университете преподавала английский и латынь. Жили очень скромно. Мать Апполония часто говорила с благодарностью: «как мы сыты, как мы сыты!» Это было искреннее переживание человека, который много голодал. По совету архим.Ермогена м.Евгения делила своё жалование пополам: жили на сто рублей, и сто рублей откладывали на книжку. На скопленные в Самарканде деньги мать Евгения позднее смогла купить небольшой домик в Ташкенте. В Самарканде снимали домик. М.Апполония служила алтарницей в Самаркандском соборе. Настоятелем собора был архим. Ермоген Голубев. Настоятель уважал свою алтарницу за кроткий нрав. Она никогда не осуждала других людей, была молчалива, отвечала односложно и много молилась. На замечания не обижалась и старалась всем послужить. Монастырское воспитание проникало весь её облик: высокого роста, стройная и прямая. Привычка к земным поклонам делала её гибкой даже в глубокой старости. Она легко ходила и наклонялась, заботливо убирая Алтарь. Настоятель следил за порядком, и был всегда доволен чистотой в алтаре. В Ташкенте. В 1953 году архимандрит Ермоген стал епископом Ташкентским и Среднеазиатским. Он пригласил в Ташкент мать Евгению и мать Апполонию. Снова Бог собрал здесь трех сестёр по иночеству: Евгению Христиановну, Ольгу Осиповну и Веру Николаевну. Втроём сестры были в Александро-Невском братстве, втроём были и в монастыре д.Курковицы, вместе были изгнаны, только ссылка разделила их. Все три были инокини. Елена постриглась в Ташкенте и стала монахиней Макарией. Постриг её о. Борис Холчев. Он очень уважал её за строгость монашеских подвигов и мудрость. Когда она умерла, о. Борис отпевал её в приделе вмч. Пантелеимона Ташкентского Собора. У гроба говорил проповедь, много раз прерываясь от слез. Умерла она в 1960 году. Вера Николаевна пережила м.Евгению. Она была регентом, но в соборе у нас не пела. При ней жила м. Анастасия, тоже инокиня из Ленинграда. Однажды Вера приехала и застала матушку сильно простывшей, с температурой. Она сказала о. Борису, и он тут же пришёл навестить больную и приказал варить ей куриный бульон. Был пост, и матушка отказывалась от бульона. О.Борис строго-настрого велел Вере кормить матушку бульоном: «А если будет отказываться, зовите меня». Мы познакомились с матушкой Евгенией перед моим рукоположением. С Верой мы жили тогда в церковной гостинице. К матушке я пошел по рекомендации о. Бориса заниматься немецким языком. Мы читали по-немецки богословские книги и газеты, занимались грамматикой. Но больше беседовали о Церкви, о литературе, о культуре. У нас сложились дружеские отношения. Мы понимали друг друга, словно не было разницы в 50 лет. Когда родилась Маша, матушка Апполония приходила к нам посидеть с ней. Она тихо сидела рядом с кроваткой, читала молитвы, и ребёнок был спокоен, не капризничал, не плакал. Казалось, Маша соучаствует в её молитвах. Когда меня арестовали, матушка много помогала Вере. Она брала к себе детей, ездила в Бухару и подолгу жила с Верой и детьми, делила с ней свою пенсию - сто рублей пополам- все три года моего заключения. Матушка скончалась в Ташкенте в 1977 году. Завещала мне свою библиотеку, рукописи и годичный круг миней. Отец Борис умер ещё раньше, в 1971 году. Знакомые разъехались после землетрясения. Ташкент изменился, так что трудно было его узнать. Отпев и похоронив Матушку, я осознал, что в моей жизни закончился большой и значимый период. © Copyright: Наталья Чернавская, 2013.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
