"Мне так и не привелось встретиться с Кайсыном Кулиевым - выдающимся поэтом и огромным человеком. Но я очень хочу рассказать об этой личной встрече. Господи, какой же тяжелый и, одновременно, просветляющий смысл заключен в ней!..
Видел я его только дважды.
Первый раз это было в Ереване в сентябре 1969 года. Тогда Армения отмечала 100-летие со дня рождения своего великого поэта Ованеса Туманяна. Я был переводчиком-гидом двух англоязычных писателей: Миши Кудьяна (Великобритания) и Гарольда Гриффена (Канада). Работая с моими подопечными, я все время смотрел на одного человека, который приехал на эти торжества со своим сыном. Ах, как он проходил через пестрое многолюдье, оставаясь самим собой! Как ему хотелось научить этому своего мальчика! Он ходил с ним повсюду. Он так любил его.
Во второй раз я не только увидел Кайсына, но даже обменялся с ним рукопожатиями.
...Пожали друг другу руки. Только и всего. Через пять минут в Большом зале ЦДЛ начинался вечер, посвященный 60-летию образования Кабардино-Балкарской АССР. Кайсын торопился в президиум...
Вот, собственно, и все. Но и это рукопожатие я не могу считать личной встречей в полном смысле слова. Ведь личную встречу надо понимать как встречу двух личностей. Даже если бы тогда состоялась беседа между нами, она в принципе не смогла бы стать встречей. И вот почему.
Мне было что сказать Кайсыну. Я - читал стихи его. Я знал, что поэта сильнее и пронзительнее, чем он, сейчас трудно найти. Я понимал, что его поэзия, исполненная чести и строгой любви к людям, - это еще и сплошное царство совести. Иногда мне казалось, что она - это только воплощенная совесть и больше ничего. Я мог бы сказать ему, что его Чегем стал для нашей поэзии чем-то вроде блоковского Шахматова или ахматовского Слепнева... Я действительно мог бы сказать ему много такого. Но я и сейчас не уверен, стал бы я все это говорить при первом знакомстве или нет. Кайсын был не из тех, кто любит хвалу в глаза ли, за глаза ли... Кроме того и это гораздо важнее, Кайсыну тогда не за что было ухватиться во мне, чтобы общение наше стало равным. Другого, как я понимаю, он не признавал. Нужен был серьезный и основательный повод для встречи в том смысле, о каком я сказал выше.
И вот, когда он, наконец-то, представился... дни Кайсына были уже сочтены. Я часто думаю о нашей невстрече с ним. Почему так получилось, что, когда внешняя возможность общения с Кайсыном представилась, внутренне я еще не был готов к нему? Почему на его желание встретиться со мной я не успел ответить? Ах, как же долго я собирался стать человеком! Как много во всей моей предшествующей жизни было душевной лени, неопрятности, безответственности, наконец!
Когда я узнал о смерти Кайсына, я послал Хамзату Батырбекову письмо, в котором написал: «Когда уходят такие люди, в мире становится меньше добра, чести и совести. Тут - указание нам, построить всю свою жизнь так, чтобы восстановить общее количество этих ценностей в новых поколениях».
Что касается поэзии Кайсына, то она уже навсегда останется с людьми. Что же касается его человеческого облика, то для людей, знавших его или только видевших, самый его уход - это моральное Поручение всем нам, которое надо выполнить во что бы то ни стало. Для этого не нужно обладать выдающимся поэтическим даром. Достаточно просто быть человеком. Это очень трудно, но у нас нет другого выхода, если мы действительно хотим почтить его память.
Примерно в этом я и вижу теперь тяжелый и, одновременно, просветляющий смысл моей личной невстречи с Кайсыном Кулиевым..."Евгений Лебедев.
