***Сергей Довлатов На улице и дома Моя жена сказала: – И еще звонил Габович. У него есть дело. Обещал зайти. – Я знаю. Наверное, хочет дрель попросить. Мне говорили, он купил стеллаж... Габович был моим соседом и коллегой. Вернее, не совсем коллегой – он был филологом. Работал над сенсационной книгой. Называлась она – «Встречи с Ахматовой». И подзаголовок: «Как и почему они не состоялись». Что-то в этом роде... Я начал зашнуровывать ботинки. – Ты куда? – Прогуляюсь. Куплю сигареты. – А как же Габович? – Если он меня застанет, это будет долгий разговор. А мне работать надо. – Когда же ты вернешься? – Как только он уйдет. Подай мне знак. – Какой? – Зажги, допустим, свет в уборной. – Свет в уборной и так постоянно горит. – Тогда потуши. – Лучше я повешу на окно вот эту тряпку. – Ладно... Я спустился в холл. Крадучись, проследовал мимо лифта. Вышел на улицу. К этому времени начало темнеть. Кроме того, я перешел через дорогу. Так что Габович не должен был меня заметить. Я купил пачку «Мальборо». Прогулялся до русского магазина. Взял для мамы газету. Тут же у кассы выпил бутылку «Перье». Потом меня остановил Давыдов из «Русского слова». Спросил, как дела. Я в ответ поинтересовался: – Как здоровье Эпштейна? – Да вот, – отвечает, – собираюсь в больницу ему позвонить. Инфаркт – это, сам понимаешь, не шутки. – Привет ему, – говорю... Я вернулся к дому. Белой тряпки не было. А между тем становилось все прохладнее. Тогда я зашел в «Подмосковье», спросил чашку кофе. Может, думаю, съем что-нибудь. – Давайте, – говорю, – меню. – Меню нет. – То есть как это нет? – Я вам и так скажу, что есть. – Я не запомню. – Запомните. Потому что у нас есть только шашлык. – Поразительно, – говорю, – я как раз шашлык-то и хотел... Я поел. Выпил кофе. К этому времени публика собралась, музыка заиграла. Помню, руководитель ансамбля воскликнул: – Внук Ираклий поздравляет с днем рождения бабушку Натэллу. В ее честь исполняется лирическая песня... Он выждал паузу и торжествующе договорил: – Лирическая песня: «Ты еще жива, моя старушка!..» Я расплатился и вышел на улицу. К этому времени стемнело. Наш шестиэтажный дом массивно выступал из темноты. Однако тряпки не было. Между тем я почувствовал холод. Зашел в спортивный магазин напротив фотоателье. Купил себе фуфайку за тридцать долларов. Тут же натянул ее. И лишь тогда заметил спереди эмблему – череп, две берцовые кости плюс шизофреническая надпись: «Ты это прочел? Значит, ты подошел слишком близко!» Хожу я по улице в этой дегенеративной фуфайке. Приближаюсь к своему дому. Свет в окне горит, а тряпки нет. Я подошел к автомату. Трубку берет жена. Я говорю: – Отвечай только «да» или «нет». – Нет, – сказала моя жена. – Что – нет? Молчание. – Габович у нас? – Да. – А ты говоришь – нет... Он уходить не собирается? – Да. – Что – да? Да – собирается? Или да – не собирается? – Я думаю – нет. – Значит, не собирается? – Нет. – Смотри не угощай его. – Ни в коем случае. – Про тряпку не забыла? – Нет... Я снова прошелся до русского магазина. Встретил Давыдова. Он говорит: – Ты знаешь новость – Эпштейн скончался. Я только что ему в больницу позвонил. Хотел заехать, навестить, и вот... – Ужасно, – говорю... Тут я решил позвонить одной знакомой женщине. Так, ничего особенного. Просто знакомая женщина лет тридцати из соседнего дома. Без мужа. Порылся в записной книжке. Звоню. Эта самая Нелли мне отвечает: – А, это ты?! Я думала, забыл меня совсем... – Можно, – спрашиваю, – зайти? Тут некоторая