"...Хочу заметить, рассказывая о колонии, что пробыл я в ней сравнительно недолго: с октября 2005-го по декабрь 2006 года, после чего меня этапировали в СИЗО г. Читы, а затем, в феврале 2009 года, обратно в СИЗО 99/1 г. Москвы.
Вообще, в бытовом отношении колония намного лучше тюрьмы. В тюрьме ты весь день, кроме одного часа прогулки, заперт в маленькой комнате с одними и теми же людьми. В колонии - наоборот: в бараке и на территории бурлит жизнь, гулять можно, пока не надоест. Солнце, которого в тюрьме не видишь, небо, зелень летом — все это очень важно для человека. Но особенно остро начинаешь ощущать нехватку подобных простых вещей где-то через год. Да и здоровье, несомненно, очень подрывается: глаза, мышцы, иммунитет… В человеке все системы не предназначены для казематов, они громко «протестуют», особенно у совсем молодых. Переезд из тюрьмы в колонию — отдельная песня. Куда - секрет. Сколько ехать - секрет. Один в «столыпинском» вагоне плюс куча конвоиров. Один все время стоит напротив и смотрит, не отводя взгляд. На первой же остановке (через час) объявление из станционного репродуктора: «Поезд Москва – Чита отправляется со второго пути». Вот и все секреты. Шесть суток за книгами (их с собой целая сумка), и — «привет, Краснокаменск!».
Выход из вагона - в автозак, но без традиционных собак. Любопытные взгляды местных сержантов.
Зона. Вход «вдоль строя» - лающие шавки и придерживающие их солдаты из роты охраны. Мне смешно и любопытно.
Встречает группа офицеров. Требуют снять шапку и представиться.
Снимаю, хотя требование - незаконное, я это знаю, закон выучил наизусть, но не хочу противопоставляться по мелочам.
Проходим в здание ШИЗО; потом я стану его частым посетителем. Обыск. Отъем всего, что «не положено» в этой конкретной зоне. Не спорю, да и нет ничего особо важного. Книги, тетради оставили, только пролистали - это главное.
Спустя несколько дней — «распределение». Комиссия во главе с начальником лагеря: «Ты кто по жизни?» Замечание не делаю, но смотрю недоуменно. Переходит на «вы»: «Со временем разберемся».
— Какими профессиями владеете, чем хотите заниматься?
— Готов преподавать, имею несколько рабочих специальностей.
— Мы вам предлагаем работу в швейном цехе и не рекомендуем отказываться…
Спустя несколько месяцев молодые ребята из оперотдела (они вообще почти все - дети) расскажут: мы, мол, хотели вас отправить в пекарню, которая отгорожена от лагеря, чтобы не иметь проблем, но позвонили из Москвы и сказали направить в швейный цех.
Специальность швейника требует обучения. Я посмотрел оборудование и решил - ловушка. Норму на таких машинках сделать нельзя, качество шва — дерьмо. Подставят.
Написал первую жалобу со ссылкой на зрение и «не сдал» экзамен, предупредив: если сфальсифицируете - устрою скандал.
Первая реакция очевидна: плевать на зрение, плевать на экзамен. Работайте.
Замечу, через три года, во время суда по УДО начальник колонии (уже другой) прямо заявил судье: «Мне «поручили» перевести Ходорковского на строгие условия содержания, но он своими жалобами и судами не дал мне этого сделать».
Ах так? Пишу три жалобы: начальнику колонии, прокурору и… в Гоструднадзор.
Инженерное образование, опыт работы на заводе и стройотрядовское прошлое позволяют на двух листах изложить перечень нарушений техники безопасности, требующих до их устранения остановки производства.
Вежливо отдаю начальнику.
Через два дня назначен на должность комплектовщика (грузчика) в этом же цехе. Устраивает. Это работа повременная и без нелепого оборудования: качество гарантирую как результат работы собственных рук.
Вызывает начальник колонии - «поговорить». Понимаю: получил приказ, хочет прикинуть, как исполнять. Говорю прямо: когда вам скажут меня «гнобить», нам лучше договориться «как», чтобы и вы отчитались, и я на вас зла не держал.
Очень ему хотелось договориться, но то ли не решился, то ли счел меня слабым и попытался справиться сам.
