Предчувствие первого полёта

…Последний августовский денёк восемьдесят восьмого выдался шикарным: вовсю светило ещё греющее солнышко, на уже слегка полинявшем полотнище синего неба – ни облачка. Едва уловимый шалун-ветерок миролюбиво ласкал лицо, словно приглашал воспользоваться стремительно ускользающей возможностью решительно забросить все дела и беззаботно поваляться на прибрежном песочке ленского пляжа. Жмурясь с непривычки после полумрака помещения, я вышел на выщербленное крыльцо, где задумчиво перекуривали лётчики, собирающиеся вот-вот разойтись по стоянкам самолётов, и тоже полез в карман за сигаретами, надеясь слегка опровергнуть поговорку «перед смертью не надышишься». Командир оказался некурящим, а как с этим обстоит дело в полёте – неизвестно.

Нужно было дождаться командира, второго пилота и штурмана-инструктора. Их задерживали какие-то дела в окрестностях штурманской комнаты и АДП. Конечно, можно и самому не спеша со значением солидно прошагать на стоянку – вот она, прямо напротив аэровокзала. Там соседствовали три «Тушки», похожие, как близнецы-братья, но одна – явно не моя, в неё уже поднимались по трапу пассажиры. Судя по стоящим рядом двум жёлтым перронным автобусам, это происходило довольно давно. Вторая отпадала методом простого исключения: отсутствовали признаки жизнедеятельности аэродромных служб, вдобавок в двигателях яркими пятнами лупоглазили огромные красные заглушки. А вот третья не вызывала никаких сомнений: у подогнанного трапа стоял прислонённый сбоку велосипед, а его владелец-авиатехник сосредоточенно прохаживался вокруг и осматривал фюзеляж и крылья.

Трап заботливо «охраняла» небольшая свора беспородных, вполне доброжелательных собачек, лениво расположившихся на удобном демократичном расстоянии, чтобы либо спешно удрать при малейшем окрике, либо подбежать ближе, если вдруг сердобольные тётушки-уборщицы или бортпроводницы пригласят угоститься чем-нибудь съестным. Такие собачки – яркая примета того времени и каждого более-менее приличного аэропорта... Я подумал и не стал ускорять событий, дабы не лезть поперед батьки. Полёт предстоял первый, поэтому стоило придерживаться принципа коллективизма и хоть для начала, но пройти все этапы вместе с инструктором. Мало ли какие нюансы придётся учесть на будущее!

Аэропорт Якутска привычно гудел какофонией разнообразных звуков. Они доносились отовсюду: то монотонные и протяжные, похожие на крик неведомой экзотической птицы, то кратковременные и резкие, внезапно взрыкивающие окрепшим баском, то бессильно срывающиеся на почти неслышный шелест винтов. Так себя проявляли многочисленные «фантомасы» Ан-24 и их братья Ан-26, проворно по-хозяйски рулящие на взлёт или после посадки на стоянку. Именно они тогда составляли подавляющее число воздушных судов авиапарка практически любого аэропорта. Иногда в эту оркестровку добавлялся уверенный и значительный обертон более старшего и габаритного собрата – Ан-12, который пилоты кое-где любя называли «сараем». Изредка сновали вёрткие и изящные Як-40, вполне оправдывающие издаваемыми звуками народное имя «свисток». Но всё-таки Ан-24 в этой симфонии играли главную партию, недаром за ними повсеместно закрепилось и второе прозвище «король перрона». Однако реактивные Ту-154 в своеобразном оркестре занимали ступеньку ещё выше. Далеко не каждый аэропорт мог позволить себе принимать воздушные суда такого класса, а уж содержать – тем более. Невольно я ощутил прилив гордости и самоуважения, сравнивая впечатления от предстоящего полёта, будучи обычным пассажиром, и сейчас, когда самому придётся осуществлять навигацию по маршруту. Гордость имела особенный привкус тревоги и ответственности, окрашенной в оттенки неуверенности слегка сомневающегося человека.

