Максимализм юности очень, очень давно растворился.
Было. В лицо-ты лжец, ты трус, ты торговец изношенным, ты половик - беспощадное, одномерное прочее - и прочь. Навсегда.
Трудно, долго жизнь подводила к древнему совету - не суди.
Без успокаивающе, неверного - и судим не будешь. Будешь, но ты не суди.
Понял ведь - бессмысленно. Неизвестно. Непоправимо. Непредсказуемо.
Себя немного узнал и себя прощаешь, а другие всегда другие - здесь и не узнать.
Если человек мой, если тепло, и любование - убирала пристальность. А если и тогда спотыкалась о ненужное, осторожно переступала, забывала.
С чужими, с теми, кто предал, продался, с кем и без повода рядом душно - отчуждённо и почти хладнокровно. И руку протягиваю, и даже улыбаюсь, и уже быстро проходит легкая тошнота.
Но есть нечто, при определении узкое, опошленное, которое несоизмеримо больше меня, моей частной жизни. И прикасание равнодушное, нечистое, слепое к нему отбрасывает снисходительность, опыт, самообладание, знание.
И ярость, нетерпимость, боль.
И не замечаешь нежности вчерашнего дня, ничего не замечаешь.
И так часто.