пауза возникла. И затем: – Ты извини, я не одна. – Ладно, – говорю, – в следующий раз. В ответ раздается: – Следующего раза не будет. Между нами все кончено. У тебя жена и дочка. Должна я наконец и о себе подумать?.. И Нелли повесила трубку. Тут я задумался. Все люди жестоки по-разному. Мужчины, например, грубят и лгут. Изворачиваются, как только могут. Однако даже самый жестокий мужчина не крикнет тебе: «Уходи! Между нами все кончено!..» Что касается женщин, то они произносят все это с легкостью и даже не без удовольствия: «Уходи! Ты мне противен! Не звони мне больше!..» Сначала они плачут и рыдают. Потом заводят себе другого и кричат: «Уходи!» Уходи! Да я такого и произнести не в состоянии... Я взглянул на часы – половина одиннадцатого. Кинотеатры закрыты. Денег практически нет. Дело приближается к ночи. Окна мои призывно светились. Белая тряпка отсутствовала. Зато хоть окончательно стемнело. Череп и кости на моей фуфайке перестали выделяться. Да и надпись утратила смысл. Я снова позвонил домой. И звука еще не произнес, а жена мне твердо отвечает: – Нет. – Нет в смысле – да? Габович у нас? – Да, – слышу. И думаю – что там у них происходит? Может, какой-то серьезный разговор? Или какое-то важное дело? Даже чувство ревности во мне зашевелилось. Вешаю трубку. Звоню Рафаилу, который торгует недвижимостью. Благо живет Рафаил за углом. – У тебя деньги, – спрашиваю, – есть? – Допустим, нет. Зато есть виза, мастер-кард, америкэн экспресс... А что? – Поедем куда-нибудь. – В смысле? – Я не знаю... В Канаду... Или в Бразилию... – С удовольствием. – отвечает, – но у меня Рита больна. Может, через недельку? – Через недельку, – говорю, – я уже, пожалуй, дома буду. – А сейчас ты где? – Гуляю. – Ты выпил? – Это мысль. Брось-ка мне в окошко долларов пятнадцать. – Я же сказал – денег нет. Завтра будут. – А до завтра мне под окнами бродить? – Если хочешь, зайди. – Лучше сделай мне одолжение. Позвони в «форест дайнер». Предъяви свою визу. Скажи, чтоб выдали мне дринк. Точнее, два. А деньги я при случае верну. Я зашел в «Форест дайнер». Опрокинул два бокала рома с пепси-колой. Выкурил сигарету и решительно направился к дому. Был первый час ночи. Мое окно светилось ярко и гостеприимно. Кстати, свет в уборной был погашен. Может, Габович погасил?.. Я поднялся в лифте на шестой этаж. Достал свой ключ. Дверь отворилась. Габович стоял на пороге. Он был в пальто. Он что-то говорил, жестикулируя и стряхивая пепел. Завидев меня, расплылся в улыбке. Моя жена сказала: – Я ему тысячу раз говорила – снимите пальто. А он ни в какую. – Я же на минутку, – сказал Габович, – мне пора идти. Хотя теперь чего там... Сергей явился – можно поболтать... Он снял пальто. Затем присел к столу и начал: – Знаете ли вы, что у меня есть редкостные фотографии Ахматовой? – Какие фотографии? – спрашиваю. – Я же сказал – фотографии Ахматовой. – Какого года? – Что – какого года? – Какого года фотографии? – Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню. – Задолго до этого она умерла. – Ну и что? – спросил Габович. – Как – ну и что? Так что же запечатлено на этих фотографиях? – Какая разница? – миролюбиво вставила жена. – Там запечатлен я, – сказал Габович, – там запечатлен я на могиле Ахматовой. Когда он направился в уборную, моя жена шепнула: – Веди себя прилично. Я тебя умоляю. И так все говорят, что у Довлатова совершенно невыносимый характер. © Copyright: Владимир Чадов, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
