Лабуда

 
Бум-с! Уворачиваясь от соседского мальчишки, Юля накренила поднос, и куча шикарных чешских тарелок рухнула на пол, так и не добравшись до мойки. «Настоящая тимуровская помощь! – огорчённо подумала она, собирая осколки. – Зато пируэт удался на славу, на зависть всем советским фигуристам». Радостные физиономии повысовывались из всех имеющихся в квартире дверей: «К счастью! Это же к счастью!» Народ потянулся на поле боя. «Не расстраивайся, у нас этой посуды – полно», - махнула рукой Вера Николаевна. Праздный люд толкался под ногами, выказывая признаки альтруизма, но ими же и ограничиваясь. Тётя Вера растопырила пальцы и, как гусей, загнала всех в комнату.

Это была первая свадьба в жизни Юли. Невеста, Юлина подруга Марина, выглядела счастливой, и это радовало. Нет, правда, она очаровательно смотрелась в белом гипюровом платьице-мини. Изящная головка невесты с красиво уложенными волосами под тончайшей фатой, напоминая редкостный цветок, то и дело склонялась к притихшему жениху. Нежная улыбка озаряла тонкое личико Марины, глаза сияли, и в розовых лучах заходящего солнца она сама, казалось, источала волшебный свет. Эта небольшая свадьба, где кроме родителей присутствовали лишь самые близкие друзья новобрачных, обошлась без баяниста, без обязательного тамады, а посему не сильно нарушала тишину Марининой коммуналки. Юлька с интересом разглядывала подругу в новом качестве и не переставала поражаться переменам в ней. Казалось, злые чары спали с Марины, словно со сказочной принцессы. Она и была сегодня похожа на принцессу: маленькое, волшебной красоты платье, эфемерный шлейф фаты и крохотный венок, задорно сидящий на высокой причёске, подчёркивали это сходство.

Половину участников этого милого домашнего мероприятия Юля видела впервые, но чувствовала себя на этом празднике жизни как дома. Приятная музыка лилась из огромного магнитофона, повышая настроение, стол ломился от разных вкусностей, а красивая комната радовала уютом. Что и говорить, Вера Николаевна слыла прекрасной хозяйкой и на свадьбу единственной дочери не пожалела ни средств, ни сил. Долговязый Игорёк, свидетель жениха и, похоже, единственный его друг, за вкусной едой не забывал произносить тосты в честь новобрачных и их родителей, а также, подчиняясь одному ему известному алгоритму, вдруг бычился, краснел и резко вскрикивал: «Горь-кооо! Горь-ко!». Гости вздрагивали от неожиданности и сначала по одному, а потом все вместе дружно скандировали, переходя зачем-то на громогласный совместный счёт: « Раз! Два! Три! Четыре!..» Выходило никак не более восьми, далее молодые переставали целоваться. Что сие означало, Юля не знала, но это бодрило и вызывало у присутствующих довольный смех. В общем, свадьба как свадьба. «Как у людей», - позже говорила тётя Вера и, наверное, была права.

Не желая никаких провожатых, Юля не стала дожидаться окончания банкета и почти по-английски слиняла домой. До новой квартиры было не так уж и далеко, и она быстро добралась до своего подъезда. Невзначай потревожив парочку влюблённых, Юля на одном дыхании взлетела на третий этаж. Тоненькая девушка с белыми волосами, как у Марины Влади в «Колдунье», казалось, очнулась от транса, высвободилась из объятий приятеля и поплыла к своей двери.

Родители уже спали, а брат-подросток, деливший с Юлей проходную комнату, свесив длинные ноги с раскладушки, читал научно-популярный журнал, почему-то при свете фонарика.
- А одеялом накрыться не пробовал? Очень, знаете ли, способствует.
- Чему?
- Ну как же, восприятию. Романтично так! А потом и уроки таким же макаром можно учити. Главное, полезно и неутомительно. Глядишь, и успеваемость улучшится.
- Учити, - хмыкнул братишка. Сама сделала?
- Угу.
- Слушай, Юль, ты только не смеши меня, а то я ржать начну, перебужу всех. Мне бы только статью дочитать, журнал отдавать завтра. Ести не хочешь?
- Нет, только спати.
Брат хрюкнул и стремительно нырнул под одеяло.
Однако, угнездившись на своём диванчике, Юля долго не могла уснуть, вспоминая прошедший день. « Молодец Маринка», - думала она и почти поверила, что та будет счастливой.
Сон не шёл, и Юлечка всё глубже и глубже погружалась в воспоминания. Она и представить себе не могла, что Маринкина свадьба разбудит в памяти давно прожитые и подзабытые эпизоды. И в течение многих дней Юля снова и снова будет к ним мысленно возвращаться.

