Дмитрий Шеваров. Живое слово
Иногда я разбираю старые вещи. Тетради, вырезки. Какие-то статьи, которые мне в своё время понравились, я их вырезал и отложил. И вот они лежали год за годом, желтели. Чтобы однажды вновь быть вынутыми и заново прочитанными, когда о них уже совсем забыл. Вот одна из таких. Наверное "Комсомольская правда". Ноябрь 92 года. Распавшаяся страна, погибшая Родина. Исчез старый, такой тёплый и уютный мир, а от нового мира веет холодом и жестокостью. И мне хреново. И автор пишет о том, что я сам тогда чувствовал. Теми же словами, теми же эмоциями. Когда изо всех сил, хотя бы памятью, цепляешься за дорогое тебе прошлое. Прошлое, которого больше нет. Я никогда не читал книг того писателя, о котором здесь идёт речь. Я его вообще не знаю. Но какая разница. Дело разве в этом.
У НЕГО БЫЛ МАЛЕНЬКИЙ ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ОН РУКАМИ ОТОГРЕВАЛ ЗАМЁРЗШИЕ РУССКИЕ СЛОВА.
Скоро будет десять лет, как мы расстались с человеком, который понимал, что это такое - осень в России. 29 ноября 1982 года, ранним непогожим утром, в красногорском госпитале не стало русского писателя Юрия Павловича Казакова. Сейчас ему было бы всего шестьдесят пять.
В восемьдесят четвёртом году, обнаружив в батальонной библиотеке "Поедемьте в Лопшеньгу", я потом два года проходил с книжкой Казакова в командирской сумке. Когда некогда было перечитывать, просто заглядывал и читал оглавление, словно в нём могли произойти какие-то перемены. Все рассказы были на месте, и я прятал том обратно. Ещё я любил смотреть на даты под рассказами: 1962, 1964, 1969... Это были уже мои годы, я был уже на свете.
Иногда было до слёз обидно, что не могу написать Казакову. Караульными ночами я страницами переписывал "Голубое и зелёное", "Осень в дубовых лесах", "Свечечка". Я не пытался разгадать тайну казаковских рассказов, просто не мог без этих вещей. Есть в этом мире такие непостижимые связи и пристрастия, которые нельзя понять, надо только жить с ними, беречь и принимать, как небесную данность. Раз есть такая книга, значит о нас сказано самое светлое и краткое слово. Мы можем стать другими, время может покалечить душу до неузнаваемости, но и тогда мы будем знать: в нас что-то было. Что-то безумно хорошее.
"Мы живём очень высоко, на седьмом этаже. Из наших окон видны крыши многих домов. А вдали, там, откуда летом встаёт солнце, видна звезда Кремлёвской башни. Одна только звезда видна. Я люблю подолгу смотреть на эту звезду. Я лежу, смотрю на звезду и думаю о Лиле." ("Голубое и зелёное")
"Я взял ведро, чтобы набрать в роднике воды. Я был счастлив в ту ночь, потому что ночным катером приезжала она. Что-то слишком уж хорошо складывалось всё у меня в ту осень" ( "Осень в дубовых лесах" )
Родители Казакова, простые рабочие люди, хотели, чтобы Юра стал инженером или врачом. А он сперва стал музыкантом, окончил Гнесинское училище, собирался в консерваторию. Вместо этого поступал в три разных института и везде провалился. Остался контрабас, и всё лето пятьдесят второго года Казаков играл в духовом оркестре на танцверанде. Зимой пробовал устроиться грузчиком на кондитерскую фабрику. И писал рассказы. В пятьдесят третьем поступил в Литературный институт.
"Вообще, мне кажется, что я хорошо жил, что так и надо жить писателю. Тогда я почти не пил. Занимался альпинизмом, охотился, ловил рыбу, много ходил пешком, ночевал, где придётся, всё время смотрел, слушал и запоминал." (из письма Казакова, 1964 год)
Один из его друзей-писателей сказал, что Казаков достиг предела в открытости. В маленьких вещах он так выдал себя, как иные не выдадут и в романе. В результате получился лишь один том.
Теперь Казакова просто не издают. Биография что ли подвела? Нет в ней ни эмиграции, ни срока, ни статьи, ни самиздатовской борьбы с властями. Не за что зацепиться. Последний раз Казакова издавали в 86м году. Если у вас есть его книга - берегите её. Другой уже не издадут. Как сказал Юрий Карабчиевский "Идёт волна литературы "плохих людей". Они сами может быть и не такие плохие. Но автор, возникающий за текстом, ужасен."
"Волны" обходили Казакова и при жизни, а когда подкатывали, он уходил всё глубже и дальше. У него был маленький, но свой остров. На этом острове он руками отогревал замёрзшие русские слова.
"Мы были с тобой одни в нашем большом, светлом и тёплом доме. А за окнами давно уже стояла ноябрьская тьма, часто порывами налетал ветер, и тогда лес вокруг начинал шуметь печальным голым шумом."
"А наверху, за дубовым лесом, лежала тёмная деревенька, все давно спали, и только в моём доме на краю горел свет."
Десятая осень без Казакова - она похожа на осень 82го. И на осень 62го. И на другие осени, которых у нас за всю жизнь набирается не так уж и много.
О чём думает человек, медленно бредущий по первому снегу мимо заколоченных дач? Почему он часто останавливается, разглядывая что-то в пустом лесу?
Казаков писал об одиночестве человека в большой стране. С тех пор, как он ушёл, страна стала меньше, а одиночество стало волчьим, неизлечимым. На последнем вздохе несусветно большой, соразмерной лишь космосу и нашей душе, державы мы враз ощутили своё одиночество. Мне кажется, не только один человек, сам по себе, но и народ иногда осознаёт себя чем-то одиноким. Как кит, выброшенный на берег и оставленный сородичами. Что толку от того, что он большой?
В рассказах Казакова ещё растут липы на Тверской, в фойе кинотеатров играют джаз, влюблённые бегают погреться в Третьяковку. Но и влюблённые в этих рассказах всякую секунду помнят, что счастье их вот-вот закончится. Они ещё толком не знают, что помешает, но знают наверняка: вот-вот... Они пьют на разлуку и живут в прощании с каждым вечером. Свою неоконченную повесть Казаков назвал "Разлучение душ".
Последние его рассказы разделены годами молчания, а, кажется, написаны на одной неделе и на одной пронзительной ноте, с которой жить даже несколько дней невозможно, невыносимо. В самом его слове была тайная беда, предчувствие утраты родимого, когда всё валится из рук. Валится и разбивается.
Казаков был безутешен в своей любви к Северу, к сыну Алёшке, к речке Яснушке, к жёлтому огоньку на околице и к красному огоньку на реке.
В конце-концов даже если от нашей жизни останутся лишь наши воспоминания об одном осеннем дне - это не будет зряшная жизнь. Об осеннем дне, в котором были друзья, была приветливая грусть в ещё тёплом ветре с пустых полей, была нежность в молчании любимой и сосной пахли её руки... Этот день освещает нам дорогу, когда нет уже рядом ни друзей ни любимой. Когда мы пропадаем во мраке и , кажется, заблудились навсегда, возникает из ничего огонёк, фонарик, звезда.
"Шумел поверху лес.
- Алёша, пошли домой, мы там свет будем включать и свечки зажжём."
(рассказ "Свечечка", Гагра, декабрь 1973 года)
Д. ШЕВАРОВ
Другие статьи в литературном дневнике:
