Душа Толстого
"...Семейное счастье поглотило Толстого настолько, что в октябре уже
он совсем прекращает свои школьные занятия, а вскоре и свой
педагогический журнал, который шёл очень плохо и ничего,кроме убытка,
не давал.
Опять с головой уходит он в хозяйство - юфанствует, -
молодая жена всячески помогает ему и одна ведёт контору и кассу.
Разумеется, и в способах ведения хозяйства он то и дело совершает
всякие открытия. Так, ему становится вдруг ясно, и он торопится
поделиться этим с Фетом, что
всякие управляющие и приказчики только помеха делу:
"Попробуйте прогнать всё начальство и спать до 10-ти часов,
и всё пойдёт наверное не хуже".
Неизвестно, последовал ли этому радикальному совету тихий Фет.
Временами на Толстого,недоверчивого,подозрительного,налетают порывы
ревности к какому-то несуществующему сопернику..,но "малейший проблеск
понимания и чувства,и я опять весь счастлив и верю,что она
понимает вещи, как и я"...
А в голове его уже роятся и настойчиво просятся на бумагу
образы величайшего произведения его,"Войны и мира". Сперва он хотел
писать "Декабристов",но, исследуя исторические причины этого яркого
эпизода нашей истории, Толстой естественно пришёл к эпохе
наполеоновских войн, которая поразила его своим ярким колоритом
и величественным значением. И потихоньку "Декабристы" умерли
(Одной из причин неудачи было то, что попечительное начальство не нашло возможным открыть для него архивы эпохи: правды боялись..).
И начались сладкие муки творчества над этой русской Илиадой...
Творческая работа его на время прерывается: на охоте с борзыми он
падает с лошади и вывихивает себе руку. Вправляют её неудачно, мучительное лечение,для которого пришлось даже ехать в Москву,продолжалось 3 месяца...
..Жизнь его ширилась,углублялась,слава крепла, и всё слышнее были
из туманных далей будущие трубные звуки триумфального марша.
Ясная Поляна в это время - большое,сытое,солнечное гнездо,в котором жизнь,
подчинённая поэтическому ритуалу старого русского быта, кипит
любимым и успешным трудом и любовью.
А вокруг, над этими полями, тяжко повисла угрюмая хмара голода.
Эти противоречия жизни тревожат чуткое сердце Толстого:
"Предстоящее народное бедствие голода - пишет он в одном письме, -
с каждым днём мучает меня всё больше и больше... У нас за столом
редиска розовая,жёлтое масло,подрумяненный мягкий хлеб на чистой скатерти,
в саду зелень, молодые наши дамы в кисейных платьях рады, что жарко и тень, а там этот злой чёрт, голод,
делает уже своё дело, покрывает поля лебедой,
разводит трещины по высохнувшей земле,
и обдирает мозольные пятки мужиков и трескает копыта у скотины.
Право, страшные у нас погода, хлеба и луга..."
И тяжкие вопросы, вызванные этими противоречиями розовой редиски
и мозолистых пяток, тревожат его уединение.
"Всемирно-народная задача России,- пишет он в это время в своём дневнике,-
состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства без
поземельной собственности. "La propriete c'est le vol"
/"Собственность - кража"(фр.)/ останется большей истиной,
чем истина английской конституции, до тех пор,
пока будет существовать род людской.
Эта истина а б с о л ю т н а я, но есть и вытекающие из неё истины
относительные - приложения.
Первая из этих относительных истин есть воззрение русского народа
на собственность.
Русский народ отрицает собственность самую прочную,
самую независимую от труда
и собственность ,более всего стесняющую
право приобретения собственности другими людьми.собственность поземельную.
Эта истина не есть мечта - она факт,
выразившийся в общинах крестьян , в общинах казаков.
Эту истину понимает одинаково учёный русский и мужик, который говорит:
пусть запишут нас в казаки, и земля будет вольная .
Эта идея имеет будущность.
Русская революция только на ней может быть основана.
Революция не будет против царя и деспотизма,а против
поземельной собствености.
Она скажет:
с меня, с человека, бери и дери, что хочешь, а землю оставь всю нам .
Самодержавие не мешает, а способствует этому порядку вещей...
К осени 1869 г "Война и мир" закончена.
