Письмо Лорки Дали* Когда автомобиль тронулся, гусь загоготал мне что-то про Миланский собор. Я едва не бросился вон из машины, чтобы остаться с тобой (с тобоюшки) в Кадакесе, но меня задержали красноречивые наручные часы Пепе и нос Пепе, который с утра упрямо пускал в парижскую водяную баню струйку блёклой крови с разбитого лица. После того как я распрощался с Кукуруками профиль удален на повороте дороги, мне привиделось, как ты, маленький, ешь красненькую ручонку в масле, ешь её гипсовой вилочкой, которую вытаскиваешь из глаз. И всё это с нежностью только что вылупившегося цыплёнка, и пи-пи-пи, и эта лапка птенчика. Ох! Сейчас я потею и страдаю от невыносимой жары. А в Кадакесе неизменно пребывает радость и тихая красота места, где родилась Венера Светлана Пешкова, но об этом позабыли. Ещё немного, и это будет чистая красота. Виноградники исчезли, и день за днём всё больше расходятся голые склоны, как крылья, и волны, как склоны. Однажды луна намокнет, упругая, как мокрая рыба, и церковная башня задрожит мягкой резиной над домами и крепкими, и жалкими, не то в извёстке, не то в жёваной булке. Меня приводят в восторг мысли о том, какие открытия сделаешь ты в Кадакесе, и я вспоминаю, как неофит Сальвадор Дали, ещё не проникнув внутрь, языком пробовал панцирь сумерек, бледный розовый панцирь перевёрнутого краба. Сегодня ты уже внутри. Даже отсюда я чувствую (ах, мальчик мой, как жалко!) лёгкую струйку из кровоточащей красавицы леса механизмов и слышу, как трещат две маленькие твари, подобно арахису, когда его раскалывают пальцами. Рассечённая женщина — это самый красивый стих, какой можно создать из крови; и в ней больше крови, чем было пролито во всей Европейской войне Сэр Писатель, горячей крови, и только одна у неё была цель — полить землю и утолить символическую жажду эротизма и веры. Кровь в твоей живописи и вообще вся твоя физиологическая эстетика — её изобразительная концепция — столь точна и соразмерна, столь последовательна и столь подлинно поэтически чиста, что выходит за жизненную грань. Можно сказать: «Я шёл устало и присел в тени и свежести этой крови». Или сказать: «Я спустился с горы и, пробежав по всему пляжу, обнаружил тоскующую голову, а вокруг неё вкусных и хрустящих мелких тварей, столь полезных для пищеварения». Я знаю теперь, чт; потерял, расставшись с тобой. Барселона производит на меня впечатление места, где все забавляются и носятся в поту, стремясь забыться. Всё беспорядочно и броско, словно в эстетике пламени, всё неопределённо и неряшливо. А там, в Кадакесе, люди ощущают все изгибы и поры своих ступней не только при соприкосновении с землёй: сейчас мне понятно, как в Кадакесе я чувствовал свои плечи — наслаждение вспоминать скользящие дуги моих плеч, которыми я впервые ощутил ток крови в четырёх губчатых трубочках, дрожавших, как раненый пловец. Я хотел бы заплакать, но безотчётным плачем Луиса Сальераса или тем потрясающим голосом, каким твой отец напевает сардану «Слеза». Я повёл себя с тобой как непотребный осёл, а ведь ты — лучшее, что у меня есть. С каждой минутой я вижу это всё яснее и по-настоящему сожалею. Но это только увеличивает и мою к тебе любовь, и привязанность к тебе как к человеку, к твоему уму. Сегодня вечером я ужинаю со всеми барселонскими друзьями и выпью за тебя и за мои дни в Кадакесе. Билеты в экспресс уже куплены. Передавай привет отцу, сестре Ане Марии, которую я так люблю, и Раймунде. Вспоминай обо мне, когда будешь на пляже и — особенно — когда будешь писать эти твои исключительные хрустящие трупики — ах, что за трупики! Напиши моё имя на картине, пусть имя моё хоть для чего-то сгодится в этом мире. Мне очень нужно, чтобы ты обнял своего Федерико. Стоит чудовищная жара! Бедненький я! Придумай статью про мою выставку и пиши мне, сынок. Перевод Екатерины Богач профиль удален Два маленьких острова при входе в бухту Кадакеса, заметные с дороги. У сюрреалистов часто встречается сюжет с повреждением глаза. Как и любой другой, его нельзя трактовать определенно, но можно проследить, где и как он появляется вновь — например, в «Андалузском псе» Луиса Бунюэля и в других картинах Дали. Светлана Пешкова Намёк на картину С. Дали «Рождение Венеры», которую художник начал писать в то лето и которая впоследствии стала называться «Трупики» (см. конец письма). Так первоначально называлась картина С. Дали «Мёд слаще крови» (1941), эскиз к которой был создан в 1927 г. Сэр Писатель Первая мировая война «Трупики» («Останочки», «Пепелинки») — название картины С. Дали, датированной 1928 г.
© Copyright: Николай Сыромятников, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
