Сатисфакция

                                 

     Нервозность… нервозность… непонятная, гнетущая нервозность…
     Проснулся в пятом часу утра – за окном ветер полощет в своих тёплых струях зелёное платье яблони – с гнетущим предчувствием исполнения пригрезившегося ночью видения. Непонятное ощущение  ожидания чего-то неизбежного сосёт под ложечкой, ментоловой прохладой липкого пота скользит по позвоночнику ниже крестца, теряясь… Снова воспалился, что ли?.. И – нервозность… нервозность… Зубной щёткой разодрал десны; вместо ополаскивателя для зубов глотнул моющего средства для посуды.
     Раздражённость вкупе с нервозностью…
     Бью флакон с одеколоном о кафельную стену ванной – летят мелкие брызги стекла по сторонам, в комнате повисает тяжёлым высказанным упрёком аромат дорогого одеколона – понимаю, стеклянный пузырёк, это всего лишь часть предмета обихода; он здесь не при чём. Досада… Досадую?.. Увы…
     Скептически осмотрел подбородок. Да, бриться просто необходимо. Выдавливаю крем на намоченный помазок, намыливаю лицо. Открываю упаковку. Беру новый станок. Подношу к лицу, рука вздрагивает, это всё нервозность, лезвие срезает часть кожи на щеке возле уха. Маленькая капля крови растёт в размере, увеличивается, стекает по щеке на подбородок… Зависает, срывается на грудь, скользит вниз, оставляя алую блестящую полоску. Смотрюсь в зеркало; капля за каплей срываются вниз; ничего не предпринимаю, чтобы остановить кровотечение и дезинфицировать порез; указательным пальцем. Обмакнутым в кровь, рисую на своём отображении в зеркале, покрытом патиной пара брови, усы, волосы… Они растекаются, размываются; они тоненькими ниточками медленно, с геометрической последовательностью ускоряясь, бегут, льют, скользят вниз по отполированной поверхности зеркала, фантасмагорически украшая, уродуя моё лицо.
     Нервозность… нервозность…
     Наклеиваю пластырь на рану; набухает, отвисая, словно живот у беременной, ткань пластыря; срываю его, выбрасываю в унитаз, кровь ручьём; наклеиваю новый…
     Руки дрожат – нервозность изнутри сотрясает тело; руки знают своё дело, они делают это изо дня в день, как автомат, чётко выполняя вложенные в него действия при помощи микросхем; нервозность заставляет дрожать окружающий мир…
     Нервозность…
     Выхожу из квартиры; встречаю соседку. Она отпрянула, округлив в ужасе глаза: - Ой, что это с вами?! И бегом вниз по лестнице, теряя на ходу модельные босоножки.
     Иду следом, пиная её плетёнки ногами; иду, нервозно скрежеща зубами и дико поводя глазами по сторонам.
     Нервозность… она меня доконает, если… если только новая нервозность не перекроет кислород старой.   
     Нервозность посредством моего внутреннего «я» проецирует себя на окружающих, на внешнюю среду, твёрдым натиском мягкой агрессии подчиняя всё вокруг: от малейшего атома водорода, до большого космического объекта под названием планета Земля.
     Нервозность избирательна; она действует не на всех одинаково.
     Выходя из лифта, чуть не падаю, машу руками, восстанавливаю равновесие и способность адекватно реагировать: - Какая хвостатая сука не нажралась бананов  у себя на пальме!
     Продавец овощей, пожилой, седой, круглый как арбуз азербайджанец, магнетизируя золотой улыбкой, спрашивает:
     - Что хочешь, дорогой? Апельсин-мандарин, виноград-бананад…
     - Стоп! – прекращаю неиссякаемый ручей слов-извращений. – Бананад?
    - Бананы, дорогой! – светится золотом инков рот продавца овощей. – Бананы!..
     - Пожалуй, полкило достаточно.
     Расплачиваюсь, иду домой, ем бананы на ходу, вкуса не чувствую. Кожуру  бросаю в урны, их на пути много. Последний банан доедаю, входя в подъезд. Ароматную, липкую кожуру на ощупь опускаю в пакет (в подъезде третий день не света); она беззвучно падает.
     Электронный замок, установил на воротах гаража по настоянию друга, не работает. Бью – клятая нервозность! – ладонью по воротам. Они и внутреннее пространство гаража обидчиво и гулко отвечают. Выглядывает из двери сосед автослесарь, работает с раннего утра, лицо и руки в масле: «Чо шумишь?» Указываю на замок, не работает, мол; сосед разводит руками, в электронике ни бум-бум. Интересуюсь, есть ли у него болгарка, срезаю – снова эта неотвязчивая нервозность! – замок. «Ты чо это так радикально?», - у соседа отвисает челюсть. Отвечаю, что на деликатное обращение с техникой времени нет, спешу; он мне, мол, спешить нужно медленно. Что будешь делать? Не оставишь же гараж открытым. Предлагаю ему заварить ворота на десять припаев, а вечером разберусь.