Взыскание, еще одно, штрафной изолятор (ШИЗО), и я - в суд. У администрации - шок. Назначается судебное заседание в колонии. Приезжает председатель городского суда. Вызывают «свидетеля» из числа заключенных. Я готов ко всему. Опыт «басманного правосудия» уже есть.
Вдруг свидетель тычет пальцем в лицо начальнику оперотдела и говорит суду: «Он заставлял меня врать, дал сигареты. Вот они. Но я скажу правду». Снова шок. Уже и у меня. Нервы не выдерживают. Беру себя в руки.
Судья - начальнику: «Если накажете свидетеля - дам ход протоколу. Взыскание - отменить».
Так и повелось: взыскание - ШИЗО - суд - отмена взыскания… В промежутках - работа на швейке, общение с колонейской публикой. Публика разная: от неграмотных чабанов из соседних («всего» километров 300–400) сел до шахтеров с урановых рудников, имеющих среднее техническое образование. От абсолютно обычных, законопослушных граждан до «перспективных» лидеров преступного мира. От абсолютно нормальных людей и до полных отморозков, получивших по малолетке 10 лет за серийные убийства и досиживающих эту десятку во взрослой колонии без понимания, что следующее убийство будет стоить ПЖ. Про моральные ограничители и говорить не приходится.
Вот такая причудливая смесь, постоянно перемешиваемая в одном котле и удерживаемая в меньшей степени непосредственно администрацией или лидерами преступной среды, а в большей — общим пониманием пределов допустимой личной свободы, ощущением некоей общности и взаимозависимости.
Тюрьма является как бы увеличительным стеклом для наблюдения за общественными процессами.
<--->
Когда в стране резко снижался уровень жизни, то через некоторое время в тюрьме питались травой в буквальном смысле этого слова. Последний раз, по рассказам, такое случалось в 1999–2000 годах. Счет дистрофикам, как рассказывают, шел на десятки и сотни.
Я этого, к счастью, не застал, но был поражен наличием полностью безграмотных молодых людей. То есть вообще не умеющих в свои 20 с хвостиком лет ни читать, ни писать. Я был свидетелем смены «контингента» в «Матросской Тишине», когда на место маньяков и уличных преступников в массовом порядке стали поступать люди, у которых рейдеры в погонах отнимали собственность. Я наблюдал, как, отдав собственность, они выходили со сроками и без. Я видел, как в тюрьму пошли правоохранители и их подручные из числа «коммерсантов», пострадавшие в ходе междоусобных войн ведомств, как с недоверием восприняли медведевские инициативы и как стали спустя некоторое время благодаря им выходить на свободу, возвращать свое добро. Пусть пока частично.
Человек в тюрьме, несомненно, меняется. Тюрьма сходна с инвалидностью, когда одни, неработающие, системы восприятия восполняются обострением других. Взамен сократившемуся количеству внешних раздражителей приходит большая чувствительность к остающимся.
Те, кто долго находится в тюрьме, любят смотреть мультфильмы, острее реагируют на события во внешнем мире, гораздо тоньше ощущают окружающих. Выходившие после долгой отсидки на волю рассказывают, что первые несколько месяцев читают людей как открытую книгу. Потом «сверхвосприимчивость» проходит.
Несомненно, тюрьма меняет и этические нормы. Особенно в молодых, не устоявшихся головах. Если на свободе 95% людей в обычной жизни вранье считают чем-то не очень хорошим, а жестокость не относят к норме, то в тюрьме все не так.
Врать нельзя «своим», красть нельзя у «своих». Жестокость — норма. Причем такие правила навязываются не только (а может, и не столько) преступным сообществом. Это правила, по которым живут «сотрудничающие с администрацией» и сама «администрация». «Зона» — большая деревня. Здесь все всё и про всех знают. Да никто особо ничего и не скрывает: «опера» всех «разводят» и подставляют, все и всё воруют, в ШИЗО бьют (впрочем, не только в ШИЗО), услуги покупают и т. д. Может, только торговля наркотиками идет сравнительно негласно. Хотя и про наркотики в общем все известно. Я лично, например, только в «зоне» увидел гашиш в брусках, «пятаки», «химки», марихуану, которую в сезон курили почти все. Странный, сладковатый дымок. Очень характерный…
Вообще-то смешно. Приехав в «зону», я сначала не мог понять: люди ведут себя как пьяные, а запаха нет. Потом понял…"