Марина сразу же понравилась Юле. Неизвестно, почему это произошло, но с первого же дня знакомства у неё зародилась горячая симпатия к Марине. Не сказать чтобы та была необыкновенной умницей или красавицей, не было в ней и лидерских качеств. Всё в Марине было построено на полутонах, даже в далёкие годы детства. Но вот некоторые  рассуждения этой высокой худенькой девочки часто становились для Юли откровением. До тех пор первейшим авторитетом для неё по части знаний в разных областях был умный и милый папка, а теперь кругозор Юли расширялся и с помощью новой подруги. Так уж устроен был ненасытный  подрастающий организм  Юленьки, что кроме обычной пищи он каждодневно требовал пищи духовной, и до определённого возраста главным её кормильцем в обеих сферах являлся отец. С появлением в её жизни Марины часть этих забот незаметно переложилась на детские плечи подруги. Вот ведь какая вещь: Марина не похожа была на всезнайку, училась очень средне, журналы в их семье не выписывали, и телевизора у них ещё не было. Тем не менее на многие вещи глаза Юле открыла именно Марина. Интерес Юли к Марине на этом не заканчивался: Марина, как и Юля, оказалась «запойной чтицей», а самое главное, между ними возникло безграничное доверие. Сейчас уже и не вспомнить, о чём они тогда говорили, наверное, обо всём, что волнует девчонок. Вдруг ни с того  ни с сего Марина, не отличавшаяся красноречием, выдавала какую-нибудь сентенцию на давно волновавшую Юлю тему. Как так получалось – загадка. Важно то, что эти новые знания легко укладывались в мозаику необъятной картины мира. До переезда на новую квартиру у Юли не было закадычной подруги, и вот теперь она получила такой подарок судьбы. Она никак не могла взять в толк, отчего все вокруг считали Марину некрасивой и даже нелепой. Противные Маринкины одноклассники невзлюбили её и наделили обидной кличкой. Юля сама не раз слышала, как за глаза Марину называли Кикиморой. Ужасно обидно и совершенно незаслуженно. Нежное овальное личико подруги с красивым тонким носом и выразительным ртом казалось Юле очень симпатичным, голубые Маринины глаза легко перенимали цвет неба, вступая в контраст с густыми тёмно-русыми волосами.  Юлю нисколько не смущало, что подруга выше её почти на голову, и худоба её не казалась  уродливой. Мама Марины, Вера Николаевна, судя по всему, более всего была озабочена плохим аппетитом дочери. Чтобы не огорчать родительницу, Марина ловко расправлялась с обедом – что-то разделяла с другом, Юлей, а что-то без сожаления отправляла в унитаз. Все были довольны, но вот фигура Марины не хотела обретать форм более округлых. Доходило до того, что по совету местных медицинских светил, Вера Николаевна принималась потчевать дочь цитварным семенем, дабы извести несуществующих паразитов. Этого гадостного блюда доводилось отведать и Юле. Не могла же она бросить в беде лучшую подругу. На всю жизнь Юля запомнила их бдения с огромными краюхами чёрного хлеба, политыми подсолнечным маслом и густо посыпанными этим самым семенем. Марина сразу же пояснила, что это никакое не семя, а цветки полыни. Вкуснее от этого не стало, но они обещали тёте Вере съесть «лекарство» и своё обещание честно выполнили.

И всё же Юля не понимала, что так не устраивало Веру Николаевну в облике  Марины. Она завидовала высокому росту подруги, но это было позднее, когда она поняла, что сама ростом не вышла. Ей  нравилась узкая треугольная спина Марины и тонкая талия, длинные, как у большой птицы ноги, так хотелась быть похожей на подругу! Юле тогда и в голову не приходило, что одного желания  в этом деле маловато, всё-таки здесь правила природа-матушка, и за плечами у Марины толпился неслабый сонм рослых родственников по маминой линии и папа-поляк почти двухметрового роста. Она любила смотреть, как Марина идёт к ней навстречу, и иногда перед зеркалом пыталась сымитировать прыгающую походку подруги, не подозревая, что и странная  походка, и внезапно розовеющее лицо этой большой девочки – следствие мучительных комплексов. Ощущая себя гадким утёнком, Марина терпеть не могла находиться на виду, поэтому сутулилась и старалась выглядеть незаметной. Лет в четырнадцать она начала предпринимать попытки улучшить свою внешность – слишком худые, на собственный взгляд, икры она бинтовала, а поверх бинтов надевала толстые чулки. Позднее Марина стала применять и другие ухищрения, восполняющие недостатки скудного рельефа своей фигуры. Однажды она пришла к Юле с пухлым свёртком и велела запереть дверь.
- Что там у тебя? – полюбопытствовала Юля.
- Сейчас увидишь,  сейчас узнаешь, - приговаривала Марина, шелестя бумагой. Юля заглянула ей через плечо:
- Это на ёлку? – изумлённо таращилась  она на большой ватный ком в Маринкиных руках. – Или для поделок?
- Для поделок, для поделок. Или для подделок, - прыснула Марина, отвернулась и стала копошиться у себя под кофточкой. – А ёлку давно выкидывать пора, февраль уж на дворе.
- Вот это да! Ты на Филумену Мортурано похожа, помнишь недавно…
- Как не помнить! То Софи Лорен была, - перебила Марина подругу, - а вот это – Марина Лабуда! – Она гордо повернулась несколько раз, демонстрируя новообретённый шикарный бюст.
- А теперь – сапожки. Сапожки скрадывают ножки, - пропела довольная Марина и быстро переобулась. – Ну что, идём? Как, куда? В кино.
Юлька мигом оделась. Из всех доступных атрибутов красоты ей достался только шикарный начёс на чёлке. Маринка сказала, что и так хорошо. Безумно довольная, она гордо вышагивала рядом с миниатюрной среднеупитанной Юлей, которая тоже радовалась за подругу.

Порою удивляла эмоциональная бедность Марины, посмотришь на неё, и ни черта не поймёшь, о чём человек думает. Она никогда не жестикулировала, редко смеялась, хотя с годами обрела своеобразное чувство юмора, близкое к сарказму. «Что посмеешь, то и пожмёшь», - услыхала как-то Юля перефразированную Мариной пословицу, она была мастерицей на такие вещи. Чего стоило её «не болтайте глупостями»! Иногда Юлю поражала сногсшибательная меткость её характеристик, неизменно вызывающая приступы веселья. Тогда Юлька запрокидывала голову, щедро выдавая бесконечные рулады мелодичного смеха. «Малиновый звон», - мрачно изрекала Марина, сама, казалось, так и не научившись смеяться. Если же и её накрывала волна неудержимого хохота, она прятала лицо в ладони, наклонялась и издавала странные звуки, напоминающие икоту. Марина и улыбалась-то редко. Почему так? Может быть, люди сами виноваты, что Марина мало им улыбается, думала Юля, ведь и они частенько скупятся на улыбку. Юля долго размышляла об этом и решила, что у подруги есть какая-то тайна. Однажды она пришла к выводу, что Марину мучают. А кто – неизвестно. Вернее, она подозревала, что мучает её тётя Вера, а вот как и зачем, Маринка не рассказывала. Она вообще почти никогда не жаловалась на мать, не грубила ей, не спорила, и всё же острое неприятие мамашиных постулатов и колоссальное сопротивление, готовое прорваться в любое время, чувствовалось в ней. Но она держалась, только сильнее смыкала губы, крепко сжимала кулаки отведённых назад рук и отворачивалась.

