Дело Мостовенко.

Борьбу за власть и влияние между отдельными группировками советской элиты Уинстон Черчилль назвал "схваткой бульдогов под ковром". Характерно, что конкретные проявления этой борьбы остаются засекреченными по сей день. Чем объяснить, что за семью печатями остаются документы ленинского "секретного" фонда, раскрывающие соперничество в 1921 году между лидерами Коммунистического Интернационала, ратовавшими за "мировую революцию", и руководителями Наркомата иностранных дел, добивавшимися дипломатического признания Советской России отдельными капиталистическими странами? Видимо, нежеланием коммунистов выносить сор из избы.

Даже сегодня, когда все новые и новые документы советской истории становятся достоянием гласности.

Когда в марте 1919 года был образован Коммунистический Интернационал, было решено, что работать он будет под опекой Наркомата иностранных дел. Но последовал демарш Зиновьева, жаловавшегося Ленину на "ревность" Чичерина, и руководство Коминтерна стало самостоятельным в финансовом отношении. Фактически руководил им только ЦК РКП(б), решавший финансовые вопросы Коминтерна, например, о материальном обеспечении делегатов конгрессов и работников аппарата этой международной организации. Однако конфликты между Коминтерном и Наркоминделом не прекратились.

Два года назад я впервые обнародовал на страницах "Российских вестей" (N 52, 1998 г.) ряд секретных документов, относящихся к августу 1921 года. В частности, обращение руководителей Исполкома Коминтерна Г.Зиновьева и К.Радека 13 августа в политбюро ЦК РКП(б). Преамбула этого документа гласила: "В Наркоминделе в последнее время устанавливается такое отношение к Коминтерну, которое лишает нас возможности отвечать за работу. Несколько примеров".

Первый пример в документе - обвинение полпреда и торгпреда РСФСР в Австрии М.Г. Бронского, который якобы "вопреки всем решениям, не имея никаких мандатов, приезжает с III Конгресса и начинает устраивать частные совещания с группой Леви".

Германский рабочий лидер Пауль Леви в этот период подвергался поношениям со стороны Ленина за стремление "выслужиться перед буржуазией", разгребая подобно курам "на заднем дворе рабочего движения, среди навозных куч" ошибки коммунистов. Но наибольшие последствия вызвало обвинение в том, что "...чешский посол т. Мостовенко, поверивши Бенешу, шлет 3 позорнейших телеграммы самого панического свойства. Не имея ни малейших мандатов, вступает в переговоры с лидерами чешских коммунистов, вопит о мнимой деморализации этой партии. Это принесет величайший вред".

Уже на следующий день, 14 августа, Чичерин направляет на имя секретаря ЦК РКП(б) обстоятельную объяснительную записку, в которой, в частности, утверждалось: "Т. Мостовенко в своих тревожных шифровках сообщает советскому правительству о разговорах с чешскими министрами, обнаруживших, по его мнению, угрозу для Советской республики.

Он, может быть, склонен преувеличивать опасность - это его личное свойство. Если же он тревожится за безопасность советской республики, цитадели мировой революции, он обязан об этом сообщать советскому правительству. Военный союз Чехословакии и Польши был бы для нас серьезной угрозой. Полпред должен извещать нас о военной опасности.

Находить позорной тревогу за безопасность советской республики, цитадели мировой революции, можно лишь исходя из антибрестской точки зрения безразличия к существованию или несуществованию советской республики. Было бы преступлением с точки зрения безопасности советской республики, цитадели мировой революции - затыкать рот полпредам, усмотревшим какую-либо для нас опасность. Если же т. Мостовенко вел какие- нибудь вредные для Коминтерна переговоры с лидерами чешских коммунистических партий, пусть Исполком Коминтерна укажет НКИД, какие именно вредные переговоры он вел.

Исполком Коминтерна не сообщал НКИД ничего, ни об этом, ни о каких-либо других вредных деяниях агентов Коминтерна. Мы не слышали от Коминтерна ни единой жалобы. Почему он скрывал их от нас? В один прекрасный день у НКИД оказалась вредная линия. Надо было хотя бы предупредить его о таком факте".

П.Мостовенко, член РСДРП с 1901 года, познакомился с Лениным в конце 1905 года на партийной конференции в Таммерфорсе, затем встречался на V (Лондонском) съезде партии, куда был делегирован от Тверской организации. В июне 1919 года на заседаниях Совнаркома был утвержден членом коллегии Наркомпути, спустя месяц - членом Всероссийской комиссии по ремонту транспорта. В апреле 1921 года Ленин подписал мандат о назначении Мостовенко полномочным представителем РСФСР в Чехословакии. В 1925 - 1927 годах Мостовенко - директор Промакадемии, в 1927 - 1930 - ректор МВТУ им.

Н.Э. Баумана. Для рассмотрения обвинений, выдвинутых руководителями Коминтерна против Мостовенко, а также контробвинений, выдвинутых полномочным представителем РСФСР, политбюро ЦК 14 сентября создает специальную комиссию. "Дело Мостовенко" обсуждалось в разных инстанциях, и в ноябре 1921 года появились два новых документа, которые ниже публикуются впервые.