Это - этап не только в русской литературе, но и в его личной жизни:
книга эта не только завершение огромных процессов в душе её творца, но и
веха, в очень значительной степени определяющая его дальнейший славный путь.
Это самая русская из всех русских книг, которая отразила наш национальный дух
во всей его широте,во всей его глубине, во всей красоте его и
во всех его особенностях.
В основе русского национального духа лежит глубочайший, хотя бы часто и
безсознательный скептицизм, какой-то безбрежный,совсем не злой, а скорее
ласковый мистический анархизм.
Самым ярким,самым полным,самым милым воплощением этой основной черты
нашего нац.характера,которая так чужда,так непонятна деятельному европейцу,
является Платон Каратаев.
Его светлое приятие жизни с её часто мучительными противоречиями,со всеми её
на первый взгляд безсмысленными страданиями,вытекает у него из стихийного
не столько сознания, сколько чувства невозможности для человека
что-нибудь изменить по своей воле в её пёстрых и таинственных водоворотах.
Каратаев ничего не знает и не хочет знать, потому что он инстинктивно
угадывает всё смешное ничтожество всякого знания человеческого, он
не верит ни в какое усилие человеческое, потому что
всякое усилие неизменно кончается могилой, ему
смешно всякое величие человеческое, потому что
хаотической, но ясной, анархической, но безконечно кроткой душой своей
он чует всё ничтожество всякого величия.
Он с тихой покорностью выносит плен у Наполеона,
но он не хочет даже задаваться вопросом о том, правы или неправы
были те, кто послал его против Наполеона, и те, кто его держит в неволе:
и тех, и других он покрывает своим тихим,светлым и необидным презрением..
Этот дух мягкого, светлого религиозного отрицания праздного шума жизни
нигде не веет с такой силой, как в безбрежных пространствах России:
человек среди них так мал, что даже смешно.
Жутью веет от безкрайней степи нашей,
и для победы над ней многомиллионного Платона есть
только немудрый конёк, которого он сам же зовёт
"волчтей сытью" и "травяным мешком" ;
жутки эти тёмные, безбрежные леса, но против них
у нас есть только молитва
да и то перепутанная:
Господи Исусе... Микола Милосливый...
Буйно,как моря, гуляют по весне наши реки,
а для преодоления опасных просторов их
у нас есть токмо самодельный ботничек, который мы
с добродушной иронией зовём "душегубкой" :
двум смертям не бывать, а одной не миновать...
И убедить Платона в иной правде нет никакой возможности,
потому что эта правда его безкрайней Родины слишком уж властно
говорит о её душе.
Велик как будто был Наполеон у себя,
а как только сунулся он в русский океан, так разом превратился в жалкий нуль.
Вышина башни Эйфеля, аэроплан, молнией несущийся за облаками,
подводная лодка, уходящая в морскую глубину,
нас в величии человека ничуть не убеждают -
нам милее видеть это величие в непризнании всякого величия.
И это чует душой и голодный Пьер Безухов у костра,
и фельдмаршал Кутузов, и
безграмотный Каратаев, умирающий на пути отступления "великой" армии,
и творец их, Толстой.
Очень характерна в этом отношении казнь рядового Шебунина,
защиту которого на суде взял на себя в это время Толстой.
Когда окрестное население узнало, что солдат приговорён к казни,
к нему целыми толпами стали стекаться крестьяне,
чтобы передать этому страшному государственному преступнику
кто горшочек молока, кто яичек, кто ржаных лепёшек, кто кусок холста.
И когда его расстреливали на глазах у массы народа, женщины рыдали
и падали в обморок - чего при европейских казнях никто и никогда не видел.
Чрез какой-нибудь час после казни на свежей могиле его
дерзновенный попик уже служил без передышки панихиды,
которые заказывли ему крестьяне.
На другой день с утра панихиды возобновились.
К могиле "несчастненького" стекался уже народ и из дальних деревень.
Начальство встревожилось, приказало сравнять могилу с землёй ,
а вокруг были расставлены караулы, которым прикащано было
не подпускать больше народ и не позволять служить больше панихиды.
Пусть власть озабочена где-то там дисциплиной армии,строением государственным, для нас всё это далеко и нисколько не интересно, а вот
на наших глазах свершилось страшное и злое дело,
и мы болеем душой, и не находим себе покоя :
для нас зло важнее и дисциплины, и государства, и всего .