Мой экипаж наконец-то вышел на крыльцо и направился к стоянке, тихонько переговариваясь. Виктор мимоходом подмигнул, но без улыбки, а Гена Астафьев лишь мотнул головой, приглашая следовать за ними. Так мы и шли метров сто прогулочным шагом завзятых бездельников – троица переговаривающихся вполголоса «ведущих» и молчаливый задумчивый «ведомый», старающийся подобрать заданный темп: не обогнать ненароком и не слишком отстать. Смешно, но сравнение с демократичным расстоянием от собачек-охранников до трапа покажется вполне уместным. Честно говоря, выдержать такой ритм представлялось сложным делом, потому что руки были заняты увесистым служебным портфелем и объёмистой сумкой с вещами. Будь я уже «стреляным воробьём», давно бы ускорил шаг и добрался первым, значительно сократив время, но спешка, как известно, нужна совсем при других обстоятельствах. Пришлось мужественно терпеть, потратив много усилий на сохранение видимой независимости и лёгкости прогулки. Последнее давалось с особенным трудом: портфель здорово оттягивал руку, а останавливаться и менять её не имело никакого смысла – сумка с личными вещами едва ли была легче. Сдуру и от отсутствия необходимого опыта я с вечера набил её самыми разнообразными предметами и сменной одеждой, не имея ни малейшего понятия ни о целесообразности наличия, ни о практической применимости в условиях трёхдневной эстафеты. 

Добравшись до самолёта, каждый из нас совершил небольшой круг, осматривая состояние шасси, оценивая гладкость поверхностей фюзеляжа, крыльев и механизации, а также поглядывая вверх на стабилизатор хвостового оперения. Пилоты, в отличие от меня, новичка, делали это автоматически, что вовсе не свидетельствовало о какой-то небрежности. В принципе, каждый следовал своему предписанному маршруту предполётного осмотра, кое в чём совпадающему, но и имеющему значительные отличия в деталях. Я больше поглядывал на инструктора Гену, стараясь повторить его действия, однако ноша здорово мешала как свободе передвижения, так и широте мыслей. Признаться, хотелось побыстрее занять рабочее место и наконец-то поштурманить… Однако уверенность в успехе таяла с каждой минутой, проведённой вне кабины. Дел предстояло немало, а времени до вылета по расписанию – в обрез.

– Да поставь ты сумки к трапу, – как бы невзначай произнёс Геннадий, заметив мои скованные движения. Он деловито заглядывал в нишу переднего колеса, а повод нашёлся очень конкретный: там расположены приёмники резервного статического давления.

Сделав три-четыре шага, я так и поступил – портфель и сумка заняли место рядом с велосипедом, а я вернулся к Геннадию и с умным видом профессора стал рассматривать пространство той самой ниши, отчётливо понимая нереальность обнаружения факта закупорки небольших отверстий, которые и являлись, собственно, упомянутым приёмником давления. Причиной закупорки в самом общем случае может быть примитивный любопытный жук или деловитый бродяга-паучок, забравшийся в приглянувшуюся дырочку. Такие случаи известны, однако чаще всего отверстия обмерзают и забиваются льдом. Совершенно понятно, что это свойственно холодному времени года. Но раз уж положено осмотреть и убедиться – значит, так тому и быть!

Гораздо больший практический интерес представляли стекатели статического электричества. Они расположены на самых кончиках крыльев в виде нескольких проволочных кисточек, такие же и на хвостовом стабилизаторе. Крыльевые можно рассмотреть вблизи и потрогать, а состояние тех, что на верхотуре, оценивается визуально. Суть осмотра заключается в зрительной оценке наличия и целостности, а также в отсутствии следов оплавления. Грозы – штука коварная. Иногда вроде бы и не гремит, не сверкает, а прилетишь – на тебе: то стекатели словно сбриты начисто, то оплавлены проволочки, будто побывали в кузнечном горне. Бывает и хуже, когда молния шарахнет в передний обтекатель, где расположена антенна радиолокатора. Тогда приходится после полёта кроме входного отверстия, напоминающего иногда лишь горелую дырочку на оплётке электрического шнура, обязательно искать и выходное. А оно может быть где угодно! Но главное – заметить и озадачить техников, подкидывая им неожиданных проблем с дополнительной проверкой радиоаппаратуры. Как раз отсутствующие или оплавленные кисточки стекателей и служат индикатором поражения самолёта молнией.

