Среди библиофилов. Фельетон.
Худшее, что может приключиться с человеком, — это угодить в руки любительницы литературы, собирающей в своем салоне библиофилов и устраивающей литературные вечеринки, на которых подается чай и на каждого любителя литературы приходится по два пирожка.
Правда, мне не было необходимости посещать эти литературные вечеринки пани Герзановой, но я хотел исполнить просьбу своего приятеля, которому как-то наболтал, что у меня есть оригинальное персидское издание стихов Хафиза, переплетенное в человеческую кожу. Приятель разгласил сей факт среди библиофилов и любителей литературы, и этого оказалось достаточным для их меценатки пани Герзановой, пожелавшей, чтобы я был ей представлен.
В салоне я встретил двенадцать бесхитростных лиц, отражавших всю мировую литературу. Мое появление вызвало оживленные приветствия. Владелец стихов Хафиза, переплетенных в человеческую кожу, пожалуй, имел право претендовать на четыре пирожка.
Поэтому я взял с блюда четыре пирожка, а сидящей подле меня барышне в очках не досталось ни одного. Это до такой степени огорчило ее, что она пустилась рассуждать о книге Гете «Избирательное сродство».
Какой-то сидящий напротив литературовед обратился ко мне с вопросом:
— Вы изволите знать всего Гёте?
— С головы до пят, — серьезно ответил я. — Он носит желтые ботинки со шнурками, а на голове коричневую фетровую шляпу. Он акцизный надзиратель и живет на Кармелитской улице.
Библиофилы с печальной укоризной взглянули на меня. Хозяйка, желая скрыть общее замешательство, спросила:
— Вы очень интересуетесь литературой?
— Милостивая государыня, — сказал я, — в свое время я много читал. Я прочел «Трех мушкетеров», «Маску любви», «Баскервильскую собаку» и другие романы. Соседи сохраняли для меня литературное приложение к «Политике», и я каждое воскресенье читал все шесть выпусков зараз. Я очень увлекался чтением и не мог, например, дождаться — выйдет ли графиня Леона за карлика Рихарда, который из-за нее убил собственного отца, застрелившего из ревности ее жениха. Да, книга творит подлинные чудеса. Когда мне приходилось хуже всего, я читал «Мессинского юношу». Этот молодой человек в девятнадцать лет стал разбойником. Его звали Лоренцо. Да, в свое время я читал. Но нынче уж читаю мало. Меня это больше не интересует.
Любители литературы побледнели, а долговязый человек с пронизывающим взглядом спросил меня строго и отрывисто, будто судебный следователь:
— Вы интересуетесь Золя?
— Я знаю о нем совсем немного, — сказал я. — Слышал только, что он погиб во время франко-прусской войны при осаде Парижа.
— Знаете вы Мопассана? — с какой-то яростью снова спросил этот человек.
— Я читал его «Сибирские рассказы».
— Вы ошибаетесь! — в сердцах воскликнула сидящая рядом со мной барышня в очках. — «Сибирские рассказы» написаны Короленко и Серошевским. Мопассан же француз.
— Я полагал, что он был голландец, — заметил я спокойно. — Но коль скоро он француз, возможно, он перевел эти «Сибирские рассказы» на французский язык.
— Толстого-то вы хоть знаете? — спросила хозяйка.
— Я видел его похороны в кинематографе. Но считаю, что такой химик, как Толстой, открывший радий, заслуживает более приличных похорон.
На минуту воцарилось гробовое молчание. Литературовед, сидевший напротив, взглянул на меня налившимися кровью глазами и иронически заметил:
— Зато чешскую литературу вы, вероятно, знаете в совершенстве?
имею в виду «Книгу джунглей» Тучека.
Два господина, громко, — чтоб я услышал,— прошептали, что я скотина.
Бледный длинноволосый юноша, молитвенно сложив руки, мягко произнес, обращаясь ко мне:
— Вам недоступно понимание красот литературы, думаю, вы не в состоянии оценить ни слога, ни блестящего построения фраз, вас не вдохновят даже стихи.
Помните у Лилиенкрона отрывок, в котором за словами невольно угадывается, чувствуется красота природы:
«Облака тянутся, летят, голубые облака летят; летят
над горами, долинами, над зеленым поясом лесов»?
Голос его окреп, и, опираясь о плечо сидящего рядом любителя литературы, он продолжал:
— А «Огонь» д'Аннунцио? Если бы вы читали это великолепное, проникновенное описание венецианских празднеств! И вместе с тем этот роман любви...
Он устремил взор на газовый рожок, провел рукой по лбу и замолчал, ожидая моего ответа.
— Я вас толком не понял, — сказал я, — зачем, собственно, этому д'Аннунцио понадобилось поджигать что-то на празднествах? Сколько лет ему дали?
— Д'Аннунцио — величайший итальянский поэт, — объяснила мне неутомимая барышня в очках.
— Странно, — невинно произнес я.
— Что ж в этом странного? — буквально взревел господин, не проронивший до той поры ни слова. — Да знаете ли вы вообще какого-нибудь итальянского поэта?
Я ответил с достоинством:
— Конечно, Робинзона Крузо.
Сказав это, я огляделся.
Двенадцать любителей литературы поседели в этот миг. И двенадцать безвременно поседевших библиофилов вышвырнули меня на улицу через окно первого этажа.
-------
Я.Гашек.
Другие статьи в литературном дневнике:
