. . . . . . . . Некто Саймон Сибег Монтефиоре опубликовал в издании "Великая эпоха" (международное издание на 21-м языке в 35 странах), которое провозглашает своими принципами честность, объективность, нейтральность, ответственность перед читателем) статью, названную им "Чудовище по имени Маркс".
. . . . . . . . Я прочел эту статью. И меня охватило странное чувство к этому автору, напоминающее брезгливость. Я представил себе этакого надушенного сноба в белом костюме с тростью, сидящего над морем в какой-нибудь Ницце, душевные качества которого обязательно должны быть тоже чудовищными.
. . . . . . . . Нет смысла пересказывать ее содержание. Автор - талантливый служитель класса международных миллиардеров. За его службу ему неплохо платят. Текст переведен на русский язык добротно, можно сказать, безукоризненно. Но этот текст наполнен на 100 процентов лживой информацией.
. . . . . . . . В пику этому служителю толстосумов Я сейчас приведу длинную цитату. Вот она:
. . . . . . . . "Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки - тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.
. . . . . . . . Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, -- фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, -- на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
. . . . . . . . День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.
. . . . . . . . По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать - до вечера.
. . . . . . . . Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
. . . . . . . . Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, - говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка -- убийством.
. . . . . . . . В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
. . . . . . . . По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы. Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.
. . . . . . . . Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались старикам вполне законным явлением, - когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, - она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.
. . . . . . . . Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так - о чем же разговаривать?
. . . . . . . . Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
. . . . . . . . Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
. . . . . . . . От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан...
. . . . . . . . Пожив такой жизнью лет пятьдесят, - человек умирал".
. . . . . . . . Так было. Если описать быт крепостных крестьян в екатерининской России, будет картина еще хреновее. Есть и другой факт: 150 миллионов крестьян Российской империи в период Николая Второго не умели читать и писать. Сталин со своими кадрами вытащил эту страну на цивилизованный путь, создал за исторически короткий срок вторую по мощи (после США) державу, но его тяжкой ошибкой было нежелание передать власть равному ему по силе мысли молодому правителю. Он не чувствовал приближение своей немощи по управлению государством, утратил бдительность, и его устранили из жизни. Авторитаризм имеет тяжелую оборотную сторону, диктатор утрачивает способность находить новые свежие кадры. В итоге созданное Сталиным государство рухнуло из-за глупых его пост-правителей.
. . . . . . . . Что мы имеем теперь? Не знаю, как Россия (уже прошло 25 лет как я её покинул), а все пост-советские республики превратились теперь в фактические колонии, помойки для сбыта товаров, произведенных высокоразвитыми странами. Таков бесславный конец бывших процветающих советских республик, в которых воцарились новорожденные буржуины, не способные обеспечить подлинное возрождение своих стран.