Повреждения в результате грозовой деятельности – самый неприятный и очевидный случай, но гораздо чаще стекатели, называемые ещё разрядниками, помогают избавиться от вредного электричества в процессе набора и снижения, когда самолёт «трётся» о всё новые слои облачности, постоянно накапливая статические заряды. Важное и нужное устройство, несмотря на внешнюю простоту.

Мы с Геннадием довольно быстро обошли вокруг самолёта, убеждаясь в его пригодности к полёту. Гена помалкивал с видом человека, занятого весьма важным делом, я тоже. Осмотр подразумевал, что эта процедура мне давно знакома и лишних вопросов не вызовет. Командир и второй пилот задержались около левого шасси, внимательно осматривая резиновый корд покрышек на предмет допустимого износа, а также начали какое-то небольшое рабочее совещание с авиатехником. Я уже поднимался по трапу, всё-таки умудрившись обогнать инструктора, когда краем уха уловил слово «АМГ», из чего сделал заключение, что сомнения касались следов авиационного масла. Это хоть и существенный повод для выяснения причины, но вопрос вовсе не штурманского ума-разума. Разберутся! Мне бы до рабочего кресла добраться и начать предполётную проверку оборудования побыстрее.

В самолёте чувствовалась комфортная прохлада, и удивительно вкусно пахло кофейком. Бригада бортпроводниц готовилась к рейсу по своему установленному порядку. Я на бегу лишь кивнул в знак приветствия, чувствуя себя не в своей тарелке от собственной неуклюжести, потому что служебным портфелем и сумкой, как бульдозером, с громким стуком смёл почти все ряды пассажирских кресел первого салона в сложенное положение. Боком пробираться в узком проходе было страшно неудобно, а сделать с поклажей два рейса от кухни к пилотской кабине мешало какое-то странное чувство, что я здесь пока не освоился, поэтому каждое движение казалось лишним и неуместным. Новичок, что сказать ещё?! Вдобавок очень мешал сладкий голосок Юры Шатунова, по-сиротски жалостно, гнусаво, но слишком громко и навязчиво выводящий из динамиков «белые розы, белые розы – беззащитны шипы».

У закрытой двери кабины я остановился, чтобы немного перевести дух. Обернулся с виноватым видом в проход – там две стюардессы уже быстро ликвидировали следы таранного натиска, укоризненно поглядывая в мою сторону. Они поднимали кресла в рабочее положение и поправляли сбившиеся набекрень подголовники. Перед дверью кабины стояла ещё одна симпатичная бортпроводница, по всей видимости – бригадир, она выглядела чуточку старше остальных.

– Здравствуйте, вы – стажёр у Гены? Меня зовут Светлана, – лукавый взгляд выдавал определённый интерес, впрочем, вполне объяснимого служебного характера. Как быстро распространяются новости! – Что вы будете есть в полёте? Курицу или мясо?... Бульон любите? Зелень? Кофе или чай?

Я слегка растерялся, оказавшись не совсем готовым к такому натиску и радушию, а ещё больше к предложенному изобилию. Мясо – это как-то необычно. Курица – другое дело, ею пичкали везде на аэрофлотовских линиях. И бульон – вовсе несбыточно и волшебно. Неужели Якутский цех бортпитания балует пассажиров бульоном!? Летая пассажиром, я как-то этого не замечал. Зелень – вообще фантастика для севера в это время года. Что-то тут не так...