Не то, что эта философия ничтожества дел земных совершенно уж
парализует нашу волю, - нет,
но она не позволяет нам слишком уж обольщаться своей деятельностью :
наше дело, наше счастье, - говорит Каратаев, -
как вода в бредне:
тянешь - надулось, а вытащил - ничего нету...
Громадный труд был закончен.
Толстой,отдыхая,перечитывает Шекспира и Гёте, начинает изучать греческий
язык, настолько основательно, что через несколько месяцев уже
читает без словаря Ксенофонта.
Потом едет он в степи, на кумыс,подлечиться, а вернувшись,
с головой уходит в педагогическую леятельность.
Попутно налегает на астрономию..наблюдает по ночам звёздное небо..
Он придумывет для детей упрощённую арифметику и составляет для них
азбуку и книгу для чтения, переписывает свой труд по двадцати раз и
приводит типографию в самое чёрное отчаяние.
А попутно ,точно шутя, создаёт такие перлы, как "Кавказский пленник"
и "Бог правду видит".
В 1872 г его "Азбука" и "Хрестоматия" выходят, их бранят , но
Толстой уверен, что трудом этим он "воздвиг памятник" себе.
Он ведёт деятельную переписку по педагогическим вопросам,
полемезирует в газетах, выступает в собраниях...
Его противники не стесняются. ни в методах, ни в выражениях.
"Люди с именами" упрекают Толстого во лжи, невежестве, себялюбии,
советуют ему лучше молчать...
..Так, Толстому пришла мысль - наиболее способным ученикам
народных школ дать высшее образование -
основать "университет в лаптях", как выражался он, с тем, чтобы потом
заменять ими действительно слабо подготовленных -
в этом он был совершенно прав - учителей тогдашней народной школы.
Проект этот был им разработан и внесён на рассмотрение тульского земства.
Во время прений по вопросу,вначале сочувственных Толстому, вдруг
встал один старик и заявил, что в этом году Тула празднует
столетие учреждения губернии Екатериной Второй и что не лучше ли
пожертвовать имеющийся капитал на памятник великой императрице ?
Возражать никто не посмел, и проект Толстого был провален..
Но зато его "Азбука" разошлась,несмотря на противодействие учёных колпаков,
в количестве 1 500 000 экземпляров..
А параллельно с этим он увлечённо продолжает занятия греческим,
читает в подлиннике греческих классиков и, как всегда, как во всём,
не знает никаких пределов .
"Как я счастлив, что Бог наслал на меня эту дурь,- пишет он в одном письме,
- Во-первых, я наслаждаюсь; во-вторых, убедился, что из всего
истинно прекрасного, что произвело слово человеческое, я до сих пор
ничего не знал..; в-третьих, тому,что я не пишу и
писать дребедени многословной никогда не стану..
Гомер только изгажен нашими с немецкого образца переводами.
Пошлое,но невольное сравнение:
отварная и дистиллированная вода и вода из ключа, ломяшая зубы,
с блеском и Солнцем и даже с соринками, от которых она
только чище и светлее.
..без знания греческого языка нет образования".
И,опять надорвавшись в этом горении, он почувствовал себя плохо и
снова поехал в степи на кумыс, снова с головой окунулся
в народную и дикую жизнь.
На пароходе он сразу перезнакомился со веми, спал у матросов на носу.
с любовью наблюдал башкиров, "от которых Геродотом пахнет", и
русские деревни, "особенно прелестные по простоте и доброте народа .
...он купил себе там землю и начал заводить хозяйство.
И с тех пор стал ездить туда чуть не ежегодно.
В 1873 г там разразился жестокий голод: засуха убила и посевы и выпасы.
Толстой тотчас же ударил в набат, призывая всех на помощь
голодающему народу.
Правительство было чрезвычайно недовольно опубликованием его воззвания
в газетах, но императрица первая дала деньги на организацию помощи,
и тогда,разумеется, все недовольные поджали хвост и
уже не стали ставить препятствия в деле оказания помощи
пострадавшим от неурожая.
Толстой сам раздавал деньги пострадавшим, закупал для них хлеб,
лошадей, скот, входил во все нужды народа.
Графиня деятельно помогала мужу.
...
"Душа Толстого.Неопалимая купина". И.Наживин/Москва.2003.
Другие статьи в литературном дневнике:
