Народные сказки, культурный код и потенциалСказки расширяют активный и пассивный словарный запас, включая слова с национально-культурным компонентом. Сказка помогает приобщить у детей языку и культуре русского народа и сформировать позитивное отношение к ним. Таким образом, сказочные помощники и сказочные предметы (волшебные предметы) так же как и сказочный герой несут в себе глубокую страноведческую информацию. Например: ковер самолет, живая вода, мертвая вода и т.д. Названия этих предметов и помощников сами по себе очень выразительные и по строению собственно русские. Все подобные образы тесно связаны с поэтическими представлениями древнего славянского народа о природе, об окружающим их мире. Ковер-самолет - поэтический образ, название облака. В русской сказке ковер самолет (или летучий корабль) как и крылатый конь, подобно птице носится с фантастической скоростью по воздушному пространству, которое отделяет мир живых людей (земля, свой дом) от царства мертвых (тридесятое царство). Живая вода и мертвая вода - это символы жизни и смерти в славянском мифе. Живая вода исцеляет раны, укрепляет силы, заставляет разрубленное тело срастаться и возвращает саму жизнь. Поэтому русские сказки называют ее также сильной и богатырской водой, так как она напиток могучих богатырей. Как правило, богатырь собирающийся на битву со змеем, должен испить живой воды, и только тогда приобретает силу. Образы таких сказочных диковинок как скатерть-самобранка, шапка-невидимка, связаны с мифическими представлениями, древних славян о быстро-несущемся облаке. Имея общие источники, они отличаются друг от друга по функции, скатерть-самобранка приносит с собой небесной мед или пиво и т. д., т. е. дождь, дарующий земле плодородие, а людям хлеб насущный. Скатерть-самобранка по желанию своего владельца приносит вкусную еду и напитки. Несомненно, все вышеприведенные слова, будучи носителями определенного культурного содержания, являются важными источниками культурологических и языковых знаний. Сюжет о заколдованной невесте (или женихе) очень распространен и встречается в сказках многих народов, однако именно русский вариант поражает фантастическими и очень нелогичными подробностями: жена-земноводное, стрела как залог брачных обязательств, странный танец с вылетающими из рукавов костями-птицами. Как и многие другие старинные сказки, «Царевна-лягушка» несет в себе множество «культурных кодов», которые уже непонятны нам сегодня. Первой «несуразностью» сказки с современной точки зрения является очень ненадежный способ выбора невест для царских сыновей с помощью стрелы: «Куда стрела упадет, там и невест себе ищите» — кажется, что для продолжения царского рода можно было бы отнестись посерьезнее к подобной задаче. Однако археологические находки показывают, что стрелы были частым атрибутом свадебных обрядов древних славян. Они не только защищали от нечистой силы, но и символизировали плодородие, поэтому стрелы и наконечники часто дарили новобрачным. Дольше всего этот обычай сохранялся в Белоруссии. Кроме того, выстрел, произведенный с соблюдением всех обрядовых моментов, освященный волей самого отца семейства, конечно, отдавал важный выбор на волю высших сил, и дальнейший ход событий в сказке это подтверждает: невесты находятся именно такие, какие братьям и нужны. Этот факт, кстати, всегда подчеркивали кинематографисты и мультипликаторы, создающие свои версии старинной сказки — невесты старших братьев, хоть могут быть и неказисты, но всегда «под стать» своим женихам. Что же касается младшего, то он после долгих блужданий оказывается на болоте, где и находит свою суженую. В более старинном варианте сказки, который называется «Сказка о лягушке и богатыре», после трехдневных скитаний Иван находит лягушку, и она сразу показывает ему свои магические способности. Перекувырнувшись, бойкая невеста наколдовывает сначала «разукрашенную беседку», а затем и «стол со всяким кушаньем и напитками». После такого не жениться на ней, конечно, нельзя! Интересно, что в двадцатые годы XX века археолог А.Н. Лявданский обнаружил на Смоленщине целый ряд городищ, расположенных в болотистой местности. Все они представляли собой круглые площадки. Так как следов постоянной жизни и укреплений вокруг у построек не было, ученые пришли к выводу, что имеют дело с древними храмами. По распространенным представлениям, религиозные сооружения древние славяне создавали на возвышенностях, однако, судя по этим находкам, болота также были объектами поклонения: «Видна несомненная связь с культом воды и подводно-подземным "нижним миром", лучше всего выраженным самим болотом с его неизведанными и недоступными глубинами, болотными огнями, коварством болотной зелени и трясин, зловредностью болотных лихорадок. (…) Возникает предположение, что болотные городища могли быть посвящены хозяину этого нижнего мира, в роли которого часто выступает ящер.» (Б.А. Рыбаков, «Язычество Древней Руси») Так что земноводное, привечающее богатыря на болоте в особом строении, становится загадочной, но доброй и прекрасной повелительницей сил воды, которая волею богов выбирает себе в мужья человека. Этот образ рассматривается в науке как архетип тотемной супруги, на которой должен был жениться первобытный охотник для того, чтобы охота выдалась удачной. Именно такую трактовку невесты-оборотня подтверждает затем странный танец Царевны-лягушки на пиру, который не могут повторить старшие невестки. Как мы все помним, из недопитого вина и недоеденных костей прекрасная женщина создала целый новый мир: «Махнула правой рукой — стали леса и воды; махнула левой — стали летать разны птицы». Ученые считают, что подобные танцы, названные в летописях «многовертимым плясанием», исполнялись девушками во время русалий — весеннего праздника, посвященного силе природы, плодородию и водным божествам. Русалии отмечали и после принятия христианства. Важным элементом танцев были длинные рукава, которые превращались в настоящие «крылья» плясуний. Так что, скорее всего, сцена на царском пиру описывает древний славянский весенний ритуал, во всяком случае, его внутреннюю сущность — возрождение природы — то, что видели и чувствовали наши предки, глядя на танцующих девушек. Интересно, что не так давно и Царевна-лягушка обрела в нашей стране конкретную «прописку». Все больше сказочных персонажей вслед за Дедом-Морозом получают официальные «резиденции». Местом рождения Квакушки решили объявить город Шадринск Курганской области, ведь именно там местный краевед и просветитель Александр Никифорович Зырянов записал эту сказку и предоставил ее затем для публикации собирателю русского фольклора А.Н. Афанасьеву. Сборник «Народные русские сказки», вышедший под его редакцией в 1855—1863 годах, был в свое время самым известным и полным.
Чтобы стать личностью и членом того или иного национального лингвистического культурного сообщества, человек должен пройти процесс социализации, или «путь врастания ребенка в цивилизацию» (А.Н. Леонтьев). Сутью этого процесса и его целью является трансляция культуры. Процесс социализации начинается если не до рождения, то с момента рождения человека. Основным каналом трансляции культуры является язык, и на начальном этапе социализации культура транслируется, в том числе в виде фольклорных текстов, детской литературы (например, сказок, песен, стихов, игр и т. д.). В процессе постижения времени в сознании человека складывается концептуальная модель времени, представляющая собой базовую когнитивную структуру, нашедшую отображение в языке. Древние соотносили время с большим количеством объектов действительности: с числом, кругом, с мировым деревом, горой, с земноводными, с водой, с огнем. Современные представления о времени сложны и многообразны. По замечанию А.В. Сергеевой, для русских, как для всех восточных людей, время циклично Маслова В.А. Введение в когнитивную лингвистику: Учебное пособие. -М.: Флинта: Наука, 2004. -296 с.. Каждый день солнце встает или садится, одно время года следует за другим. Люди стареют и умирают, а их дети все повторяют сначала. Для русских это чрезвычайно важно. Русский человек все время возвращается в мыслях к прошлому. Эта идея подтверждается этимологией самого слова «время», которое связано со словами «вертеть», «веретено». Таким образом, сама идея «времени» в русском сознании связана с идеей повторяемости, цикличности. Д.П. Козолупенко (Пашинина), говоря об особенностях восприятия времени в мифологическом пространстве, замечает, что «время в «первобытном», т. е. мифологическом, представлении должно сильно разниться с нашим пониманием времени». Исследователь добавляет, что принципы причинности у мифопоэтической и научно-логической картин мира совершенно различные. Д.П. Козолупенко (Пашинина) считает, что несомненной характеристикой мифопоэтического времени является его эмоциональная окраска. Таким же несомненным, на первый взгляд, кажется и то, что в мифологии времени уделяется гораздо меньше внимания, чем пространству. Настолько, что некоторые исследователи даже приходят к выводу об отсутствии времени в мифологии и фольклоре вообще. Так, у В.Я. Проппа можно прочесть: «Время. Нет предшествующего времени и нет последующего. Пространство познается в действии (передвижение), время - в абстракции (счет). Поэтому в фольклоре есть пространство и нет времени. Не стареют (Алеша и Добрыня в отъезде)», а также: «Несколько обобщая, можно сказать, что в фольклоре действие совершается, прежде всего, в пространстве, времени же, как реальной формы мышления как будто совсем нет». Однако Д.П. Козолупенко (Пашинина) считает, что этому утверждению явно противоречит многообразие мифологических и фольклорных персонажей, так или иначе связанных со временем: Снегурочка и Морозко, двенадцать Месяцев, Авсень (мифологическое божество первого дня весны и нового года), Додола и Жива, олицетворяющие весну, Масленица; Утро и День; даже сам старичок Время собственной персоной. Д.П. Козолупенко (Пашинина) считает, что это многообразие говорит о немалом значении времени в мифо-поэтической картине мира. Исследовательница отмечает, что время, как и пространство, оказывается, связано с действием, событием. Пока герой бездействует (спит ли, на печи ли лежит, в темнице ли томится и т. п.), время как бы замирает и превращается в безразмерную длительность. И здесь возникают лого-эпистемы типа «долго ли, коротко ли», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» и др., отражающие неопределенную текучесть: время вроде бы и проходит, но его нечем измерить, ибо нет событий. В этом случае три дня будут вполне равноценны и пятнадцати, и тридцати годам, и месяцу. Неизмеримость «безвременья», т. е. времени бездействия героя, уравнивает все эти сроки в одном значении - достаточно долгого. В сказках, как правило, при этом повторяются различные «тройки» - три дня, три месяца, три года. Три выступает здесь как некий числовой предел. В.Я. Пропп пишет в своей «Поэтике фольклора»: «Три - рубеж. Три - много и сильно. Все повторяется: три раза есть выражение интенсивности действия, а не количества. Поэтому третья задача - самая трудная, третья царевна - самая красивая и т. д.». Причем, длительность, отмечаемая «долгим» троичным сроком, может подчеркиваться и повторами глаголов, и повторами ситуаций (тройные встречи, тройные испытания), которые часто встречаются вместе с троичным сроком. Сказка, изобилующая тройками и повторами, как бы растягивает тем самым время своего действия, отделяя друг от друга важнейшие события неизмеримо долгим сроком. С другой стороны, по мнению Д.П. Козолупенко (Пашининой), как только появляется троичный срок и происходит смена действия, тогда длительность, тягучесть, повтор сменяются динамикой, быстрой сменой действий, чередованием глаголов через запятую: ударился, обернулся, закричал. Все почти мгновенно, без промежутков, без остановок - а после снова долгие «три дня». Таким образом, действие, динамика как бы ускоряют течение времени - в связи с чем возникают многочисленные «вдруг», «оказался», «обернулся», глаголы сменяют друг друга, не задерживаясь на существительных и тем более - на прилагательных: их, кажется, вовсе нет для такой скорости смены событий Козолупенко (Пашинина) Д.П. рифмы мифа и фольклора: мифопоэтическое восприятие времени // Мир психологии. -М., № 3 (31) 2002. С.138-139.. Исследовательница делает вывод, что в обоих случаях, идет ли речь о тягучем периоде бездействия или отрывисто-ускоренной динамике события, «точное» указание времени невозможно, да и не нужно. Акцент делается лишь на скорости протекания - «долго» (в случае спокойного времени) или «коротко» (в случае, когда речь идет о событии), либо неопределенности (период «междудействия» - пути от одного к другому: от места к месту, от встречи к встрече, от умения к умению, от события к событию). Иными словами, время в сказке выступает как относительное и нелинейное. Нет точной «единицы времени», которая была бы верна в любых условиях: время связано с условиями его протекания. Д.П. Козолупенко (Пашинина) говорит о «смещении» фольклорного времени, когда будущие события излагаются ранее предшествующих либо одновременно с ними, создавая «сжатие» времени (царь умер - сын вырос; переход от одного события к другому почти мгновенный). Циклический повтор времени или спиральное развитие (как то происходит, к примеру, в случае, когда речь идет о трех царствах, находящихся на расстоянии в день пути). Возврат времени (воскрешение, омоложение), ведь в мифопоэтике прошлое - настоящее - будущее взаимопроникновенны, а не связаны линейно каузальным образом, то и смерть героя становится возможна лишь как временное и обратимое изменение - например, как . Д.П. Козолупенко (Пашинина) пишет, что акцент в мифопоэтическом мировосприятии в целом делается не на последовательности событий, а на рядопо-ложенности, одновременном сосуществовании героев, «встрече». То есть длительность предстает как ряд «встреч» и связанных с ними событий. Исследователь говорит о линии времени, которая состоит из точек - событий, между которыми неопределенность, временная и пространственная. Время мифа, таким образом, соответствует внутреннему ритму пути героя как ритму своеобразного динамического центра мифопоэтики. Другая категория пространство характеризует протяженность мира, его связность, непрерывность, структурность, трехмерность (многомерность) и т. д. Как важнейшая форма мира и жизни в нем человека, пространство многообразно представлено в языке, сознании, культуре, мифологии языковой личности. Мифологическое пространство мыслилось многослойным и сакрально неоднородным. В мифологическом мире бытие представляет собой концентрические круги: здесь различались территории наибольшей «мистической энергии», благотворной для человека (тотемные центры), энергетически нейтральные территории и «зловредное», хаотическое пространство, наделенное отрицательными качествами. Согласно этой модели мира, границы вселенной расходятся «от человека» концентрически все большими и большими кругами. Самый ближний круг -это сам человек. Его граница - тело и одежда, прикосновение к которым расценивается в разных культурах как нарушение этических и прочих норм. Отсюда ритуальность и особая значимость изготовления одежды (прядения, ткачества, вышивания), а также одевания-раздевания (снятие женихом пояса-оберега с невесты, разувание новобрачного молодой женой и т. д.) Следующий круг -дом человека, его ближайшее окружение. По мнению Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова дом = бытие, обитание, а жилище = жизнь, существование. Граница дома - порог, в мифологической модели мира место жительства духов, домового. В древности под порогом погребали детей, некоторых предков, души которых якобы охраняли жилище. До сих пор о пороге живет много суеверий: нужно оказывать почтение порогу, поэтому нельзя становиться на порог, садиться на него, прыгать через него и т. д. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. -М.: Рус. яз., 1990. -246 с. Все люди, имеющие контакт с иными мирами, располагаются и в мифологии, и в фольклоре, и в литературе на границе своего пространства: на окраине села, на опушке леса, на берегу моря, на краю земли и т. д. Самая сильная граница своего и чужого - кладбища: мертвые как бы охраняли «свое» пространство. У архаичного человека переход через эти границы требовал смены костюма, а часто внешности, изменения норм поведения, деятельности. Последняя граница вокруг человека - это граница «своей» земли, родины. Первоначально это была граница «малой» родины, заданная самой природой. Всякое массовое переселение, смещение с нее воспринималось как трагедия . Следующим древнейшим вариантом структурирования мифологического пространства была «горизонтальная, линейная» модель, где верхним миром (миром богов) являлось верховье реки, нижним миром (миром мертвых) - её устье, среднее течение реки соответствовало миру живых людей. Мифологическое пространство реализуется в виде нескольких сущностей: «верх-низ», «небо-земля», «земля-подземное царство», «правый-левый», «восток-запад-север-юг» и т.д. Важнейшая оппозиция в пространстве - верх-низ. В основе этой оппозиции лежит представление о верхнем и нижнем мирах в мифологической модели, сюда относятся все мифы о верхней и нижней сторонах вещи, явления, поступка. У славян оппозиция «верх-низ» была связана с мифом, повествующем о борьбе Перуна (живущего вверху - на небе, на вершине Мирового дерева) и Велеса (божества нижнего мира, «скотьего бога», стада которого - души умерших). Победа верха над низом заканчивается дождем, несущим плодородие. В основе оппозиции «левый-правый» лежит миф о том, что каждый человек имеет и доброго, и злого духов рядом с собой: добрый ангел-хранитель располагается справа, а бес-искуситель - слева. Противопоставление правого и левого приобрело глобальный смысл: оно вошло в систему правовых отношений, и слово «правый» получило значение хорошего, справедливого, способного к власти, оно связано со словами «право», «правда», «справедливость». Под левым понимается все ненормальное, несправедливое, отчасти чужое. Таким образом, восприятие пространства в картине мира, по утверждению В.Б. Касевича, «всегда трактуется в системе мировоззренческих оппозиций, релевантных для данного культурно-исторического сообщества: специфические черты того или иного конкретного пространства определяются отношениями не между объектами, а оценочным отношением к пространству субъекта, обычно коллективного» Касевич В.Б. Буддизм. Картина мира. Язык. -СПб., 1996, с. 137.. Так, членение пространства в мифологическом мировосприятии осуществляется по признаку «сакральное/профаническое» (в психологии эта оппозиция представлена как «проксимальное/дистальное» пространство). Проксимальное пространство характеризуется применительно к самому человеку как определенным образом устроенному организму, в отличие от дистального, в котором человек рассматривается как социальный тип. По словам В.Г. Щукина Щукин В.Г. Вопросы философии. -М., 2004. С. 47-65., в основе образа мира, который возникает в представлении современного филолога, лежит еще одно чрезвычайно важное явление, которое относится к числу наиболее трудно употребляемых в европейской науке понятий - это хронотоп. Ведь наблюдения над языком показывают, что в русском языке возможна взаимозамена пространственных и временных понятий: так, фразеологизмы не за горами, на носу означают и «скоро» и «близко». Таким образом, слово - это локус, в котором пространство и время объединяются, т. е. понятие хронотопа (хронотоп - греч. «время пространство») является языковой реальностью. М.М. Бахтин называет хронотопом существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе Бахтин М.М. Эпос и роман. -СПб.: Азбука, 2000. -304 с.. Ученый понимал хронотоп как формально-содержательную категорию литературы. Развивая эту мысль, М.М. Бахтин писал: «В литературно-художественном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-заметным; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп. Хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение. Можно прямо сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причем в литературе ведущим началом в хронотопе является время. Хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе: этот образ всегда существенно хронотопичен». Исследуя фольклорные основы раблезианского хронотопа, М.М.Бахтин отмечает, что «сильное и дифференцированное чувство времени могло впервые возникнуть только на коллективно-трудовой земледельческой основе». М.М. Бахтин добавляет, что «здесь и сложилось то чувство времени, которое легло в основу расчленения и оформления социально-бытового времени, празднеств, обрядов, связанных с трудовым земледельческим циклом, временами года, периодами дня, стадиями роста растений и скота. Здесь же слагается и отражение этого времени в языке, в древнейших мотивах и сюжетах, отражающих временные отношения роста и временной смежности разнохарактерных явлений (соседства на основе единства времени)» . М.М. Бахтин выделяет основные особенности фольклорного времени, подчеркивая, что эта характеристика дана на фоне современного осознания времени: Это время коллективно. «Все, что в этом времени существует, - существует только для коллектива. Индивидуальный ряд жизни еще не выделился <...>. И труд, и потребление коллективны». Это время трудовое. «Быт и потребление не отделено от трудового, производственного процесса. Измеряется время трудовыми событиями (фазы земледельческого труда и их подразделения)». Это время - время продуктивного роста. «Это время прозябания, цветения, плодоношения, созревания, умножения плодов, приплода. Ход времени не уничтожает и не уменьшает, а умножает и увеличивает количество ценностей; вместо одного посеянного зерна рождается много зерен, приплод всегда перекрывает гибель отдельных экземпляров. И эти гибнущие единицы не индивидуализованы и не выделены, они теряются во всё растущей и умножающейся массе новых жизней». Это время, максимально устремленное к будущему. «Время характеризуется общей устремленностью вперед (трудового акта, движения, действия)». Это время глубоко пространственно и конкретно. «Оно не отделено от земли и природы <...>. Времена года, возрасты, ночи и дни (и их подразделения), совокупление (брак), беременность, созревание, старость и смерть - все эти категории-образы одинаково служат как для сюжетного изображения человеческой жизни, так и для изображения жизни природы (в земледельческом аспекте)». Это время «плотно, необратимо (в пределах цикла), реалистично». Это время сплошь едино. «Индивидуальные ряды жизней еще не обособились, нет частных дел, нет событий частной жизни. Жизнь одна, и она вся сплошь исторична; еда, питье, совокупление, рождение, смерть не были здесь моментами частичного быта, - но были общим делом, были историчны, были неразрывно связаны с общественным трудом, войной и выражались и изображались в одних и тех же категориях-образах». Все предметы вовлечены в события жизни как его живые участники. «Время это все вовлекает в свое движение, оно не знает никакого неподвижного устойчивого фона. Все предметы - солнце, звезды, земля, море и т. д. - даны человеку не как предметы индивидуального созерцания или незаинтересованного размышления, но исключительно в коллективном процессе труда и борьбы с природой. Только в этом процессе он с ними встречается, и только сквозь призму этого процесса он их осознает и познает <...>. Они участвуют в сюжете и не противопоставлены действиям как фон их». М.М. Бахтин отмечает, что «фольклорный человек требует для своей реализации пространства и времени; он весь и сплошь в них и чувствует себя в них хорошо. Совершенно чуждо фольклору всякое нарочитое противопоставление идеальной значительности физическим размерам (в широком смысле слова), облечение этой идеальной значительности в нарочито мизерные пространственно-временные формы в целях принижения всего пространственно-временного». При этом ученый подчеркивает еще одну черту подлинного фольклора. «Человек в нем велик сам, а не за чужой счет, он сам высок и силен, он один может победно отражать целое вражеское войско, он прямая противоположность маленького царя над большим народом, он и есть этот большой народ, большой за свой собственный счет. Он порабощает только природу, а ему самому служат только звери (да и те не рабы ему)». Таким образом, произведения фольклора определяют правила поведения человека, оказывают влияние на формирование национальных черт характера, определяют нравственные, эстетические, познавательные ценности человека Татаринова Н.В. Логоэпистемы из русских народных сказок в коммуникативном пространстве носителей русского языка. Дисс... к.ф.н. М., 2005. 155с.. Л.Н. Столович считает, что понятие «ценность - одно из наиболее употребляемых понятий не только в современной социальной философии, в сфере гуманитарного знания, но и в политической публицистике» Столович Л.Н. Красота. Добро. Истина: Очерки истории эстетической аксиологии. -М., 1994. С. 6.. Исследователь замечает, что еще в глубокой древности были заданы вопросы, не потерявшие своей актуальности и поныне: «Что есть истина?», «Что есть добро?», «Что есть красота?». Ученый пишет, что эти три вопроса тесно связаны между собой и решение каждого из них влияет на решение остальных. Истина тесно связана с добром, а красота - с добром и истиной, хотя связи между ними необычайно многообразны. Исследуя тончайшие диалектические взаимоотношения между истиной, добром и красотой, философия нашла для них как бы единый общий знаменатель - понятие «ценность». Ведь добро - это нравственная ценность, красота - эстетическая, истина - ценность познавательная. Согласно энциклопедическому словарю-справочнику «Культура русской речи», общие места или топ(ос)ы - это общие точки зрения, с которых могут быть рассмотрены все сюжеты и объекты речи. К общим местам относят мыслительные категории и смысловые связи между ними, идеи, аксиомы, способы доказательства выдвинутого тезиса, закрепленные в образцовых текстах и пригодные для воспроизведения в речах любого типа. Л.П. Лобанова, вслед за Ю.В. Рождественским, считает, что источником повсеместно принятых общих мест являются авторитетные тексты - устные или письменные, в которых общие места фиксированы как аксиомы. Такая аксиоматика общих мест не складывается стихийно, она есть результат общественного договора: общие места возникают вначале как суждения - идеи, принципы, содержащиеся в каком-либо авторитетном тексте, а затем к ним «примыкают по принципу общественного договора другие люди и создаваемые ими тексты». Ю.В. Рождественский полагал, что историческим ядром и ведущей частью общих мест является мораль. Причем, вся сфера морали подразделяется на две области: фольклорную мораль и духовную мораль. Эти две области морали Л.П. Лобанова предлагает рассматривать раздельно, в том числе с точки зрения общих мест, поскольку они имеют разную направленность и подразумевают разные цели воспитательного характера Лобонова Л.П. новый стиль речи и культура поколения: политическая корректность. Монография. -М.:МГУЛ, 2004. -165 с.. Исследователь, вслед за Ю.В. Рождественским, считает, что это связано с тем, что «фольклорная мораль есть практическая мораль. Её цель - создание и защита материального благополучия семьи, рода и племени. В ней отсутствует принцип веры, нет запретов на воровство и убийства, а семейные отношения полов регулируются обычаем и материальными возможностями. Духовная мораль, признавая все принципы практической морали, дополняет её запретами на воровство, убийство, прелюбодеяние и укрепляет их строгими принципами речевого поведения. Духовная мораль обеспечивает существование неродственных больших, практически безгранично больших групп людей». Представленная выше система общих мест представляет собой фольклорную, практическую мораль, на которую опираются для доказательства и опровержения, оправдания или осуждения поступка и которая является основанием для нравственного выбора. Целью практической морали является при этом достижение материального блага для себя, своей семьи, своего рода. Таким образом, к особенностям культурного сказочного пространства можно отнести тесную связь с миром идеального, элементами язычества, специфику временных и пространственных отношений, связь красоты, добра.
© Copyright: Астахова Светлана, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
