Первые шаги к профессииОпять болею. Уши. Боль накатывает внезапно . Стучит. Вибрирует . Глушит. Я плачу.Все меня жалеют, и мама прижимает к своей груди. От ее тепла левое ушко затихает. Я прислушиваюсь к стуку маминого сердца. Тук… тук-тук, тук…тук-тук… Оно бьется не ровно, как ритм танца неизвестного африканского племени. Так заснуть. Не трогайте. Тепло. Это пески и солнце, и люди шоколадного цвета увлекают меня в свой круг. На мне юбка из разлапистых листьев пальмы. На шее гирлянда из разноцветных цветов. При каждом моем шаге юбка вздрагивает в такт танца- тук -замирает на мгновение в воздухе, чтобы затем, сделав два толчка вниз– тук-тук - вновь застыть на доли секунды. И опять – тук… тук-тук, тук…тук-тук. Шаман держит высоко над головой бубен, ударяя в него палкой, обтянутой кожей кобры. На его голове страшная маска с кривым ртом и выпуклыми глазами. Яркие полосы идут изогнутыми линиями по скулам маски от переносицы до вытянутых мочек ушей. Вместо волос шкура убитого зверя свисает лоскутами, закрывая собой торс мага. Мне страшно. Но не меня хочет испугать шаман. Я знаю. Он пугает мою боль, отгоняя ее ритмичными движениями и гортанными звуками . Тук… тук-тук, тук… тук-тук. Шаман ведет людей за собой вокруг костра. Мужчины стучат в барабаны, женщины в такт им то поднимают руки , то ,наклоняясь всем телом , опускают их к земле. Лица людей серьезны , глаза полузакрыты… Даже дети, повторяя движения за взрослыми, тихи и послушны. В этот момент мы все созерцаем бога внутри себя. Тук… тук-тук, тук… тук-тук. Пламя обжигает наши голые ступни. Жар поднимается все выше. Он поглощает нас ,пульсируя , отвоевывая клеточку за клеточкой наши тела. Но , не замечая этого , мы продолжаем танец. Десятки рук вздымаются к небу... - Она вся горит,-говорит мама,- опять температура. В ложке горькая таблетка, растолченная в порошок и смешанная с сахаром. Какая гадость! Они думают так вкуснее. Я пытаюсь отвернуться. Но мама держит мою голову крепко и вливает мне в рот лекарство. Противная кашица попадает на язык. Меня тошнит. Я плююсь, не понимая, что необходимо проглотить зелье. Плачу, всхлипывая. Не могу успокоиться. Боль стучит все сильнее. Жар не отпускает. Папа бежит к соседям, чтобы вызвать «скорую». А это значит - опять больница. Так всегда: болею не часто , но так ,что без больницы точно не обойдется. Больница. Значит без мамы. Кто придумал госпитализировать детей без родителей? Но за свои три года я уже в четвертый раз здесь и знаю, что мама будет приходить ко-мне по вечерам. Она дрожащим голосом (мама ты плачешь?) станет успокаивать меня, гладя мои волосы. Расскажет про то, как соскучилась по мне Анюта. Расскажет, что Таня в субботу сможет придти вместе с ней. И про папу, что у него завтра в этой больнице дежурство, и поэтому он заберет меня на ночь к себе. А я буду улыбаться. Мне надо только чувствовать ее дыхание и видеть ее глаза. Я глажу ее лицо. Обнимаю за шею. И, прижавшись к ней, опять слышу, как не ровно стучит ее сердце: Тук… тук,тук… Больница,а значит уколы. Я страшно боюсь уколов. Вы скажете: «Неправильный оборот» Как можно «бояться страшно». Но я уверенна, что не одна медсестра вздрогнет от воспоминания о той маленькой, обычно неуклюжей застенчивой девочке, которая при виде шприца, с проворностью иллюзиониста, освобождающего свои запястья из смертельных петель, водой утекала сквозь самые крепкие руки медиков. Я, не жалея свои голосовые связки, кричала, как раненый Тарзан. На крик сбегались сотрудники со всех отделений и мамочки, находящиеся в палатах со своими малютками. Что у вас произошло? Ребенка убивают? А я ныряла под стол- меня вытягивали за ноги. Бежала за шкаф - меня выковыривали, таща за пижаму вместе со шкафом. Меня окружали. Меня заманивали в ловушку. Процедурные этажерки превращались в россыпь мелких, переливающихся в свете электрических ламп стекляшек. Как древние люди мамонта, санитарки загоняли меня обманом в мясистые руки врача. Держать приходилось втроем. Но я вырывалась, я не сдавалась без боя. Больница. Запах хлорки щекочет ноздри. Мне кажется все пропитано этим "ароматом", даже холодный, сладковатый чай и заветренные куски хлеба на подносе под вафельным полотенцем. Нянечки строго следят, чтобы мы не таскали хлеб по палатам, но старшие девочки все же умудряются прятать его под подушки, чтобы в «сончас» устроить пир. Разлив виноградный сок из литровых банок по стаканам, и разделив на всех принесенные родителями яблоки и припрятанный заранее хлеб, мы сидим на своих кроватях, накрыв коленки одеялом, и рассказываем смешные истории. Я, конечно, молча уплетаю свою долю. Но слушаю внимательно и запоминаю про черный-черный дом в черном-черном поле, про капающий в темноте кран, про синюю руку. Истории кажутся мне веселыми, потому что в свои почти три года я не совсем понимаю их смысл, и еще совершенно не знаю, что такое смерть. Но очень весело визжит Оля у окна, когда Катя с соседней кровати вдруг хватает ее за ногу с криком: «Отдай моё сердце!». А вот про пирожки с фаршем из пальцев и ногтей слушать не могу. Брр… Аппетит пропадает: не дожевав хлеб , убираю его под подушку. Яблоки отдаю девочкам: не люблю. И залезаю под одеяло с головой. Больница… Но и она когда-нибудь заканчивается. Я практически здорова и в удовлетворительном состоянии выписываюсь домой. Домой! Там тихо и уютно. В прихожей лампа в незамысловатом абажуре мягко освещает шкафы с посудой и холодильник, мирно мурлыкающий в углу. Если сильно потянуть на себя ручку холодильника, то дверца его откроется, и из него польется завораживающий манящий свет. Невольно руки потянутся к банкам с соленьями, вареньем и компотами. А вот маслице на блюдце! Улыбается, довольное собой. А ну, как положить замерзший пластик на ломоть пышной благоухающей булочки, да присыпать сверху на маслице сахарок? Объедение! Хоть с чаем такой бутерброд, хоть за просто так. Все в удовольствие. Анюта рада мне. Не отходит от меня ни на шаг. То спеленает для меня куклу. То предложит покатать мячик. Соскучилась. Соскучилась по мне и нашим совместным забавам. А я, обогащенная новыми знаниями, предложу ей поиграть в самую любимую игру - в больницу. Для начала я - «больной». Анюта – врач. Она достала карандаши, принесла вату, флакон из-под маминых духов, и, расположив все это перед собой, уговаривает меня поставить укольчик. Сомневаюсь немного, но, не заметив в руках сестры ничего напоминающего шприц, ложусь в трепетном ожидании. Зачем?Почему?Как? Мама в недоумении. Мы не виделись с сестрой практически две недели, и ссоры в ближайшие два-три дня уж точно не ожидалось. © Copyright: Стюра Иванчикова, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
