Друг детства

«Кто с доброй сказкой входит в дом? Кто с детства каждому знаком? Кто и учёный, и поэт?» Попадись на глаза эти строки полвека назад и раньше – ответ был бы однозначен. Конечно, тот, кто на обложке одноимённого журнала.

В этом году – его юбилей: сто лет «Мурзилке». Известный траур, начало разборок в верхах – ничто не помешало: в мае вышел первый номер.

Нет надежды объять необъятное: всю историю, все превращения. Велик объём, немного материала. Начнём с того, что доступно и близко, что в памяти: с 1965, с первой встречи.

Посленовогодняя пора. На дворе зима – и на обложке. Не вполне понятные приключения под новогодней ёлкой нового знакомца – Мурзилки. А рядом – недетские проблемы: герою-рассказчику руки загипсовали. Слышал о таком, поэтому страшно. А тут ещё гости: «Рукава закатали, будто бить меня собрались». Но нет: помогли добрые люди временно нетрудоспособному, комфорт обеспечили.

А что в других номерах? Военная лётчица в рассказе «Тётенька». Лёнька, почему-то названный Гаврошем: толком не объяснили.
Двадцатая годовщина! Дальше – звероподобные печенеги, уже знакомые по «Руслану и Людмиле». (Позже выяснится: звероподобны бородатые европейцы-русичи. Азиаты же печенеги «политкорректно» смазаны, затенены.) Ещё новое слово – жандармы: в гости пришли непрошенными к Бабушкину, а он вроде «милиционера» (только сразу не запомнишь и не выговоришь)

Это один лишь первый год. Явно не то, что «Весёлые картинки»: там у взрослых проблемы разве что с детьми вроде бартовского Серёжи-эгоиста да симулянта Саши. И текста – постольку-поскольку, чтобы стали понятными иные рисунки (так в прозе, по крайней мере).

Здесь же многое – «попробуй представить сам». И представляем: как, например, «из глаз у неё огонь вылетает, изо рта дым клубится». Не столько пугает, сколько интригует. О грозовой туче речь, что «длинной мокрой бородой подметает шар земной». Впервые слышим – и вновь представляем: нечто сверхогромное, жуткое.
Разве не так?

В том же январском номере – «продолжение следует». Тоже ново. Поначалу и не замечено. Спаслись Кукурузинка и Пахтачок (хлопковое семечко) от клеща-убийцы, пережили ливень, потоп… Тут и сказке счастливый конец. Хвать – в следующем номере встреча с теми же героями: у них новые друзья, новые проблемы. И строки – с первого раза в памяти: «Мы стоим уж целый час – это раз! Дремлет наша голова – это два!»

Таких «двухсерийных» в первый год наберётся четыре. Уже школьником, повторно просматривая, удивлюсь: у двух совсем незнакомо начало, у одного – конец. Взрослые не прочитали вслух, прошли мимо? Или мимо ушей прошло, не завладело вниманием? У Токмаковой, например, в майском номере: ночные переживания эвакуированной девочки, уже знакомые немцы-фашисты на каждом шагу; наш лётчик отправляется их бить. А во «второй серии»? Скороговоркой – что кого-то нам неизвестного убили «за кадром». В приюте скарлатина: проходное слово, если сам ещё не испытал и не знаешь, сколь была она «урожайна». Никто не умер, и нет особых подробностей. Больше внимания привлёк бы перегрев. И наверняка бы запомнился хэппи-энд: осиротевшую девочку удочерили добрые люди. Но это не вошло в журнальный вариант.

В следующем году «Мурзилка» порадует «сериалом»: о том, как два друга на вёслах по сибирской Лене. Семь номеров. И тоже оборвалось где-то посреди. Обворовали путешественников не то пернатые, не то мохнатые. Дальше перерыв: следующий номер без продолжения. И всё: забылось. Благо много ещё всякого.

Другое дело – сказка той же Токмаковой «Аля, Кляксич и буква А». Это уже ближе к школе: сами читать умеем. И в каждом номере – их всего восемь – на интересном месте… Дальше что? Ждём продолжения: оно неизменно в следующем номере. Так будет и с другими, меньшими по размаху «сериалами» той поры.

В любом номере было что-нибудь. И многое запомнилось. Мыльников, например – мыльный пузырь, принявший человеческий облик: много он возомнил о себе и в итоге буквально лопнул. Кёльнские домовые, бескорыстно готовые всем помогать: спугнула их глупая баба. Кит Тишка, что «катает ленинградцев – сразу тысячу ребят»...

В сказочном ряду – лентяй Лежебока Неохоткин, ставший мастером на все руки. Всё потому, что три его любимых дела: есть, пить и спать – оказались не так уж просты без посторонней помощи.

Другой лодырь – в сказке башкирского поэта:
Попросит мать: «Я пить хочу!
Поставь, сыночек, чай»
- Я завтра чайник вскипячу, –
Ей говорит Ямай.

Повезло ему с добрыми людьми, поэтому
Белы усы и борода,
Не спрячешь седину,
Но повторял он и тогда:
«Я завтра всё начну».

