Леонид Зорин
Странное дело! Она, бесспорно, была влюблена в свою героиню, фанатичка, служила ей верой и правдой. Ради нее она не считается ни с собственным зрением, почти отсутствующим, ни с больными опухшими ногами. По первому зову она готова бросить свой дом, дела, работу, даже безмерно ее захватившую — ранним ли утром, глубокой ли ночью, кинуться к своей повелительнице — читать ли верстку, статью, две-три строчки, только что нежданно рожденные, или пришедшую телеграмму. Ловлю себя на том, что меня буквально преследуют эти сгорающие, эти слепнущие глаза, эти отказывающиеся служить бедные опухшие ноги. Эпическая, античная преданность! Но что ж возникает из этих трех книг, из этого мемуарного подвига, какая Ахматова предстает? Умная, властная, славолюбивая, недобрая, никого не любящая, думающая лишь о месте в истории и ревнующая историю к Пастернаку, к Цветаевой, к Заболоцкому, к Блоку, к каждому самобытному голосу. Даже больного несчастного Зощенку, которому жить осталось полгода, она добивает своим рассказом. Всякая ее похвала (самая пышная и щедрая) сопровождается тонкой добавкой, этакой ядовитой специей, в сущности, сводящей на нет все лестное, сказанное в начале. В зловещую нобелевскую неделю, когда на Пастернака обрушились со всех сторон — и сановная сволочь, и доброжелатели-коллеги, она не находит ни слова сочувствия для старого друга — одно раздражение, странная, желчная реакция. Солипсизм, доведенный до абсолюта, до религии, ни больше ни меньше! («Трагический случай нарциссизма», — писала английская журналистка.) Неужто же Лидия Корнеевна не понимала, не разглядела, что вышло из-под ее пера? Признанный мэтр редактуры, опытный, сильный литератор? Не верится. Так что же тут было? Реванш (возможно, и подсознательный) за эти годы духовного рабства, почти мазохического самоотречения, за все ташкентские унижения? Ответа мы никогда не узнаем. Вместе с тем мемуары великолепны — своей беспощадностью, прежде всего. Но чем они выше, тем горше думаешь — и об Ахматовой и о Чуковской, обо всем нашем несовершенном роде. А главный итог размышлений не нов — чем одареннее произведение, тем оно свободней от автора, тем меньше оно от него зависит. Смотришь на поздние портреты грузной рыхлой Анны Андреевны и только с горечью вспоминаешь, что все, кто знал ее в юные годы, первым делом говорили о редкой, почти пугающей худобе, называли Ахматову «ивовым прутиком». Что ты делаешь с нами, чертова жизнь? © Copyright: Майя Уздина, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
