Двадцать пятый год

Михаил Струнников: литературный дневник

Двадцать пятый год в русской истории примечателен. Вот немного дат.
1125 – умер стольнокиевский Владимир Всеволодович Мономах, основатель города Владимир, отец основателя Москвы.


1325 – убит в Орде Юрий Данилович, князь московский и (недолгое время) великий владимирский, прапраправнук её основателя, внук Александра Невского, брат Ивана Калиты: убийца – русский его коллега, троюродный брат.
1425 – умирает Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, отец Василия Тёмного: за тридцать шесть лет княжения много сделавший, но не заслуживший у соотечественников ни прозвища, ни прочной памяти.
1725 – смерть Петра Первого.
1825 (1 декабря по новому стилю) – не стало Александра Первого.


Последний прозвища удостоился. Александр Благословенный, поскольку Великий уже занят всемирно известным македонским. Да и чем, собственно, велик? А вот суждено было стать главным победителем могущественнейшего врага со времён Тамерлана. И каким победителем! Не как Александр Невский, не как японский Муцухито в 1905. «Мы очутилися в Париже, а русский царь главой царей». Главой – не главой, а достаточно важной среди них фигурой. Благословлён, если получилось: известная логика.


У Николая Первого, брата-преемника, немногое получится. Потому и прозвище ему – Незабвенный. Вроде как и сказать больше нечего. Однако не забудем, помолимся при случае о спасении души. И место в энциклопедиях обеспечено, даже в заграничных. А больше – не взыщи.


Не величать же царя Паровозным или Телеграфным: а ведь как раз при нём…


Пятьдесят-сорок лет назад вспоминали не царей с их кличками. Говорили о декабристах.
Не буду повторять ни тогдашние дифирамбы, ни нынешние развенчалки. Мне близко мнение Василия Осиповича Ключевского: тот считал, что выступление на Сенатской площади не имело последствий – ни положительных, ни отрицательных.
Долго можно о том говорить.


К двухсотлетию наверняка вспомнят недожившего царя. Проживи он подольше – никто бы, скорее всего, на площадь не вышел. Болтали бы, спорили в своём кругу – и, в конце концов, надоело бы. А прими Александр Палыч решительные меры, отдай распоряжение – обошлось бы без крови, без виселиц и, возможно, без каторги: разослали бы кого куда с понижением. В реальной истории с большинством так и было.


Но царя-«юбиляра» вспоминают не в связи этим. Мусолят сказку о его превращении в Фёдора Кузьмича, сибирского старца. Не помер царь – ушёл странствовать, осел на людном месте, всех удивлял своими познаниями…


Вспоминается байка (вполне достоверная) о ссыльном чеченце, что в каракалпакском ауле свой родной язык преподавал под вывеской немецкого. Нечего сказать: далеко мы ушли от каракалпаков, дремучих даже по туркестанским меркам!


Заметим к слову: даже у гоголевского Чичикова был грамотный лакей. У столичных больших господ лакеи могли быть и начитанными, тем более – о многом осведомлёнными.


Чем плоха версия? Замаливать нечего этим людям, не в чем каяться? Ой ли! А есть версии о более солидных людях, о генералах. Рылом, что ли, все они не вышли? Нам царя подавай!


Не берусь судить, на что был способен наш герой. Загадочна немецкая душа – да ещё говорящая по-французски. И только ли она? Кого знаем, как облупленных, так порой удивят! А с Александром, с его современниками никто из нас не был лично знаком.


Другое очевидно: он, может быть, и мог бы, да кто бы ему дал? Неужто Коля-братец позволил бы? Ведь как сказочники рассказывают? Не в окно царь-батюшка выпрыгнул, записку оставив: «Меня не ищите. Помер я. Пошли вы все!..» Нет: в курсе, говорят, были и братья, и ещё кое-кто. Да если бы и не были – всё равно бы нашли, как позже Льва Толстого. Гляньте «Ваше подлинное имя?»: как раскусили бомжа, не знающего слово «бомж».


Дальше – легко представить: узник какого-нибудь каземата. Охота каяться – все для этого тебе условия. Если хочешь, камушков подложим тебе под коленочки. Кайся! И за отца, и за то, что брату свинью подложил. А народ нечего смущать. И так уж иных с панталыку сбил своим трёпом. Так ты ещё идею подкинь, что царь в народ уйти может.


Уместно вспомнить: после волокиты с престолонаследованием, присяг-переприсяг, после декабристов кое-где у нас были замечены самозванцы Лжеконстантины. Сам-то царь-царевич Костя Русь на бабу променял и наслаждался жизнью отнюдь не в шалаше, оставаясь наместником в Варшаве. Так отказывались в это верить: не дали ему, родимому, извести хотели. Давняя песня. Эти самозванцы были вроде Остапа Бендера, а не Пугачёва со Лжедмитриями. Но ведь как знать: недоглядишь – оно и полыхнёт. Только бывшего царя не хватало в довесок этому.


Короче – не верю!



Другие статьи в литературном дневнике:

  • 29.11.2025. Двадцать пятый год