На первом документе автограф Ленина: "в архив", "Чичерин":

"2 ноября 1921 г. В Политбюро ЦК РКП. В связи с обращением ИККИ в Политбюро по поводу тов. Мостовенко, Коллегия Наркоминдела указывает, что вполне возможно изолировать тов. Мостовенко от партийной деятельности в Праге, но невозможно в данный момент снять его с должности и перевести из Праги в другое место. Он ведет как раз переговоры с чешским правительством о договоре. Для нас крайне важно этот договор заключить. Это лучший способ помешать чешско-польскому союзу. Нельзя посредине переговоров удалять того, кто их ведет и кто отождествился с этим делом. В данное время, когда в Праге, как и везде, положение крайне сложное, перерыв переговоров может быть тем толчком, который двинет чешскую политику во враждебном нам направлении. Изоляцию тов. Мостовенко мы безусловно приветствуем, но с этим требованием надо прежде всего обратиться к Коминтерну, ибо его впутывала в партийную жизнь именно Коммунистическая партия. Мы не только приветствуем эту изоляцию, мы просим Политбюро настоять наконец на проведении в жизнь его старого решения о разделении аппаратов Советского Правительства и Коминтерна. Те отрицательные явления, которые были Политбюро четыре месяца тому назад признаны нежелательными, продолжаются. Например, из Христиании (Осло. - А.Л.)получается шифрованное радио. Под ним значится, и должна значиться ради отправки радио, подпись полпреда тов.

Михайлова. Шифровка - коминтерновская, с коминтерновскими подписями, и в ней идет речь о том, что тов. Керженцев должен выплатить деньги коминтерновскому лицу. Всем известно, как легко расшифровываются вообще шифровки. То же самое сообщение могло быть послано не по радио: опоздание было бы только на несколько дней. Между тем такая телеграмма подтверждает все обвинения против нашей дипломатии. Всем Керзонам дается материал в руки.

Что касается тов. Бронского, мы потребовали у него объяснений, как только узнали об обвинениях Коминтерна. По существу мы об этом ничего не знали. Если Коминтерн своими путями получил сведения, компрометирующие тов. Бронского, естественно было бы прежде всего обратиться в Наркоминдел для выяснения. Недопустимо было бы принимать меры против тов. Бронского, не выслушав его объяснения, исключительно на основании сообщения коминтерновского источника. Если бы ИККИ в таких случаях обращался в НКИД для выяснения дела и для согласования решений, в атмосферу не вносилось бы ведомственного обострения. Наркоминдел Чичерин". (Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ф.2, оп.2, д.977).

Вечером того же 2 ноября (дата отправки письма Чичерина) Мостовенко встретился в Кремле с Лениным и на следующий день отправил в политбюро обстоятельное письмо, на котором вождь написал: "по делу Мостовенко", "в архив".

"3 ноября 1921 г. В Политбюро ЦК РКП.

Уважаемые товарищи. Назначенная Политбюро Комиссия в связи с моими заявлениями по поводу работы представителей Коминтерна в Праге совершенно неправильно подошла к выполнению возложенной на нее задачи, в доказательство чего я привожу нижеследующее:

1. На первом ее заседании, до приступа к работе, т. Радек заявил следующее: "Прошу занести в протокол, что я заранее знаю и утверждаю, что все, что сообщит здесь т. Мостовенко, основано на слухах и сплетнях, не имеет никаких фактических оснований и не подтвердится".

2. Вторым заявлением т. Радека, сделанным почти непосредственно вслед за первым, было заявлено, что задачи Комиссии ограничиваются делом по обвинению т. Мостовенко в попытке опорочить работников Коминтерна; не дело Комиссии рассматривать вопрос о поведении их во всем объеме. Затем т. Радек прочитал два вполне произвольно выбранных места из моих докладов. При этом т. Радек ссылался на постановление Политбюро, которое мне показано не было. Словом, заранее было установлено, что дело не идет с расследованием поднятого мною вопроса. Взамен этого т. Радеком была достаточно откровенно поставлена вполне определенная задача - обелить представителей Коминтерна.

3. Результатом такого понимания Комиссией ее задачи было то, что, с одной стороны, мне ставилась в упрек односторонность информации, полученной будто бы исключительно от группы Шмераля, а с другой стороны, меня отказались выслушать о моих встречах с представителями основанных Коминтерном в Праге учреждений и с претендентами на субсидии вообще. Словом, вопрос о констатированном мною разложении в среде работников ЧКП, как результате необдуманного и неосторожного обращения с вопросом о субсидиях со стороны т.т. Ракоши и Альпари, был признан выходящим за пределы работы Комиссии.

4. Вся работа в Комиссии и в дальнейшем сопровождалась рядом совершенно недопустимых выходок т. Радека, даже не пытавшегося скрыть, что речь идет только об оправдании отдельных затронутых мною работников Коминтерна. Об этом товарищи могут убедиться из протоколов Комиссии, поскольку туда внесены все мои заявления по этому поводу.