     Выезжаю медленно, а нервозность так и норовит, так и подстёгивает надавить на газ; останавливаюсь и обращаюсь к соседу.
     - Ну, что, Митёк, с почином! – поздравляют друзья. – Наконец-то ты решился на смелый поступок – приобрёл автомобиль!
    «Да! Молодец! Респект! Ух-ха!» - дружеские голоса перебивают друг друга, смешиваются и повисают в воздухе огромным коконом чистосердечных поздравлений.
    - Как тебе твоя ласточка? – кто-то из друзей осторожно поглаживает серый округлый бок машины. – Нравится… - говорит нараспев, отвечая за меня.
    - Не ласточка, - поправляю я. – Птеродактиль.
     Повисает тишина.
     «Вот только не надо, как корабль назовёшь, так он и поплывёт».
     Тишина полная. В изумлении умолк даже магнитофон.
     - Почему птеродактиль?
    И снова тишина. Несколько кокетливая, жеманная и робкая и в тоже время колючая, как ёж, и густая, как осенние сумерки.
     Внимание заострено на мне; ждут ответа. Тяну, думаю, как ответить; ждут, не торопят меня.
     В гаражный кооператив заезжает джип, высвечивает светом неоновых фар нашу компанию. Плотные, чёткие и строгие тени ложатся на стены строений.
Что-то отдалённо знакомое рассмотрел в этих быстро промелькнувших образах.
     - Птеродактиль – скудный, однообразный предок нынешнего разнообразия мира пернатых, - говорю и слежу за реакцией друзей.
     - Мне кажется или нас тут красиво забалтывают, - раздаётся чей-то порядком захмелевший голос. – Или к чему чьи притягивают уши?
     Послышалось «не перебивай! Пусть счастливый автовладелец справится с волнением» и кое-какие колкие, но вполне безобидные сравнения и высказывания.
     Обхожу вокруг машины, лью несколько капель водки из пластикового стаканчика на крылья, капот, чтобы долго служила и без поломок ездила.
     - Это моя первая машина, следовательно – птеродактиль, - терпеливо объясняю друзьям. – А вот следующая будет, действительно, ласточка.
     В ответ послышалось «Клёво, дружбан! За это надо обязательно выпить! За птеродактиля!» и снова в вечернее небо полетели шарики из неразборчивого коктейля из слов и звуков.
     От вспышки глаза прикрываю рукой. Сосед поставил девять клёпок, объяснил, что число должно быть нечётным. Соглашаюсь.
     Выезжая из ворот кооператива, в заднее зеркало вижу соседа, он улыбается, что-то говорит и машет рукой.
     Не успеваю выехать на дорогу, подрезает блондинка – снова нервозность, почти на грани взрыва – на красном «Шевроле». Истово сигналит, безжалостно насилуя клаксон. Показывает средний палец и едет дальше.
     Делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание, медленный выдох через трубочкой сложенные губы. Повторяю. Успокаиваюсь, но нервозность, как дамоклов меч, упирается шпильками предчувствия в затылок. Нервозность…
     Выезжаю на Портовское шоссе; нужно встретить подругу, возвращается из отпуска. Вот же угораздило проснуться уснувшему чувству; когда узнал лучший друг, съязвил, что, всё-таки потянуло на комиссарское тело, к тёплым сиськам и на мягкий бабий животик?
     Тревога не проходит, вместе с ней – нервозность…
     Комиссарское тело, тьфу, чёрт, прилипнет что-нибудь к языку, изо рта не выплюнешь.
     Без затруднений проезжаю все перекрёстки. Комиссарское тело!.. Блин! Нервозность… нервозность всё!.. Загорелая. Отдохнувшая. Лоснится светло-кремовым загаром кожа. Комиссарское тело…      
    А тут откуда ни возьмись, блондинки на «ласточках» подрезают… И снова нервозность надсадно лупит по наковальне затылка, - немеют плечи, - молотом не определившихся тревожных предчувствий.
     Остаётся последний перекрёсток – пересечение Портовского шоссе и проспекта Транзитного. И застываю намертво в бесконечно длинной пробке. Откуда столько машин в такую рань воскресенья. Чо не спится-то народу?! Плотный поток машин окружает меня со всех сторон и с разных направлений.