Юлька испытывала к Марининой маме сложные чувства. Она знала, что Вера Николаевна её любит, и по-своему привязалась к ней. Но иногда она натыкалась на странный прищур прозрачных глаз тёти Веры, на горькую усмешку красивых губ и не знала, что и подумать. Расставив ноги и уперев руки в боки, тётя Вера пристально смотрела на девочек и гоняла «беломорину» из угла в угол ярко накрашенного рта. В такие минуты Марина брала Юлю за руку и молча уводила её куда-нибудь. Вдруг Юля поняла: Марина - страшно одинокий человек. Может быть, не более одинока, чем её мать, но и не более счастлива. Рано овдовевшей Вере Николаевне удалось не пропасть в этой жизни. Потеря любимого мужа и необходимость самой зарабатывать на жизнь, не нанесли ощутимого разрушения её личности, но она и сама не заметила, как из беззаботной красавицы превратилась в весьма хваткую особу. Высокая, гибкая фигура, античный профиль и подколотые кверху локоны вечного махагонового оттенка придавали ей сходство с гетерами – персонажами греческой краснофигурной вазописи. Об этом Вера Николаевна, скорее всего, не подозревала, но не разучилась ещё пользоваться своей красотой. Зрелые состоявшиеся мужчины не обделяли её своим вниманием, да и она порою проявляла к ним благосклонность. Наличие этих матушкиных благосклонностей частенько вынуждало Марину проводить вечера в Юлином доме, впрочем, к обоюдному удовольствию подруг.

  Никогда не забыть, как они впервые самостоятельно пошли купаться. До той поры ходить на Волгу без взрослых было запрещено строго-настрого. Но время шло, девчонки подрастали, а родители не могли уделять им достаточно времени. К тому же как-то так вышло, что плавать девочки худо-бедно научились. Юле купальник достался от мамы, а у Марины был настоящий купальный костюм, такой прелестный, с юбочкой, каких в те времена в магазинах не сыщешь. Как уж Тётя Вера доставала для дочери красивые одёжки - дело десятое, но Марина всегда хорошо одевалась, а в этом купальнике была похожа на балеринку. И вот вошла она в воду и начала плавать от берега и обратно, по-собачьи мельтеша в воде худенькими ручками и судорожно вытягивая тонкую шейку. Волосы намокли и облепили маленькую головку Марины, рот растянулся в подобие улыбки, она плавала, сужая круги, как Серая Шейка из грустной сказки, и Юля бросилась к ней, умирая от жалости. Она начала плакать ещё на берегу, а потом слёзы смешались с волжской водой, пока она молотила руками, пытаясь догнать драгоценную свою подругу. Купание быстро закончилось, Марина замёрзла, а Юля совершенно выбилась из сил. Они выползли из воды на гранитные ступени набережной, содрогаясь по самым разным причинам, и принялись энергично растирать друг друга полотенцами. Марина первая перестала дрожать, ни о чём не спрашивая, укрыла подругу своим платьицем и обняла, крепко прижав к себе обессилевшую от слёз Юлю.

  Неизвестно почему, их часто принимали за сестёр. Ведь, кроме того, что они отличались ростом и сложением, они носили разные причёски: до седьмого класса Юля заплетала волосы в косы, а у Марины они едва доходили до плеч. И цвет волос разный, и цвет глаз. Ярко-голубые глаза Марины, как две звезды освещали её продолговатое бледное личико. У Юли лицо тоже узкое, а глаза тёмно-зеленые, миндалевидные. И солнце на девчонок действовало по-разному. Светло-русая Юля каждое лето загорала дочерна. Родители беспощадно отправляли её на пару смен в пионерлагерь и в конце сезона получали на руки шоколадного ребёнка с выбеленными солнцем прядями на висках. Марина же каждое лето проводила в деревне у любимой тётки и приезжала оттуда с ярким золотистым загаром, «как с юга». Как-то тётя Вера обмолвилась: «У Юли лицо, как у богородицы». Что она имела в виду, неясно. Может, только то, что черты лица были правильными, а, может, она углядела в Юлином лице особую одухотворённость. Что интересно, вечно Юлю  принимали за младшую сестру Марины. «Маленькая собачка – до старости щенок», - Юлю всегда веселила поговорка, услышанная от подруги.
Кто знает, почему,  вне школы Марина брала на себя функции старшей, она как будто просыпалась, избавлялась от присущей ей аморфности и, безусловно, верховодила. Так повелось, пока они вместе учились, и продолжалось, когда Марина ушла из школы. Школа сковывала её, парализовала её волю, и она терпеливо дожидалась окончания своего мучения. Она стоически выносила все мытарства, связанные с обучением: насмешки одноклассников, равнодушие учителей, словно жила во имя иной, одной ей известной цели.

Юля вспомнила, как они оказались в одном классе. Это было ещё в начальной школе, когда в первый день каникул Марина призналась Юле, что осталась на второй год: «Понимаешь, я сама, сама осталась, специально, чтобы попасть к тебе. Сил моих нет уже - с этими одноклассничками общаться». Как Юля её понимала! Маринин папа, умерший несколько лет назад, наделил свою дочурку необычной фамилией – Лабуда. Её и называли все Лабудой,  делая ударение на последнем слоге, хотя правильно бы было сказать ЛабУда. Учителя в их школе звали учащихся исключительно по фамилии, вот и ученики переняли у них эту старорежимную привычку. В Маринкином классе, как нарочно, собралась целая когорта перфекционистов, гладких, чистеньких мальчиков и длиннокосых девочек, которым волосы, казалось, не стригли от рождения. Лабуда никак не вписывалась в их стройные ряды. Бедная Марина, видимо, не представляла, что никуда ей не деться от школьных стереотипов, и никто в этой школе не ждёт её с распростёртыми объятиями и не возлюбит её только за то, что она есть. Новая учительница, заполучившая Марину ещё с парой второгодников в придачу, не проявляла к ней никакого интереса, и, слава Богу, не стала изводить её придирками и насмешками, как других. Однажды  Юля, проходя мимо учительской, в приоткрытую дверь услышала конец чьей-то тирады: «Лабуда, она и есть Лабуда», и все засмеялись. Юлька остолбенела. Правила приличия не позволяли ей ворваться в кабинет и разобраться с взрослыми, но она навсегда потеряла уважение к географичке, смеявшейся громче всех. Записная отличница и общественница, Юля слыла любимицей педагогического коллектива, а добрый нрав и обострённое чувство справедливости помогли ей завоевать авторитет среди учеников. Она придирчиво следила за учителями  и одноклассниками, готовая сцепиться с любым при первой же обиде, нанесённой подруге. Вероятно, этот Юлин иммунитет и позволил Марине продержаться в относительной безопасности до окончания школы.

Наконец, свершилось! Их восьмилетка с большим удовольствием извергла новую порцию выпускников, нимало не задумываясь, куда они потом все подеваются. Тётя Вера  горячо благодарила Юлю за помощь дочери в подготовке к экзаменам и подарила обеим по десять рублей в честь окончания школы, да ещё на десятку расщедрились Юлины родители. Взрослые и состоятельные барышни сложили капиталы и ознаменовали начало новой жизни поездкой в областной центр, жемчужину Золотого Кольца. Это небольшое путешествие очень порадовало подруг. Они впервые вместе провели целый день вдали от дома, посетили старый Кремль, как порядочные туристы, прокатились по Волге на речном трамвайчике, а потом – по городу - на трамвае обычном, посидели в центральной кондитерской, а ещё купили Юле пару миленьких чешских туфель на полушпильке. Сначала Юлька впала в смятение, считая такой расклад несправедливым, но Марининого размера не оказалось, и заветная коробка с надписью Cebo досталась ей.

Странным образом эта поездка совпала с появлением в доме Юли нового книжного шкафа. Из дальних странствий возвратясь, поздним вечером, она едва не расшибла лоб об это чудо мебельного дизайна. 
Громоздкий книжный шкаф, разделявший комнату, при всей своей непрезентабельности стал гордостью, если не всего дома, то уж Юлиного подъезда - точно. Чему тут удивляться! Народ в их доме большей частью был самого пролетарского происхождения – работники низшего звена коммунального хозяйства города, электромонтёры, истопники, водители и даже два представителя Треста очистки. Их тяжкий прозаический труд любви к чтению почему-то не способствовал, а потому почитателей какой бы то ни было литературы среди них наблюдалось маловато. Ну и на фига им, спрашивается, книжные шкафы? Юлькины родители-ИТээРы, милостью Горкомхоза затесавшиеся в эту компанию, слыли в доме почти интеллигентами, и когда количество книг и журналов, разложенных по комнате везде, где только можно, достигло критической массы, появился этот шкаф. Буковый, желтоватый, сверкающий лаком новый предмет интерьера не очень-то вписывался в обстановку, и если буфету он приходился двоюродным братом, то с рыжим шифоньером он точно не дружил. Он был слишком широк, занимал много места, но сразу же сделался любимцем семьи. Мама радовалась, что вся литература вошла в его обширные недра, и комната стала смотреться  опрятнее, а отец и Юля, главные книгочеи, уважали шкаф просто за то, что он является прибежищем их любимых игрушек – книг. На нижней полке места хватило даже для внушительного выводка экземпляров журнала «Юность» за несколько лет и для отцовской подборки «Техника – молодёжи». С эстетической точки зрения шкаф не был красив: ему явно не хватало роста, пропорции его хромали, а раскоряченные высоковатые ножки казались уродливыми, но Юля наблюдала иногда, как любовно её брутальный отец протирает мягкой тряпкой стеклянные дверцы и темноватую окантовку шкафа, и сердце её сжималось от нежности к отцу. Возмужавшие в трудные послевоенные годы и не избалованные достатком родители не замечали в обновившемся интерьере никаких изъянов. Их совершенно не смущал бросающийся в глаза при входе в комнату шероховатый, с  дурацкими фиолетовыми печатями, тыл нового шкафа, и чтобы хоть как-то примирить родительскую привычку к аскетизму с собственным чувством прекрасного, Юля прилепила на него большую репродукцию картины Врубеля «Сирень».

Осенью Юля пошла в девятый класс, а Марина к тому времени уже работала ученицей парикмахера. Выбора у неё не было никакого, тётя Вера, не дав дочери опомниться, живенько направила её по своим стопам. Маринка казалась довольной, легко  постигая азы парикмахерского искусства, а Юля, уныло донашивающая школьную форму, неуклонно и весьма успешно двигалась к аттестату. Она с удивлением замечала перемены в подруге: из нескладного голенастого подростка Марина превратилась в длинноногую красавицу. Отросшие волосы она закалывала в высокую причёску, умело пользовалась косметикой, красиво одевалась и выглядела ничуть не хуже журнальных фотомоделей. К тому же она оказалась способной ученицей и довольно скоро стала модным мастером. Ширилась и росла клиентура, многие приходили по записи. Марина с улыбкой рассказывала, как в постоянные клиентки к ней попала пара-тройка их бывших учительниц. Юля и сама во время визитов в салон не раз наблюдала, как строгая математичка Тамара Константиновна подавала ей бигуди, улыбалась, глядя в зеркало, и называла Мариночкой.

Кажется, в это время Марина познакомилась со своим Серёжей. Ничего особенного в их знакомстве не было, это произошло на танцах. В те времена в нашей стране ещё не существовало понятие дискотека, ночных клубов тоже пока не изобрели, молодежь отрывалась на танцевальных вечерах. Плясали под живую музыку, танцплощадок с небольшими эстрадными оркестрами в городе хватало, только выбирай. Юля не любила это развлечение, так как её вечно принимали за малышку, которой стоит подрасти, а сидеть у стены, карауля ридикюли подруг – счастье невеликое. На этой ниве Марина сошлась интересами с бывшей одноклассницей Леночкой, высокой смешливой девушкой. Юля замечала, что Маринку увлекает такое времяпрепровождение, оно и понятно – самый расцвет юности, интерес к противоположному полу – всё правильно. Да и потом приятно было наблюдать, как к Марине пришло осознание собственной привлекательности, девушка словно очнулась от долгой спячки, вышла из кокона. Сергей сразу положил глаз на красивую девочку, не отпускал её весь вечер, а потом проводил  до дому. Они часто встречались на танцах, и всякий раз он провожал Марину. А Марина цвела, как майская роза, краснела, вздыхала и научилась смеяться. Да что там, казалось, она научилась летать. Когда Марина поняла, что пропала, открылась в своих чувствах подруге. Юля дико обрадовалась за неё, хотелось только побольше узнать об этом Серёже, узнать, можно ли доверить ему бесценную свою Маришу:
- А кто он, чем занимается? Ты же понимаешь, я не могу отдать тебя кому попало, - улыбалась Юля.
- Студент. В Москве учится, на четвёртом курсе МАИ.
- Значит, ему уже лет двадцать.
- Двадцать один.
- Такой старый! А мама-папа есть? Как там с наследственностью? Надеюсь, не алкоголики.
- Фу, Юля! Ты что? Какие алкоголики? В нашем институте преподают. Что-то техническое, я не запомнила. И причём здесь родители? Важно какой он. А он такой, такой… хороший. Умный, красивый.
- Ну, что красивый – это понятно, а вот как ты в остальном-то разобралась? И вообще, на кого он похож, какого типа?
- Ни на кого не похож. Во всяком случае, на придурков из соседнего двора точно не похож. Ну, волосы у него тёмные, глаза карие, в общем, правильные черты лица.
- Ну, если волосы у него тёмные, то уж черты лица – точно, правильные.
- Не надо, Юлька, не мучай меня, я не знаю, что ещё сказать. Он такой волнительный…
- Волнующий.
- Волнующий. И такой нежный, ладони мне целует. И представляешь, он ко мне не лезет, не распускает руки.
- Это хорошо. И правда, вроде положительный, - успокоилась Юля.
Вскоре Серёжа уехал; Марина маялась от тоски и перестала светиться, и Юля не знала, как развеселить подругу. А потом наступил день, который всё изменил.