5. В результате вышеупомянутого понимания Комиссией ее задач, внесенная ею резолюция одностороння и искажает сущность дела уже потому, что ограничивается характеристикой моей информации по двум случайно выхваченным пунктам из моих докладов и не дает характеристики поведения соответствующих работников Коминтерна. Даже в том случае, если Комиссия находит его вполне безупречным, она должна была констатировать это в той же самой резолюции, а поскольку не находит его таковым - не ограничиваться устными успокоительными заявлениями на этот счет со стороны т. Радека.

6. Я охотно признаю свою основную оплошность в ведении этого дела. Отрешившись вполне от идеализма во всех других отношениях, я сохранил избыточное количество его в отношениях внутрипартийных, между тем, как другие товарищи и в этой области отбросили его, пожалуй даже в избыточном размере. В результате, я не учел, что поднятый мною большой и серьезный вопрос может быть понят только как нападение на отдельных товарищей, как желание причинить ущерб их карьере и т.п. Я выражаю надежду, что Политбюро не признает этой моей оплошности достаточным основанием, чтобы согласиться с вышеупомянутой трактовкой всего этого дела, иначе, в случае согласия Политбюро с резолюцией Комиссии, только увеличится развал среди работников ЧКП и будет содействовать дальнейшему утверждению среди отдельных работников Коминтерна затронутых мною в моих докладах неправильных, неосторожных приемов работы. Я считаю крайне опасным для дела высказанные т. Радеком на заседании Комиссии намерения привлечь к ответственности отдельных работников из ЧКП. Совершенно не оправдывая их поведения в отдельных случаях, я считаю совершенно неудобным сводить счеты с ними по поводу сделанных ими мне заявлений.

Я прошу Политбюро отсрочить разрешение вопроса, дать возможность представить мне подробный доклад, который, может быть, Политбюро найдет возможным рассмотреть через незаинтересованных непосредственно в этом деле своих членов. Со своей стороны могу обещать Политбюро в дальнейшем в большей мере считаться с общеизвестной ведомственностью почти всех наших учреждений и с обычной в таких случаях психологией потревоженного муравейника, т.е. в аналогичных случаях применять несколько иные методы затрагивания острых вопросов. С коммунистическим приветом Мостовенко". (ЦПА ИМЛ, ф.2, оп.2, д.986).

Итак, причиной конфликта П.Мостовенко считал "ведомственность" советских учреждений с их "психологией потревоженного муравейника". Это был период, о котором сам Ленин писал, что в голодающей Советской России "едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов". И в это же время большевиками грабилось все население страны, причем золото и драгоценности передавались лидерам зарубежных коммунистических партий. В подобных условиях большевики вроде Мостовенко выражали возмущение, когда оказывались свидетелями расхищения отдельными группами зарубежных коммунистов богатств, нажитых многими поколениями россиян. К.Радек же настаивал на вбрасывании максимальных средств в "костер мировой революции" и в свойственной ему грубой и язвительной форме отвергал предложения Мостовенко разобраться в распределении коминтерновских субсидий среди чехословацких коммунистов.

Уже 3 ноября политбюро с участием Ленина рассмотрело доклад комиссии по "делу Мостовенко", вождь участвует в работе политбюро 11 ноября при обсуждении заключения комиссии по "делу Мостовенко", 17 ноября - при обсуждении вопроса "о директиве П.Мостовенко". И даже год спустя, 9 ноября 1922 года, под председательством Ленина политбюро ЦК рассмотрело вопрос "об уполномоченном РСФСР в Праге П.Н. Мостовенко".

Как известно, в ночь с 6 на 7 марта 1923 г. вождь перенес тяжелейший приступ болезни, после чего никогда не мог уже ни говорить, ни читать, ни писать. Но за несколько дней до этого, как указано в биографической хронике жизни и деятельности вождя, "Ленин беседует с заведующим Мосгорздравотделом В.А. Обухом, который упоминает П.Н.

Мостовенко. Ленин просит передать Мостовенко привет и узнать о его работе в качестве председателя торговой делегации РСФСР в Чехословакии". В этот же день Н.К. Крупская направила П. Мостовенко письмо: "Тов. Мостовенко, сегодня за чаем В.А. Обух упомянул при Владимире Ильиче Вашу фамилию, Владимир Ильич очень оживился, просил передать Вам привет, а потом спрашивал, кто Вас заменяет, и просил узнать у Вас о Вашей работе в Чехословакии. Если есть что такое не волнующее, черкните мне, чтобы я могла рассказать ему. Только не волнующее. И напишите поскорее, а то он будет каждый день спрашивать. Какие-нибудь картинки поживее, поярче, похарактернее. Сделайте, пожалуйста. Крепко жму руку. Вспомнили мы с Владимиром Ильичем о съезде 1905 года, где мы встретились с Вами впервые".

Здесь Надежда Константиновна ошиблась - первая встреча произошла не на съезде, а на партийной конференции.

Анатолий ЛАТЫШЕВ.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.04.2025. О стенах круга
• 05.04.2025. Дело Мостовенко.