Стихи Ксении Некрасовой
А земля наша прекрасна. И, может быть, одинока среди пламенных солнц и каменно-голых планет. И вероятней всего, что сами мы – ещё не выросшие боги, живущие под воздухом целебным на нашей зелёной и сочной земле.
* * *
А я недавно молоко пила – козье – под сочно-рыжей липой в осенний полдень. Огромный синий воздух гудел под ударами солнца, а под ногами шуршала трава, а между землею и небом – я, и кружка моя молока, да ещё берёзовый стол – стоит для моих стихов.
Анне Ахматовой
А я встала нынче на рассвете... Глянула – А дом попался в сети Из зелёных черенков и почек И из тонких, Словно тина, веток. Обошла я все дома в квартале – Город весь в тенетах трепетал. Спрашивала я прохожих – Где же пряхи, Что сплетали сети? На меня глядели с удивленьем И в ответ таращили глаза. Вы скворцов Доверчивей все, люди! – Думаете, это листья? Просто яблони И просто груши?.. Вот проходит мимо Женщина Под рябью... Голова седая, А лицо как стебель, А глаза как серый тучегонный ветер... – Здравствуйте, поэт, – Сказала я учтиво. Жаловалась Анна: – А я встала рано И в окно увидела цветы... А в моём стакане Розы с прошлых вёсен – всё не сохли розы. Из друзей никто мне нынче Не принёс весны. Я сейчас с мальчишкой Здесь, на тротуаре, Из-за ветки вишни Чуть не подралась. Всё равно всю ветку оборвёт мальчишка... И проходит дальше. Голова седая, А лицо как стебель, А глаза как серый Тучегонный ветер. И ложатся под ноги ей тени Облачками... Львами... С гривами цветов...
Археолог
Подошвы гор погружены В тенисто-пышные сады. В спортивной клетчатой рубахе на камне юноша сидит. Лежат лопаты перед ним и черепки от выветренных царств. А он на камне всё сидит и все забытые стихи на древнеалом языке задумчиво поёт.
Весна
Босоногая роща всплеснула руками и разогнала грачей из гнёзд. И природа, по последнему слову техники, тонколиственные приборы расставила у берёз, а прохожий сказал о них, низко склоняясь: «Тише, пожалуйста, – это подснежники...»
* * *
И стоит под клёнами скамейка, на скамье небес не замечая, юноша, как тонкий дождик, пальцы милой женщины руками, словно струны, тихо задевает. А в ладонях у неё сирени, у плеча кружевная пена, и средь тишайших ресниц обетованная земля, – на прозрачных лугах ни забот, ни тревог, – одно сердце поёт в берестяной рожок о свершённой любви.
Из детства
Я полоскала небо в речке и на новой лыковой верёвке развесила небо сушиться. А потом мы овечьи шубы с отцовской спины надели и сели в телегу и с плугом поехали в поле сеять. Один ноги свесил с телеги и взбалтывал воздух, как сливки, а глаза другого глазели в тележьи щели, а колёса на оси, как петушьи очи, вертелись. Ну, а я посреди телеги, как в деревянной сказке сидела.
Исток
Когда неверие ко мне приходит, стихи мои мне кажутся плохими, тускнеет зоркость глаза моего, – тогда с колен я сбрасываю доску, что заменяет письменный мне стол, и собирать поэзию иду вдоль улиц громких.
Я не касаюсь проходящих, что ходят в обтекаемых пальто походкой чванной, – лица у них надменны, разрезы рта на лезвие похожи и в глазах бесчувственность лежит. Не интересней ли с метельщицей заговорить?...
* * *
Как мне писать мои стихи? Бумаги лист так мал. А судьбы разрослись в надширие небес. Как уместить на четвертушке небо?
Кольцо
Я очень хотела иметь кольцо, но мало на перстень металла, тогда я бураны, снега и метель решила расплавить в весенний ручей и выковать обруч кольца из ручья, – кусок бирюзовой московской весны я вставила камнем в кольцо. В нём синее небо и дно голубое, от мраморных зданий туманы скользят. Огни светофора цветными лучами прорезали площадь в глубинные грани, и ветви деревьев от множества галок, как пальмы резные, средь сквера стоят. Спаяла кольцо я, надела я перстень, надела, а снять не хочу.
Мой институт
Тверской бульвар... Оленьими рогами растут заснеженные тополя, сад Герцена, засыпанный снегами; за лёгкими пуховыми ветвями желтеет старый дом, и греют тлеющим огнём зажжённые большие стёкла. И я сама – торжественность и тишина – перед засвеченным стою окном: в окне прошёл седеющий Асеев, на нервном, как ковыль, лице морские гавани нестылых глаз теплом нахлынули на снежные покои. Мы знаем вас, друг молодости нашей, чистосердечность вашего стиха и бескорыстность светлую в поэзии. Вот юноша поэт, и, словно раненая птица, косой пробор распахнутым крылом на лоб задумчивый ложится, трагедию войны сокрыв. По лестнице идёт другой, рассеянный и молчаливый, он знает финские заливы, мечтательный и верный воин и грустный, как заря, певец.
Пуховый ветер над Москвой... Но лебеди покинут белый дом, последний крик с плывущих облаков прощальной песней ляжет на крыльцо.
Январь 1941
О себе
Я долго жить должна – я часть Руси. Ручьи сосновых смол – в моей крови. Пчелиной брагой из рожка поили прадеды меня. Подружки милых лет, как оленята из тайги, водили по лугам меня неизъяснимой красоты. И шелест буйных трав мой возвышал язык.