     На часы не смотрю. Успеваю.
     Медленно, со всеми вместе двигаюсь в общей массе, будто еду на черепахе. В открытое окно настойчиво вторгается дикая смесь звуков из работающих двигателей, шуршащих по асфальту шин, скрипа тормозов, визга колёс, звуков музыки из автомагнитол.
    - Это моя первая машина, следовательно, птеродактиль…
    «Выпьем за птеродактиля!»
    «Хитро, змей, выкрутился!»
    «Чтоб не ездил, летал, касаясь колесами дороги!»
    - Что, баран, вылупился! – это ко мне из рядом стоящей машины; хозяин, жирный боров, истекающий крупными каплями пота, еле дыша, с астматическим сипом. – Чо новое увидел?
    Изгибаю бровь.
    - Ничего примечательного.
    Боров оглядывается по сторонам, вертясь неповоротливой тушей на сиротливо скрипящем сиденье.
     Улыбаюсь. Думаю, что мечтательно. Рот до ушей, хоть завязочки пришей.
     Складываю пальцы пистолетом; целюсь борову прямо в лоб; произношу чётко и громко: - Пуф! Якобы стреляю, подношу указательный палец к губам, сдуваю несуществующий сизый пороховой дымок резким выдохом: - Пфу…
    И улыбаюсь – нервозность, чёрт бы её побрал – думаю, что мечтательно.
    В салоне соседней машины огромный жирный череп водителя раскалывается – медленно-медленно, – затем внутри быстро разлетаются крупные брызги крови, дымящиеся ошмётки мозга, жирные лохмотья кожи с остатками черепа с кровью и потом пополам.
     Один кровавый сгусток попадает мне на правый висок, прилипает; немного повисев на месте, пополз вниз со скоростью улитки к подбородку, оставляя на бритой скуле, пахнущей дорогим одеколоном, кровавый длинный след.
     Жирный боров, истекающий потом, крутит пальцем у виска.
     Я на него не смотрю. Нервозность, нервозность… Минута тянется за минутой; бросаю взгляд на светофор, на нём красный свет будто застыл. Издевается, что ли?
     Нервно барабаню пальцами по рулю. Красный. Минута. Красный. Ещё минута. Моргает. Ну, наконец-то! Застывает жёлтый, странно помаргивая, чуть не дрожа, как банановое желе.
      Из соседней машины, она уходит вправо, боров решил ехать другим путём, доносится: - Чтоб ты здох, п…
      Барабаню пальцами по рулю, выстукиваю какой-то ритм.
      Горит жёлтый.
      Да что ж ты будешь делать?
     К пальцам присоединяется чечётка, ногами стучу по полу.
     Трат-та-та-та-та!.. Трат-та-та-та!.. – выбивают пальцы по кожаному чехлу руля.
     - Трат-та-та… та-та… Трат-та-та!.. – стучат подошвы туфлей по резиновому коврику.
     Ну, это ж надо, Его Величество Жёлтый сигнал решил заморгать.
     - Трат-та-та-та-та!.. – пальцы долбят баранку.
     - Трат-та-та… та-та… - туфли выбивают пыль из коврика.
     Резко выворачиваю влево, давлю на газ…
     Удар…
     Лечу…
     - Раньше за вашим сыном ничего подобного не замечали? – шум в ушах резонирует, но мне удаётся распознать женский голос, обращающийся к родителям.
     Кажется, папа отвечает, что нет, это впервые. Катался во дворе на велосипеде с друзьями. Устраивали гонки. Мы наблюдали за детьми. Внезапно наш сын на середине пути нажимает на тормоз, велосипед останавливается, становится на дыбы на заднем колесе, затем становится на переднее и начинает крутиться вокруг оси. Сын падает…
    Из соседней машины доносится:
    - Чтоб ты здох, п…
    Улыбаюсь, видимо, нервно, мысленно отвечаю: «Обязательно, помёт свинячий».
      Докторша рекомендует обратиться к детскому невропатологу, понаблюдаться, возможно, предполагает она, у мальчика внутричерепная гипертензия. Мама вытирает слёзы, откуда прицепилась эта зараза, папа вышел следом за врачом, что-то у неё уточняя.
     - Нужно вызвать ГАИ.
     Непонятная суета на обочине. Я пролетел пару метров и странным образом приземлился на четвереньки, опираясь руками в пыль на дороге. «Кому понадобилось ГАИ?» - думаю, отряхиваю брюки и иду к начинающей полнеть телами толпе.
     - Звони 03, они ментов сами вызовут.
