МайяЗарубежные задворки 07-01-2015Майя Ночь, сумрак, синева пространственной глубины в мерцающем трепете прямоугольного экрана – там сцена, скупые глубокие краски, аскетичное, лапидарное решение декора – и музыка!.. – тревожные вибрации духовых и струнных… стиснутый стук замирающего в волнении сердца… и в этой синей мгле, в полосе луча одинокого прожектора – Он и Она, Она и Он – в смертельной схватке танца-любви, танца-битвы, танца-гибели и прощания: синее, черное, стремительное движение летящих пятен – метания-порывы мятущейся плоти в бесплотном эфире сакрального ритуала – когда не вырваться, не убежать – лишь выиграть иль проиграть… Он – огромный, могучий, обнаженный по пояс, порывисто-сдержанный в ярости желания – полуголый гигант в темно-синем трико на ногах и бедрах из литой упругой стали. Она – в свободном костюме мужского покроя – в длиннополой изысканно-заостренной черной паре – сюртуке с широкими отворотами и свободных брюках-”гэтсби”. И в этом черном платье – мете страшного века – Она – царит. Она правит и повелевает данной ей верховной женской властью пола, она снисходит, она играет триумф и победу – одновременно справляя тризну по счастью, по молодости, которой нет и не будет больше, и в ее лице – то ли библейской иудеянки, то ли египетской жрицы-ведуньи, неспособной стареть, в лице вне времен и эпох, в лице бессмертном и вечном, как ее древняя богоизбранная кровь – великая горечь разлуки с надеждой, с улетевшей любовью и юностью, и – вот, во всей мудрости и силе своего Божьего Дара – она вновь на своем помосте, на арене, на плахе, на победном эшафоте священной сцены – творит в луче света и в музыке свой прощальный танец… Вот они вместе – в беспощадстве объятий! – и Она – так желанна, так маняща, так ускользающе-недосягаема и недоступна, так горда и неприкосновенна… Она не унизится в унижении, не падет в падении, она слишком проницательна и проникновенна в тайны миров, и оттого ее поступь на пуантах так царственно-ленива и равно напряжена – как по острию шпаги, когда она меряет-пересекает диагональ сцены, надвигаясь на Него, как тайфун на беззащитный остров… Тайфунам присваивают имена возлюбленных и прекрасных – коварных, грозных и вероломных женщин, и Она носит имя, и Она – буря, ураган “Майя” – уже не женщина и не артистка, не танцовщица, и не вакханка – но живой олицетворенный богоданный символ чуда искусства, чуда творения из себя самой, из плоти мускулов и дрожи нервов – мысли, вечности, страсти и судьбы всего надеющегося человечества – в отмеренных тактами ритмов оркестра коротких мгновеньях её трагически-ликующего гибельного танца… Она наступает, Она сближается с Ним – в жажде утоления неутолимой страсти, в алчбе спасения от иссушающего зноя вселенской пустыни… она распластывает над Ним, как ночную тучу, черное полотнище – и вдруг воздевает над головой избранного на казнь любви – свои великие, несравненные в веках руки – худыми запястьями, тонкими пальцами, их сплетеньем и расплетеньем она поет дланями одновременно на тысячи голосов все песни всех любящих и покидаемых женщин, любимых и несчастных, озаренных материнством и хоронящих любимых – и Ее руки вьются, вытягиваются и изгибаются, как горячие струи летучего дыма, как два узких потока, как два слиянно-неслиянных русла жизни, ловящие корпускулы света из рокочущих дыханий приглушенного оркестра… и вот, внезапно, повинуясь оркестру, его внезапному грому – Они срываются оба и несутся, воспаряя в любви над плоскогорьем сцены – срастаются и бьются в неизбывной муке любовного притяжения, в испепеляющем кратере безумца-Эроса, пламенеют и сгорают, и восстают вновь и вновь из всепоглощающей, всесжигающей геенны огненной воронки… когда вдруг – иссякают, отталкиваются, отбрасывают один другого – и – разлетаются по углам сцены как по флангам поля битвы, чтобы остаться порознь… Но Они обречены, натянуты, взнузданы поводом желания, Они – связаны и повенчаны памятью друг о друге, когда Она вдруг закуривает сигарету, приблизившись, от его зажигалки – привычно-обыденным всеобщим и всех уравнивающих тривиальным жестом двадцатого века, быстропоспешного века сего, а после, наедине со своей горней печалью и с отчаяньем, жестко пеняет взглядом зеркальцу в попытке помадой и краской возвратить невозвратимость, в то время как Он – в рычащем страдании тишины, оцепенело взирает в минувшее, в угли… И вот – Она лежит поодаль недвижимо… чтобы взлететь и подняться и ринуться к рампе… О, Майя, о мистерия балета, о, действо, о, праздник, о, стон невыразимости устрашающе-восторженного вневременного чувства, когда в твоих зрачках отображает свой миг, свой полет сверхвоплощенная гениальность – даже не Ее, не Майи, не Женщины Танца – но всего рода людского, хотя бы в единой Ее Судьбе до конца осуществившего извечный замысел Божий, в Ее духе и обличии плоти одолевающих искусством и любовью стылый мрак бесформенного смертного хаоса… Kарменсита, Чайка, Трагическая Героиня – возлюбленная жена Царя Царей-балета – Майя!.. Эти мгновения с Ней, эти мгновения присутствия и сопричастности Ее святой жертвенной литургии – есть миги невероятного, всезаполняющего постижения. Да будут благословенны Ее ноги и руки, Ее отважное, тяжко-натруженное святым трудом дерзновенное сердце… Сознаем – нам довелось, нам было подарено жить в Ее эпоху – ибо все отлетит и прейдет, но останется наравне с самым святым и нетленным – Ее полет, Её движение, Ее измученно-счастливая торжествующая улыбка навстречу летящим цветам, людским лицам в слезах и грохоту рукоплесканий… 3 декабря 1995 года К счастью, эти строки дошли до Майи Михайловны и снискали её благодарность © Copyright: Майя Уздина, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