Раздумье
На столе открытый лист бумаги, чистый, как нетронутая совесть. Что-то запишу я в памяти моей?... Почему-то первыми на ум идут печали, но проходят и уходят беды, а в конечном счёте остается солнце, утверждающее жизнь.
Рисунок
Лежали пашни под снегами... Казалось: детская рука нарисовала избы углем на гребне белого холма, полоску узкую зари от клюквы соком провела, снега мерцаньем оживила и тени синькой положила.
* * *
Сгущались сумерки в садах, И небо Синее, как папиросная бумага, Натянутое на обруч горизонта, На яблоневый снежный цвет Бросало тень. Ах, эти яблони в цвету У белых хат... Их ветви в лепестках Напоминают мне Урал, Засыпанный сугробами, Увязнувший в снегах. Да, был вечер. Без слов, без звуков. Лежала дума на челе Успокоенной тишины. О чём? Не надо слов. Имей большое сердце, И ты поймёшь величие полей, Величие земли. Косились в сторону Из окон огоньки. И в их лучах, Как слёзы ребятишек, Роняли ветки наземь Свои вишнёвые цветы.
Слепой
По тротуару идёт слепой, а кругом деревья в цвету. Рукой ощущает он форму резных ветвей. Вот акации мелкий лист, у каштана литая зыбь. И цветы, как иголки звёзд, касаются рук его. Тише, строчки мои, не шумите в стихах: человек постигает лицо вещей. Если очи взяла война – ладони глядят его, десять зрачков на пальцах его, и огромный мир впереди.
Стихи о любви
Твоей руки коснулась я, и зацвела сирень... Боярышник в сквере Большого театра цветами покрыл шипы. Кратчайший миг, а весна на весь мир. И люди прекрасней ветвей идут, идут, излучая любовь, что в сердце зажглась в моём...
Отходит равнодушие от сердца, когда посмотришь на берёзовые листья, что почку открывают в середине мая. К младенчеству весны с любовью припадая, ты голову к ветвям склоняешь, и в этот миг походит на рассвет – бурею битое, грозою мытое, жаждой опалённое твое лицо, мой современник нежный.
* * *
Стояла белая зима, Дыханием снегов Весну напоминая. Игольчатый снежок Роняли облака. И белые поляны разделяя, Река, как нефть, не замерзая, Текла в пологих берегах.
Улица
Волнует улица меня неуловимою идеей, которую назвать я не умею, лишь стать частицей улицы могу. Пойдем вдвоём, читатель милый, по вечереющей Москве и с улицей смешаем цвет одежд своих, восторженность весны с толпою разделив...…
Давай присядем здесь – в тени листвы – и будем лица проходящих читать, как лучшие стихи.
И город встал, касаясь облаков, одетый в камень и украшен медью. И в окнах зори отражались. И вальсы, как грядущие, звучали, и синими огнями загорались вечерние рекламы на фасадах. И на безлиственных сучках цвёл чашечками розовый миндаль...… И множество детей, как первые цветы, лежали на простынках белых и в первый раз глядели в небеса.
Вон детский врач идёт с улыбкой Джиоконды, дано ей травами младенцев мыть, и солнцем вытирать, и воздухом лечить.
Ещё вон женщина прошла, шелками стянута она, как гусеница майского жука, и серьги с красными камнями висят, как люстры, под ушами, и от безделья кисти рук черты разумные теряют.
Две ножки в пёстрых босоножках девчонку дерзкую несли с глазами яркими, как всплески, на платье – яблоня в цвету.
Навстречу ей студенты шли, веселья звучного полны, с умом колючим за очками и просто с синими глазами…...
Взволнованных мечтаний город полн...… Он вечно улицами молод и переулками бессмертно стар.
Урал
Лежало озеро с отбитыми краями... Вокруг него берёзы трепетали, и ели, как железные, стояли, и хмель сучки переплетал. Шёл человек по берегу – из леса, в больших болотных сапогах, в дублёном буром кожухе, и за плечами, на спине, как лоскут осени – лиса висит на кожаном ремне...
Я друга из окошка увидала, простоволосая, с крыльца к нему сбежала, он целовал мне шею, плечи, руки, и мне казалося, что клён могучий касается меня листами. Мы долго на крыльце стояли. Колебля хвойными крылами, лежал Урал на лапах золотых. Электростанции, как гнёзда хрусталей, сияли гранями в долинах. И птицами избы на склонах сидят и жёлтыми окнами в воду глядят.
Утренний этюд
Каждое утро к земле приближается солнце и, привстав на цыпочки, кладет лобастую обветренную голову на горизонт и смотрит на нас – или печально, или восхищённо, или торжественно. И от его близости земля обретает слово. И всякая тварь начинает слагать в звуки восхищение души своей. А неумеющие звучать дымятся синими туманами. А солнечные лучи начинаются с солнца и на лугах оканчиваются травой. Но счастливейшие из лучей, коснувшись озёр, принимают образ болотных лягушек, животных нежных и хрупких и до того безобразных видом своим, что вызывают в мыслях живущих ломкое благоговение. А лягушки и не догадываются, что они родня солнцу, и только глубоко веруют зорям, зорям утренним и вечерним. А еще бродят между трав, и осок, и болотных лягушек человеческие мальчишки. И, как всякая поросль людская, отличны они от зверей и птиц воображением сердца. И оттого-то и возникает в пространстве между живущим и говорящим и безначальная боль, и бесконечное восхищение жизнью.
© Copyright: Иринья Чебоксарова, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