В дверь позвонили. Юля накинула халат и впустила Марину. Её удивил решительный вид подруги, необычайная бледность и дрожащие руки. Почти с порога она завела разговор:
- Слушай, Юль, у меня к тебе один вопрос, скажи, ты согласна?
- Конечно, а что нужно сделать?
- Нет, ты сразу же ответь, согласна?
- Ну, да, да, только ты всё же объясни, что от меня требуется. Может, мне это
не по силам, - затянула Юля.
- По силам, по силам, не волнуйся. Тебе – да не по силам? Ты же у меня умненькая-благоразумненькая. Нет, правда, сделаешь?
- Знаешь, подруга, ты меня заинтриговала, так ведь недолго и до беды довести. У тебя совесть есть, долго ещё меня мучить будешь? Говори скорей!
- Юля, я прошу тебя очень серьёзно отнестись к моему предложению и в просьбе прошу не отказать.
- Господи-Боже, к чему такие серьёзности? Я уже боюсь. Надеюсь, прибить никого не потребуется?
- Нет. Я получила письмо от Серёжи.
- Ох, от сердца отлегло. И что мне нужно с ним сделать, держать у себя? Закопать под яблоней? Можно сделать здоровский секретик. Стёклышко я найду, цветочков настригу...
- Ты меня не дослушала. Юлишна, ты ведь у нас писатель? Писатель. Сочинения ловко всегда писала, стишки разные в стенгазету. Будь другом, напиши ему ответ от моего имени.
- С ума ты сошла, что ли? Какие там стишки: « А Марина Лабуда ничего не знает, встанет столбиком она…» Так это не я и писала, в жизни такой ерундой не занималась.
- Я знаю. Я всё знаю, не в этом дело. Ты самый близкий мне человек, и я никогда у тебя ничего не просила, ведь так? Вот, а сейчас я на полном серьёзе прошу тебя ответить на Серёжино письмо. Пойми ты, я умру от стыда, если наделаю ошибок, а я могу, ты знаешь. Он мне очень нравится, и я не хочу его потерять, поэтому прошу тебя, выполни мою просьбу.
- Ну, хорошо. А как ты себе это представляешь? – нахмурилась Юля. – За первым письмом придёт второе, потом – третье и т.д., и т.п. И как, как осуществить твою идею технически? Ты даёшь мне прочесть письмо, потом излагаешь, что бы ты хотела написать в ответ, я пишу, а ты переписываешь? Почерк у тебя – просто загляденье!
- Но это не мешает мне налепить кучу ошибок. Нет, ничего я переписывать не буду, ты просто напишешь ответ, и я его отправлю. Понимаешь, мне очень нравится Серёжа, и я не могу рисковать, посылая письмо с ошибками. Он не поймёт. Может, он ничего и не скажет, а уважение ко мне потеряет. Я, кажется, его люблю. Никому этого не говорила, тебе первой.
- Фу, какая чепуха, Маринка! Да если бы все молодые люди из-за ошибок боялись писать друг другу письма, то и нас с тобой не было бы на свете, и наших одноклассников. Вон чего придумала! – кипятилась Юля, нервно теребя расчёской волосы, но, обернувшись к Марине, увидела полные слёз глаза подруги и бросилась к ней. – Хорошо. Я всё сделаю как ты скажешь. Я согласна.

Если бы Юля знала, на что она подписалась, ни за что бы не согласилась на эту авантюру. Но случилось то, что случилось, и нечего теперь об этом рассуждать. Письмо от Сергея содержало всего несколько строк о том, что доехал, что начались занятия и что каждую минуту, каждую секунду он думает о Марине. Не было в этом письмеце пылких слов о любви, не было никаких особенных признаний, но чувствовалась в нём такая энергетика влюблённого человека, такое сожаление о расставании, что Юля оцепенела. Волна жара окатила её с головы до ног. Ну и как прикажете отвечать на такое послание? Как не разрушить фальшью хрупкий росток чужой любви, вторгаясь в столь нежные сферы? Не имела Юлька никакого любовного опыта, если не считать тайной платонической любви к брату одноклассницы. Она застыла над чистым тетрадным листом и решила писать сразу, без черновика. Нет, ничего не получалось. Не могла она ответить на письмо незнакомого человека, адресованное не ей. Не могла. И тогда пришло другое решение. Она сделает вид, что письмо от Сергея ещё не пришло, и Марина первая ему написала. Облегчённо вздохнув, Юля взялась за перо:
                                                               «Здравствуй,Серёжа!                                                                 Не стала дожидаться твоего письма. Ничего не случилось, просто выдалось свободное время. На работе и дома всё хорошо, об этом и рассказать-то нечего. Не знаю, что со мною творится, может быть, весна так действует, а, может, причина совсем в другом, но моя теперешняя жизнь имеет мало общего с той, которую я вела ещё недавно. Вокруг всё то же, но отчего-то вдруг окружающий меня мир стал светлее и ярче. Я и не замечаю почти, что обитаю в старой убогой части нашего города с вечными лужами, с дурным асфальтом, положенным ещё при царе Горохе, с тоскливыми серыми заборами и покосившимися домишками. Моя жизнь, как ты знаешь, довольно однообразна: дом – работа,  дом – работа, поневоле закиснешь. Но так было раньше, а теперь многое поменялось в моей жизни. Даже пробуждение к утренним сменам даётся мне не так тяжело. Мне нравится ранним утром идти по нашей тихой улочке, когда вокруг ни души, только невидимые дворники шаркают мётлами где-то в глубинах дворов, и, кажется, все лучи набирающего силу солнца достаются мне одной. Совершая своё каждодневное путешествие, я замечаю что-то новое, как будто не десять лет обретаюсь в этих краях, а только что попала в новый мир. Оказывается, соседний дом – это старинный особняк с зеркальными окнами и филёнчатыми дверями, украшенными резными львиными мордами, а третий дом от угла похож на древний корабль. Да почти каждый дом на этой улице имеет свою историю и особый характер. Наш двор, всегда казавшийся несуразным, оказывается, очень уютный; вековые липы покрыты молодой зеленью, и очень скоро на клумбе появятся первые цветы. Отчего-то теперь все соседи кажутся милыми и добрыми, а мама – молодой и красивой… Это, наверное, весна виновата. Нет, честное слово, я сама себя не узнаю. Вот  бы так было всегда!
Я очень скучаю по тебе и буду ждать твоего письма. До свидания. Марина».

Написав это послание, Юлька, дерзко задрав подбородок, вручила его подруге. Объяснять почти ничего не пришлось, умница Марина поняла Юлино смятение и согласилась, что ответ на письмо Сергея будет написан завтра. Так началась эта странная переписка. Юлька немного успокоилась и мысленно сняла с себя всякую за неё ответственность. Получив письмо, Марина шла с ним к Юле, потом говорила, о чём писать, целиком полагаясь на Юлину интерпретацию. В месяц приходило пять-шесть Серёжиных писем – не такая уж обуза. Иногда Юля сама удивлялась, с какой лёгкостью она писала ответы за Марину:
  «… Ты говоришь, что слишком редко приходят письма, и ты не знаешь, как дожить от одного письма до другого. Со мною – то же самое. Но я научилась бороться с унынием. Я представляю, что наши письма, как птицы, летят по проторённому пути, только твои – на север, а мои – на юг. Где-нибудь посередине они встречаются, узнают друг друга и проводят вместе один день…»
А в ответ приходили такие строки:
«Мариша, ты фантазёрка! Живо представил встречу наших писем-птиц. Я так люблю твои письма. Что бы я без них делал вдали от дома, вдали от тебя? Будешь смеяться, я все их храню, как гимназистка, и иногда перечитываю по нескольку раз…»

  Юля не испытывала ни мук совести,  ни творческих мук. Иногда, когда, например, Сергей сравнивал её письма с глотком свежего воздуха или называл их единственной отрадой в его московской жизни, Юлька испытывала сладкое чувство удовлетворения от того, что и она сгодилась на что-то хорошее. Всё бы ничего, но когда Серёжа впервые обратился к Марине: «Любимая!», Юле стало не по себе. Опять появилось чувство неловкости, словно она присваивает что-то чужое, не ей предназначенное. Вместе с тем возникло острое желание узнать, какой он, Серёжа, как выглядит, как ходит, как одевается, какие книги читает, какую слушает музыку. Она гнала от себя эти мысли, объясняла сама себе, что её не должны интересовать эти вещи, но абстрагировалась с трудом. Два-три раза до конца семестра Сергею удавалось выбраться в родной город, и он сразу же мчался к Марине. Странным казалось то, что она не показывала своего  Серёжу подруге. С другой стороны, у него так мало выдавалось свободного времени, что можно было понять парочку. Экзамены за четвёртый курс и растянувшаяся на пол-лета производственная практика Сергея немного снизили накал переписки. Марина на весь август уехала в отпуск, и Юле почти всё лето не пришлось напрягать извилины в эпистолярном жанре. Перед долгим расставанием Серёжа подарил Марине свою фотографию, и Юля, глядя на небольшую, с пол-ладони, карточку, тихо удивлялась: было бы из-за чего с ума сходить. Глаза хороши, да, волосы густые – это красиво, но вот нос – никакой, кожа темновата и овал лица – вовсе никакой не овал, заквадраченное личико-то. Похож немного на испанского певца Рафаэля, а тот был совершенно не в Юлькином вкусе.

С наступлением осени подруги утратили покой. Теперь уже Серёжа собрался на море, ненадолго, всего лишь «окунуться», как он выразился. Две недели до отъезда Марина и Сергей почти не разлучались, Мариша опять сияла. Тётя Вера оценила возможного зятя и всячески его обхаживала, жеманничала и кокетничала с ним напропалую. Юля радовалась за подругу, настораживало только, что Сергей не спешил знакомить её с родителями. Что ж, может, и правильно, может, ещё не пришла пора. Затем у него начались занятия в институте, и переписка  возобновилась.
Что-то переменилось после Ноябрьских праздников. Серёжа сумел вырваться домой на пару дней, и Марина отмечала праздник в компании его друзей. На следующий день она пришла к Юльке не в настроении:
- Мне кажется, зря я пошла вчера с Серёжей. Я им не понравилась.
- Кому – им?
- Его товарищам.
- С чего ты взяла? И кто такие его товарищи, жюри конкурса, что ли?
- Там было несколько девиц и друзья детства, кажется, бывшие одноклассники.
- Девицы-красавицы?
- Да, да, очень. Модные и все из себя такие умные-умные.
- Ну, перестань, Мариш! Ты всё равно у нас самая красивая, самая умная. А девки эти просто приревновали тебя. Ты же чужая, вот они к тебе и приглядывались. Откуда, мол, взялась такая у нашего Серёженьки? А парни? Парни тоже противные?
- Да кто их знает! Любезные, воспитанные. Один подсел потом ко мне, всё вопросы задавал. Так надоел, еле избавилась.
- Убила-отравила? Шучу! Слушай, так это они тебе смотрины устроили, а ты их раскусила. Надо было им спеть: «А я не мамина, я не папина, я на улице росла, меня курица снесла!»
- Ты смеёшься, а у меня, может, жизнь кончается. Никого я не раскусила, вела себя как дура, чуть не разревелась. Они там такие речи заводили, иных слов я и слыхом-не слыхивала. А то вдруг про Битлз, или про американскую литературу… про Отдайка какого-то.
- Апдайка. Не наговаривай на себя. Уж про Битлов-то мы в курсе, хотя и не каждый день их слушаем, так можно записи достать. И Хемингуэя с Фолкнером читали, и Сэлинджера. «Над пропастью, во ржи», помнишь? Это и есть американская литература. Но ты не обязана перед ними отчитываться. Устроили экзамен! Да ты у меня такая молодец! Они небось все ещё на родительской шее сидят, у мамы сиси просят, а ты классный мастер, конкурс областной выиграла! – Юлька разошлась, возвышая голос к концу тирады, открыла шкаф, арпеджио пробежалась по книжным корешкам, а когда обернулась к Марине с Сэлинджером в руках, увидела согнувшуюся пополам подругу. – Ты что?
- Я представила, как они у мамок своих сиси просят, - просипела Марина, отирая слёзы,- такие здоровые, с маникюром и с «бабеттами», в пиджаках и в штиблетах сорок пятого размера.
- И со слюнявчиками, - подхватила Юля. – Ясельнички!