И поэт, и художник дают понять: не все башкирские дети таковы. И в Англии – не только злой колдун-башмачник: есть отзывчивый Круглячок, чудо природы. А в Литве – богатырша Неринга с её женихом-змееборцем…

Наш родной Илья Муромец стал известен ещё до «Мурзилки». Дед рассказывал о его исцелении, о победе над Соловьём-разбойником. Ещё говорил, что богатырь сидел в тюрьме, но подробности прошли мимо. «Мурзилка» же поведал и об этом, и о последующем. Без всякой политкорректности: враги названы татарами. Как в былинах, где ни печенегов, ни половцев.

В «Мурзилке» – и они, и ещё многие. Декабристы, «потёмкинцы», Стенька Разин, Семён Дежнёв и Михаил Стадухин – со всеми впервые познакомимся здесь. С Лениным, кажется, тоже. В первый «мурзилочный» год узнаю, что он «старшой – тот, кто нынче Россией правит». Апрельский номер, традиционно ленинский, но не весь. (Точно так же – и в майских номерах: не только о войне.) До школы – ещё две или три встречи с ним на страницах журнала.

Совсем забыл я главного-заглавного. А он – чуть ли не в каждом номере. Кто это – не возникало вопроса. Сказочное существо – каких только не бывает. С виду – младший школьник, только необычной внешности: весь жёлтый и с хвостиком. (Это у Маршака он «ростом очень мал» – вот и попал в бутылку с чернилами.) Далеко не идеален: порой идёт на обман (по большому счёту, безвредный). А всё ради юного друга Пети Синичкина. Вместе с ним попадает в разные истории. А иной раз – подскажет другу что-нибудь дельное, притом без всяких чудес.

О чудесах с участием Мурзилки можно долго рассказывать. Но желающий может прочитать в интернете. Лучше сказать о том реальном, что с той поры осталось. Кроме названного – птица осоед, колибри, вулканы, камень фосфорит (созвучный суперфосфату в рассказах отца-агронома), пустынный саксаул. И сразу четыре экзотических страны: Вьетнам, Египет, Аравия, Греция. Места зимовки наших перелётных птиц. Насчёт Вьетнама здесь несколько преувеличено: чтобы юному читателю было за кого там переживать.
И ведь переживал!

Мурзилка по заграницам не путешествует (как, впрочем, и по Руси великой). «Родился я в Мурзилии, за тридевять земель», – вполне достаточно. Единожды, по его словам, сделал вылазку в северную Атлантику, поиграл с китом, как с драконом в «Сказке странствий», но без серьёзных последствий: всего лишь простыл на полярных ветрах и лечится добытым китовым жиром. Экзотика! Мечта! Между тем его рассказ – нечто в стиле известного барона.

По-настоящему путешествуют Мурзилкины друзья, гости, авторы. Он знакомит нас с ними, а уж они нас – со многим. С таким, например, явлением, как бродячий сюжет. Мурзилка в бутылке, как Бибигон у Чуковского: очевидное сходство.

Больше такое не встретится. И долго не будет так, чтобы напечатали уже известное по детским книжкам. Всё новое, интересное. Пусть даже авторы уже известны. Таких здесь немного: Барто, Михалков, Токмакова, чуть-чуть из Маршака.

Прочие долго останутся неизвестными. Кое-кто – вплоть до прочтения в интернете. Среди последних – Александр Ефимович Екимцев (1929-1992). Просто диво! Не одно его стихотворение оставило что-то в памяти, а сам он прошёл мимо. Не удержусь – приведу в заключение одно целиком:

Вьется пух, вьется пух.
Бьётся с петухом петух.
Рыжий с чёрным бьётся,
Каждый не сдаётся.
Встало солнышко над лугом
И, разгорячённое,
Потонуло в тучах пуха,
Рыжего и чёрного.
Чёрный пух, рыжий пух!
Стало днём темно вокруг.
Стало мрачно в огороде,
Мрачно в поле и в лесу.
С фонарями люди ходят
Днём, в двенадцатом часу.
Филин выпучил глазищи:
С каждым часом гуще тьма.
Две девчонки, как ни ищут,
Не найдут свои дома.
Два прохожих под дубами
В темноте столкнулись лбами.
Днём в домах включают свет.
Солнца нет, солнца нет!
Стало холодно речушкам
И полям, ещё не сжатым,
Стало холодно лягушкам,
И козлятам, и ежатам.
Вьётся, вьётся пух куриный
Выше крыши и ольхи…
Что вы, что вы натворили,
...Петухи?

Многоточие моё: подставьте, что кажется уместным, против чего вряд ли возразил бы автор. Да, и такие сказки печатали в детском журнале. В далёком детстве не нравился столь открытый финал. Вот и у меня он получается открытым. А как закрыть?

Журнал выписывали девять лет. Последних года два – по инерции: друг детства стал казаться неинтересным. Впрочем, тоже кое-что осталось и пригодилось.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 17.01.2024. Друг детства