Мысли скакали, я всё топтался перед дверью, не в силах ни дать вразумительный ответ, ни войти в кабину, а Юра Шатунов буквально высверливал мозгохранилище, заслоняя слащавостью всё остальное: «Кто выдумал вас растить зимой, о, белые розы...?» – Я внутренне злился, но ничего с этой нерешительностью поделать не мог. Выручил подоспевший Астафьев:

– Света, мы потом с пищей определимся. Чуть позже, хорошо? Но ещё до взлёта, не беспокойся.

Он по-хозяйски открыл отсек, где располагался магнитофон «Арфа», и убавил громкость трансляции. Стало значительно легче.

– Давай, Володя, проходи, располагайся. Осваивайся и привыкай. Тебе работать, а мне отдыхать, – Гена заговорщицки подмигнул и улыбнулся, но всё это адресовалось почему-то Светлане. Таким образом меня сразу лишили права немедленного выбора, да и представляться уже не имело никакого смысла.

Света кокетливо поправила причёску, с интересом глядя в настенное зеркало. Очки в тонкой оправе увеличивали и без того большие глаза, придавая сходство со строгой учительницей.

– И нечего тут хозяйничать, Геннадий Владимирович. Сказал бы... А Слава и Витя где? Витя опять от курицы откажется, наверное. Зато нам мясо дали, голодать не придётся.

Гена промолчал, косясь на пар, вырывающийся из-под крышек сотейников. Стало понятно: бульон готовится именно здесь и сейчас. Секрет раскрылся в полёте, когда мне пояснили, что заботливые девочки поступают довольно просто – вытаскивают из порций три-четыре куриные ножки, заливают водой и отваривают. Лишние порции есть почти всегда, поэтому интересы пассажиров не страдают. Получается и быстро, и вкусно, и почти по-домашнему. Свежая зелень – это уже высший класс и полностью инициатива стюардесс. Такая роскошь по возможности покупается заранее, а расходы потом возмещаются всеми. Но подобное внимание оказывается далеко не всякому экипажу и вовсе не каждой бригадой. Всё зависит от степени взаимоуважения и знакомства, а также от уровня согласия среди бортпроводниц. Уточню, что почти весь лётный состав и бортпроводники проживали в районе аэропорта достаточно компактно, поэтому и общались довольно тесно не только во время рейсов.  Но именно такая компактность частенько выливалась в антипатию и откровенную неприязнь. Жизнь диктует свои условия. Соседство – страшная сила и не всегда положительная. Однако данный случай как раз имел приятную сторону знакомства.

Вообще стюардессы и особенно Светлана выглядели необычайно празднично. Я это сразу отметил, хотя не являлся специалистом в данном вопросе. Приподнятая атмосфера радостного события, конечно же, не являлась следствием моего первого полёта в качестве штурмана-стажёра. Полёты на Ту-154 для бортпроводниц – само по себе знаменательное событие в те времена. Крайне ограниченное количество стюардесс получало допуск к таким рейсам, чаще всего бригады работали на Як-40 и Ан-24, выполняя давно набившие оскомину и совершенно незавидные прыжки по так называемым «помойкам» вроде Среднеколымска или Саскылаха. Некоторые командиры в качестве своеобразного рычага воздействия могли и в шутку, и всерьёз пригрозить:

– Скажу в службу, что плохо работала. Будешь ночами Саскылах окучивать!

Любой может представить разницу в географии полётов, а также в комфорте и престижности.

Я крутанул ручку двери и шагнул внутрь кабины, застыв в нерешительности: куда ставить сумку? С этого момента кабина стала казаться очень тесной и неудобной. Такое ощущение оставалось довольно долго, а конкретно – весь период ввода в строй. Но потом привык и даже кое в чём почувствовал себя почти хозяином, имеющим как собственное мнение, так и любимые места, на которые уже никто не претендовал. Однако ещё больший дискомфорт ощутил, когда занял рабочее место. Как же тут тесно! И как я раньше этого не замечал?