Было ли это простым совпадением, или интуиция не подвела Марину, но после того случая письма от Сергея стали приходить реже. Юля, как могла, успокаивала подругу, но все  оправдания Серёжиного молчания занятостью в институте не убедили Марину. Девушка изводила себя мрачными мыслями, почти не выходила из дому, а когда получала долгожданную весточку, снова преображалась.

Катастрофа разразилась после Нового года. В середине января Марина вдруг в одночасье собралась в Москву. Морозы стояли страшенные, и Юлька диву давалась, почему  надо мчаться куда-то так срочно. Марина, совершенно невменяемая, сказала только, что у Серёжи день рождения, и он приглашает её на романтическое свидание. Вера Николаевна напекла пирожков, которым не суждено было добраться до столицы, Марина в последний момент сунула их Юльке; поезд тронулся и растаял в морозной дымке.
Долгие два дня Юля маялась в ожидании Марининого возвращения. Поезд пришёл рано утром, так что Юля увиделась с подругой только после школы. Маринка подкараулила Юлю у подъезда и молча повела её к себе. Ни слова не говоря, она повалилась ничком на тахту и лежала, уткнувшись в ладони минут десять, потом перевернулась на спину и продолжала молчать, уставившись в потолок. Юля изнывала от любопытства, но не стала изводить подругу вопросами, сама расскажет. Тут Марина резко села и горячо заговорила:
-  Изменилась я, Юлишна? Посмотри на меня, ты ничего не замечаешь? Сильно я изменилась?
- Не-а, я ничего не замечаю. Подстриглась? Нет. Только круги под глазами, я тоже в поезде плохо сплю.
- Причём тут поезд? Эх, Юлишна, детский сад! А мне так кажется, я изменилась. Я женщиной стала, понимаешь?
- Ой, Маринка, что же теперь будет? Бедная моя, несчастная!
- Я несчастная? Я же не больная, Юлька! Это только в книжках любовь сравнивают с болезнью. Нет, что ты, я счастлива, я очень счастлива! И ничего в этом страшного нет, когда любишь – ничего не страшно. Это так странно, необыкновенно и странно. Словами не передать. Ты просто вся растворяешься в человеке,  не помнишь, что было, и не думаешь о том, что будет. Есть только - Здесь и Сейчас, понимаешь? Я так люблю его! На всё  ради него готова. Теперь я знаю, что принадлежу ему и больше ничего не хочу знать.
- Ну, хорошо, а он, он тебя любит?
- А как же? Разве может быть иначе? Серёжа такой добрый и нежный. Знаешь, как он разволновался, когда узнал, что он у меня первый? Еле его успокоила.
- Он целовал тебе руки и просил прощения…
- Да. Откуда ты знаешь? Ты меня удивляешь, Юлька.
- Не трудно  догадаться, ведь он такой чувствительный, такой нежный. Сама говорила. Что же теперь делать?
- Ничего. Ждать. Он обещал ко мне приехать. Просто буду ждать.

Ожидание затянулось. Неизвестно, кто из подруг томился сильнее. Марина, казалось, не жила, а функционировала как автомат. Наконец пришло письмо. Всего несколько убийственных слов: «Марина! Я люблю другую». Вот так, без приветствия, без подписи.  Юлька увидела этот маленький листок изрядно потёршимся на сгибах, видно, Марина часто его перечитывала. Для чего она это делала? Чтобы лишний раз удостовериться? Ведь она не плакала при Юльке, не причитала, не мусолила больную тему. «Закрыли вопрос. И больше не будем об этом», - так она выразилась. Только вот Юле не сразу удалось закрыть этот вопрос: недоумение, а затем волна неистребимой  ненависти к Серёженьке переполняли юную душу. Ну не могла она взять в толк, зачем он устроил свидание накануне разрыва, зачем подверг Марину такому серьёзному испытанию – жестокий романс, да и только! Юля, по природе очень мягкий и снисходительный человек, не выносила пошлости, а именно так она оценила поведение Сергея. Не желая травмировать подругу, она не лезла к ней со своими рассуждениями, но мыслям ведь не прикажешь: Юлька терзалась по ночам, обвиняя и себя в таком повороте событий.

Но жизнь продолжалась, и Марина напоминала Юльке стойкого солдатика, быстро идущего на поправку после серьёзных ран. Хотя, кто это сказал, что жизнь Марины продолжалась? Для неё она застопорилась в зимние морозные дни вместе с последним письмом Сергея. Отголосок январских событий – ледяная корка, покрывшая её сердечко, сохранялась, невзирая на смену времён года. Сама себе Марина порою казалось буксующей на месте машиной: усилий масса, а толку – чуть. Не сказать что она заперла себя дома, всё-таки она куда-то выходила: тереться боками с матушкой на десяти метрах законной жилплощади – испытание не из лёгких. Вскоре её перевели в новый шикарный салон в центре города, клиентки потянулись за ней, словно пчёлы в новый улей. На новом месте бесконфликтная и трудолюбивая Марина быстро обаяла коллектив, а самое главное – Нору, матёрую мастерицу, считавшую себя чуть ли ни хозяйкой салона. Эта сорокалетняя  блондинка с короткой стрижкой и тяжёлыми ногами не сохранила привлекательности, свойственной доброй половине ещё не старых парикмахерш, но была необыкновенно энергична и обладала большими связями. Благодаря Норе Марина никогда не сидела без работы, число желающих попасть в её кресло приумножалось. Золотые Маришины ручки с лёгкостью  превращали любую даму в красавицу, да и благосостояние Марины росло.

