Царь Емеля и прочие

В нашем календаре полувековой давности наверняка было отмечено двухсотлетие пугачёвского восстания. Крестьянская война – писали у нас (да и пишут) с подачи Энгельса: не только же у немцев такому быть. Сейчас кое-кто берёт выше: гражданская война.

«К исходу сентября» всё начиналось. В октябре разгорелось вовсю – поначалу локально. Должны были упомянуть. Уж если вспомнили недельный бунт хорвата Матии Губеца (в феврале того же 1973 – четыреста лет). А допрежь – Колиивщину на украинском Правобережье, восстание средневековых эстонцев против немчуры… Если даже и проглядели, так в 1975, в январе, непременно: двести лет со дня казни… Со Стенькой Разиным так было – к трёхсотлетию.

Уместно сравнить двух предводителей. Один – атаман, как и положено казачьему вождю: на родном Дону нашёл поддержку – хотя бы до поры до времени. А другой? «Государь Пётр Фёдорыч», человек в маске. Этим, видимо, себя и скомпрометировал. Стенька, выступавший с открытым лицом, сам раздавал маски, кому считал нужным: самозванные царевичи да патриархи состояли при его особе.

Не диво, что о нём сложены песни: и стародавние, похожие на былины, известные ныне лишь большим знатокам, и те, что на слуху, из девятнадцатого века (авторы в большинстве случаев известны). И миф о нём есть – как о несостоявшемся Ермаке: дескать, царь-дурак вовремя не поддержал, а то бы… Наивный европоцентризм! Не на тех налетел Степан Тимофеич: на государство, успешно противостоявшее могущественной Турции. И царю Алексею хватало ненадуманных проблем: и внешних, и внутренних.

Но кто слышал песни о Пугачёве (не сочтите за каламбур)? О мифах, что по интернету гуляют, и говорить не хочется: бред. А то, что записано ещё в старину, больше похоже на анекдоты.

Не из этих записей и не из песен узнал автор о «казаках-разбойниках». Узнал из «Мурзилки». О Стеньке – ещё до школы, в 1966 году. «Народный герой Степан Разин» – представлял его октябрьский номер. Материалы к предстоящему юбилею революции. И в той же подборке, месяцем позже, «Батыр Салават». Его назначили главным героем: Пугачёв же лишь упомянут. Тоже весьма показательно: не только в свете национальной политики. Впрочем, и Емельян Иваныч предстал здесь хорошим дяденькой: к нему башкиры примкнули.

С ним познакомимся два года спустя, самостоятельно перечитывая в осенние каникулы. (Не читали вслух дошкольнику.) А чуть погодя – «Капитанская дочка». Каково? Урфин Джюс в «Огненном боге Марранов», тоже «вор и самозванец», куда более симпатичен.

«Как же так?» – не мог понять второклассник.

Учебная радиопередача кое-что прояснила. Пугачёв показан глазами дворянина Гринёва: тот, конечно, хороший парень, но всё же не дорос до понимания… Да и написать всю правду Пушкину не разрешили бы.

Разумеется. Только разрешили бы кому-нибудь написать и напечатать нечто подобное об отношениях командира Красной армии с командиром басмачей или бандеровцев? (Сам-то Степан Андреич, как все «хорошие люди», воевал на «дистанте».) Разве что при условии, что не наш командир – заблудший, под конец осознавший свои заблуждения и порвавший… Но чтобы готовый драться до конца – извините!.. Может, кто-нибудь «в стол» писал – подражание. Но линия Маши Мироновой была бы в таком труде антинаучной фантастикой.

Читать такое не довелось. Но и перечитывать «Капитанскую дочку» долго не было охоты. Ненадёжный источник информации.

Надёжнее показались «Жизнь и смерть Гришатки Соколова» (автор – Сергей Алексеев): в пятом классе перечитал не единожды. Вот, думалось тогда, где правда! Емельян Иваныч – как Хуан-Дьявол в «Диком сердце», только более активен в борьбе с социальным злом. Потому и бежит к нему из крепостного рабства заглавный герой. Бежит, чтобы предупредить: генерал Рейнсдорп подослал к «мужицкому царю» убийцу, старого каторжника Афанасия Хлопушу (Соколова).

Последний, как известно, перешёл на сторону самозванца и был до конца ему верен: в «Капитанской дочке» он показан довольно порядочным человеком.

А что же Гришатка? Пугачёв стал ему как родной отец. А тот – больше, чем любящий сын: собой закрыл названного отца от вражеской пули.

Было ли что-то подобное? Могло быть, и этого достаточно. Разные люди были с Пугачёвым, и он сам мог быть разным. Он и в «Капитанской дочке» разный.

Алексеев, конечно, читал и документальную «Историю пугачёвского бунта». Вряд ли он ставил под сомнение приведённые Пушкиным факты. А потому не случайно пишет «в профиль». Пугачёв посылает Хлопушу в командировку на уральские заводы, тот берёт с собой своего юного однофамильца. Избавлен Гришатка от лицезрения пугачёвских оргий с кандидатками в царицы и просто добычей сильного. До конца остаётся ангельски чистым, непричастным ни к какому злу (как непричастны пионеры-герои к сталинским злодеяниям).

В общем – сюжет для детского фильма. Однако не сняли. Тема всё-таки щекотливая, малым детям соблазн.

Жаль, если по совести. Всё, что для этого надо, есть в книжке. Есть, в частности, интернациональная дружба, похожая на первую любовь: встретилась в башкирском селении…

Известно, чем «дружба» с туземцами в реальности оборачивалась. Уничтожением русских поселений, угоном в рабство поселян, пришедших в эти края, как правило, не по доброй воле. В более взрослых книгах проскальзывало: списывали на несознательность иных элементов или на происки врагов-провокаторов. Любимого Салавата старались при этом обелить или находили оправдания (а он, по некоторым сведениям, был не лучше своих соплеменников).

Ничего этого нет у Алексеева. О приуральских туземцах – ни единого плохого слова. «Царского» любимца принимают по первому классу: где же ему что-то увидеть?

А мог бы. В рамках того же «классового подхода»: какие там крепостники-рабовладельцы примазываются. Узнал в их манерах знакомое, «родное», по-детски отреагировал: «Расскажу царю-батюшке, как вы над своими же глумитесь!» Занятнее было бы, и книжка была бы толще. Если бы позволили русскому Ваньке.

Самая развесистая в книжке «клюква» – это когда Пугачёв сулит: «Ломоносовым будешь». Кто для него Ломоносов, если он даже что-то о нём и слышал? Некто выбившийся из простых в дворяне. Мелковато для царского любимца. «Алексашкой Меншиковым будешь!» – вот что мог он обещать. И прибавить на всякий случай: «Будешь, как он, воровать – повешу».

Об Алексашке Емелька наверняка знал: земля Русская слухом полнилась. И о своей «приёмной бабке» Екатерине Первой, бывшей «портомойке», хоть что-то знал. Такие и вдохновляли самозванцев: «Они могли, а мы чем хуже?»

А те, что пошли за царём Емелей? Многие верили, что во главе их завозной немец? И многим ли этот немец был нужен? Он, может быть, был хороший: хотел волю народу дать. Не стало его – русский Емеля принял эстафету. «Царские знаки» на его груди (незаживающие язвы) не о «голубой крови» свидетельствуют. Вокруг неё пусть учёные холопы шаманят, спорят, чей дед-прадед был старше. Здесь же – знак того, что избран свыше: подлинный царь. А что имя поменял – это, может, у царей так принято. Меняют же царские жёны и снохи – имена вместе с отчествами. Отцы у них Августы, Людвиги – они же вдруг Алексеевны, Фёдоровны. (При том, что отцы ни веры не поменяли, ни имён.) Для сравнения: вторая жена Ивана Грозного, кабардинка, звалась Марией Темрюковной. И тогда же был крещёный татарин Симеон Бекбулатович, бывший хан. Не стыдились отцов-нехристей.

Это было, впрочем, до первых известных у нас самозванцев. А эти немецкие «Алексеевны» изрядно самозванством попахивают.

О том, кто и как занял чужое место, излишне говорить.

Знал ли всё это простой тогдашний люд? Не все, но многие знали. Хватало осведомлённых: списанных солдат, разжалованных столичных лакеев (поголовно грамотных), беглых монахов... И многое дополнялось слухами: того подменили, этот жив…

Так, впрочем, было всегда. И самозванцы были, и слухи один другого чуднее. Но чтобы по-настоящему загорелось, много должно быть горючего материала. Порою находится. И нет гарантии, что он перегорит в пламени войны. Пугачёвщина началась в разгар войны с Турцией (да и не только она). Кое-кому не мешало бы об этом помнить.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 02.10.2023. Царь Емеля и прочие