Решительно выдвинув штурманское кресло, находящееся между пилотскими, протиснулся вперёд. Кресло... Да уж, креслом сиденье можно назвать с большим натягом. По сути это – обычный стул на телескопической ножке, без подлокотников, с мягкой спинкой, сиденьем и возможностью немного перемещаться назад-вперёд, вверх-вниз и по кругу. Ни малейшего шанса откинуться назад, а вот пилотам – пожалуйста! Обидно... Два рычажка под сиденьем позволяли изменять траекторию по горизонту, а педаль – в вертикальном направлении. Педаль расположена весьма хитро, поэтому новички вроде меня часто наступали на неё в самый неподходящий момент даже в полёте, неожиданно производя грохот падающего вниз тела. Если представить тяжеленный чемодан, рухнувший в купе с верхней полки, звук будет примерно таким же. Задремавшим пилотам в этот момент наверняка мерещился загадочный Кондратий... Иногда и телескопические упоры подводили, не желая стопорить сиденье на нужной высоте. Поверьте, сидеть ниже уровня пилотов слишком неудобно. Такой штурман либо привык к этому положению, напоминая Волка на трёхколёсном велосипеде из «Ну, погоди», когда колени чуть ли не выше ушей, либо ему лень или стыдно вызывать авиатехников для ремонта или замены кресла. Но чаще всего такое случается, если время уже здорово поджимает, а ведь задержка рейса никому не нужна, особенно по такой, на первый взгляд, пустяковой проблеме.

– Давай, мастери гнездо, только учти: проверку оборудования пора бы сделать. Лётчикам нужно педалями пошерудить да штурвал покрутить и подёргать. Настраивать комплекс можно и чуть позже, – Гена уселся на место лоцмана и сбоку насмешливо посматривал на мои скованные телодвижения.

А я, как назло, никак не мог подобрать нужное положение по высоте, примерялся несколько раз, и кресло тут же с треском и хрустом падало вниз. Как-то неудачно получалось: нога непроизвольно нажимала на педаль именно в тот момент, когда казалось, что всё уже сделано как надо. В голове темнело, телескопические грохоталки заглушали все остальные звуки, а мне, конечно же, казалось, что я привлекаю слишком много внимания. Да так оно и было: бортинженер Олег, с которым почти на бегу познакомились ещё в штурманской, старательно прятал сочувственную улыбку, склонив голову ещё ниже к бумагам на своём рабочем столике, и бормотал какие-то понимающие и успокаивающие слова:

        - Ну-ну... Бывает... Ничего, привыкнешь... Не ты первый. Не спеши!

Геннадий тоже улыбался, но делал вид, что занят – не спеша доставал справочные материалы из своего портфеля и устраивался поудобнее. Всё говорило о том, что для него организовывать рабочее место – привычное плёвое дело вне зависимости от выполняемых в полёте обязанностей. Движения выглядели неторопливыми, но удивительно точными и продуманными, не то что у суетливого стажёра.

Кое-как совладал с непокорной педалью, но подстёгиваемый острой необходимостью всё делать быстрее, я совершал одну ошибку за другой. Сначала уселся и почти намертво затянул привязной ремень, лишив себя возможности свободно дотягиваться до приборной доски. Сообразив, что манипуляции с ремешком можно отодвинуть на потом, отстегнулся, но бездумно напялил наушники, торопливо подгоняя оголовье по размеру и неумело регулируя расстояние от микрофона до губ. Из наушников на малой громкости доносился циркуляр погоды. Женский голос, очень усталый и лишённый какой-либо интонации, монотонно произносил с небольшим вздохом в начале фразы: «Якутск-метео. Якутск-метео. Погода Якутска за три тридцать. Ветер: у земли тихо, на высоте сто – двести сорок градусов, два...» –  А время шло, оно просто бежало!
Продолжение следует.