Нора совсем не нравилась Юле, казалась грубоватой и эгоистичной, ни с кем и ни с чем не считающейся, но Марина говорила, что она ничего, не самый худший вариант. А Юля никак не могла представить худшего варианта. Вместо приветствия от Норы можно было услышать, например, такое:
  - Представляешь, сегодня с утра все ножницы в точку забрали. Ну, думаю, денёк намечается – не бей лежачего. Так нет! Трое под сушуарами сидят – две химии и моя шестимесячная – ни дать ни взять – отряд космонавтов, так ещё одна на осветление притащилась, а у самой наполовину уже башка чёрная. Какие же, говорю, это корни? Это уже по новой осветляться нужно, а не подкрашиваться. Ну не могу, до чего народ мелочный пошёл, на всём сэкономить пытаются. Да-аа. А там, смотрю, ещё парочка пришла на стрижку с укладкой. И обижаться грех, старые клиентки, но сегодня прямо коммунистический субботник выдался. Хорошо ещё я свои ножницы в сумке таскаю, а то хоть зубами откусывай. Я-то обрадовалась, думала пораньше домой приду, шиньон закончу.
«Что же ты, родимая, на такой работе торчишь, если всё опротивело? - думала Юлька. - Ни за что бы на её месте так не мучилась».

Всё это не стоило бы упоминания, если бы Нора не сыграла определённую роль в жизни Марины. Именно Нора познакомила её с будущим мужем. Он, как ни странно, являлся Нориным клиентом. Из каких соображений он решил красить свои волосы в чёрный цвет, не важно, но определённого эффекта достиг: превратился в брюнета с голубыми глазами. Владик Малович вообще был интересным человечком. Молодой симпатичный обладатель собственной жилплощади занимал инженерную должность на одном из малых предприятий города. Его вкрадчивый голос и мягкие манеры перманентно пленяли  то одну, то другую из плеяды молодых  цирюльниц, однако Нора решительно пресекала на корню  притязания товарок. Всякое можно было бы подумать о природе её власти над Маловичем, если б не одно но: она годилась ему в матери. Так или иначе, но Нора проявила необычайную душевную щедрость и уступила Владика Марине. Судьба благоволила к Маловичу. Неподалёку от салона располагался магазин «Культтовары» с большим отделом грампластинок, и Влад, завзятый меломан, частенько туда забегал. Милое дело – потратив немалую толику жалованья на усладу слуха, заскочить в прелестный уголок под названием «Салон красоты комбината «Искусство», обиталище вдохновенных кудесниц. Поначалу Марина не обращала на Владика особого внимания, подивившись про себя, что такой большой мальчик сделался завсегдатаем дамского салона, но потом заметила его томные взоры, и что-то внутри неё дрогнуло.

Сказать откровенно, это был не её тип мужчин. Она запрещала себе думать о Серёже, но что поделаешь, никто из кавалеров не выдерживал с ним сравнения. Первый из них -  знакомый Сергея, которого и приятелем-то не назовёшь, потому как в своё время они что-то не поделили – приставучий двухметровый болван Игорь Лисс. Марина его едва терпела и отметала всяческие ухаживания. Этого Лисса Юлька видела  пару раз у Марины, он чудом  помещался в их комнате и напоминал взбесившуюся стремянку: ёрзал в кресле, складывался чуть ни вчетверо, размахивал руками и беспрерывно гоготал над собственными шутками. В результате получил от Марины кодовое имя Иго-го и полную отставку, в которую долго отказывался верить. Второй – комсомольский активист и член Райкома Коля, жгучий брюнет с плотоядными губами, обладатель белых брюк. Он казался довольно  милым, открытым и приятным во всех отношениях, но, намертво прицепившись к Марине, раздражал её бесконечными упоминаниями о своей первой любви, на которую Мариша была «страшно похожа». Юлька больше склонялась к Коле: видный, кажется, неглупый  и весёлый, он был любимцем женщин и душой любой компании, но в данном вопросе с Юлей никто не консультировался. Хитрован Малович оказался в нужное время в нужном месте. Ласковый интеллигент с негромкой правильной речью сумел добиться Марининого расположения. Он не жалел денег на цветы и приятные подарки, дом Марины превратился в гибрид оранжереи и цветочной лавки. Но Владик и помыслить не мог, чем окончательно покорил сердце несмеяны Марины. Она признавалась Юльке:
- Бывает же такое! Тот же тембр. Закрою глаза, слушаю его речи и кажется мне, что рядом Серёжа – его голос, его слова, его руки.
- Так и проживёшь с закрытыми глазами, - грустно заметила Юля и подумала, что юные барышни с разбитым сердцем – слишком лёгкая добыча для мужчин.
- Ну уж нет! Я буду с ним счастлива. Он хороший.

К чести Маловича, надо сказать, что он не собирался играть на Маришиных чувствах. Влюбившись в неё с первого взгляда, он терпеливо дожидался своего часа, а почувствовав её интерес, закрепил успех самозабвенным ухаживанием и вскоре сделал предложение. Вере Николаевне молодой человек очень понравился, и она с энтузиазмом начала готовиться к свадьбе дочери. Юлю удивляла эта всеобщая расторопность; Маринке не исполнилось ещё и двадцати, куда спешить? Но мама с дочкой словно боялись упустить перспективного жениха и, как говорится, закусили удила.

В ясный субботний день в городском ЗАГСе, после пышной церемонии регистрации, прелестная Марина с пылающими от шампанского щеками отозвала подругу в сторонку и вполголоса сказала: «Поздравь меня, Юлька, я перестала быть Лабудой».