    Подруга – комиссарского тела захотелось? – приезжает из отпуска, а я пытаюсь рассмотреть, что же случилось. Подруга из отпуска приезжает. Мягкие сиськи и тёплое тело. Ноет затылок, плеч совсем не чувствую, шевелю ими, стараюсь разогнать кровь.
    Спрашиваю у крайнего, что за ажиотаж; он отвечает, два лихача красиво поцеловались, почти лоб в лоб.
    Пальцы выбивают: - Трат-та-та-та-та!..
    Подошвы держат ритм: - Трат-та-та… та-та!..
    Застыл он, в самом деле, этот жёлтый?! А!
    Барабаню пальцами, руль выворачиваю резко, - очень резко, - предельно резко – нервозность, нервозность, с самого утра, грёбанная нервозность – шум в ушах, тяжесть в затылке, плечи занемели. Глаза, будто поворачиваются вокруг оси, и вижу тёмную поверхность каверны глазниц.
     Выбиваю подошвами ритм – трат-та-та… та-та… - со всей силы давлю на педаль газа, утапливаю её в пол по самое не хочу.
    Взвизгнув шинами, ноздрями поймал вонь дымящейся резины – чтоб не ездил, летал над асфальтом, едва касаясь его колёсами! – мой птеродактиль берёт круто влево…
     Удар…
     На мгновение нервозность исчезает. Улетучивается. Испаряется.
     «Чтоб ты здох, п…»
    «Обязательно, детка!»
     Пальцы рук – трат-та-та-та-та!..
    Подошвы туфлей – трат-та-та… та-та…
     Лечу…
     Различаю с трудом, через неслаженный гомон голосов, доносящийся из бубнящих ртов, чёткий баритон, его хозяин нараспев говорит: - На руках понесут тебя, да не преткнёшься о камень ногою твоею…
     Через закрытые веки вижу огонь, яркий, живой огонь горящих свечей. Широко раскрываю ноздри, втягиваю тягучий аромат ладана и воска…
     - Смотрите, зашевелились ноздри!.. Веки дрогнули…
     У кого это веки дрогнули? Прикасаюсь рукой к глазам, провожу ладонью по лицу; кожей чувствую что-то липкое, неприятное, подношу руку к лицу, на ней небольшой комочек загустевшей крови.
    - Есть здесь врач? Помогите…
    Проталкиваюсь через плотные ряды зрителей, ловко орудую локтями, иначе застывшую инертную массу тел не расшевелить. Шаг. Другой.
    «Не коснёшься ногою…»
    Лечу…
    Ощущение полёта приятное. Головой вперёд, немного пригнув её, упёршись подбородком в грудь.
    - Я доктор, работаю в «Скорой», - раздаётся уверенный женский, немного хрипловатый голос. – Расступитесь! Дайте больше пространства.
    Открываю глаза. Кручу головой влево, вправо, уклоняюсь от щекочущего резкого запаха, исходящего от комочка ваты.
     - Ну, вот, ваш мальчик пришёл в себя, - рассматриваю нечёткий силуэт женщины в белом халате. – Голова болит? – это она обращается ко мне.
     Отрицательно мотнул головой и тотчас скривился. Острый раскалённый штырь пронзил затылок.
     - Не поднимайте резко голову, - слышится тот же хрипловатый голос, - возможна травма основания черепа.
    - Хотел помочь, - раздаётся в ответ юношеский голос.
    - Лучшая помощь сейчас, - объясняет хозяйка хрипловатого голоса, - как можно меньше помогать.
    Блондинка на красном «Шевроле» подрезает профессионально, будто в лузу шар кием вгоняет, по самый локоть. Ехидно улыбается, тля прозрачная. Посылает воздушный поцелуй, едва касаясь ярко-красными накрашенными полноватыми чувственными губами кончиков пальцев руки; затем – средний палец – вот тебе! – вверх! Получи фашист гранату.
     Нервозность… нервозность… Ложка хороша к обеду.
     На дорогу выезжать кататься на велосипеде категорически родителями запрещалось; за нарушение можно было запросто лишиться возможности погонять на велике вообще. Запрет касался не только меня, моим друзьям родаки рекомендовали то же. Что делать, приходилось развлекаться, катаясь наперегонки во дворе. Благо, обширная территория, из-за отсутствия у населения денег на личный автотранспорт она гаражами не была застроена, это позволяла.   
    Игры придумывали разные. Бросали мячик на ходу в мишень или в кольцо, или перебрасывались между собой, кто ронял, выбывал из игры и в неё включался новый игрок. Играли впятером, гоняли на великах по земле, поднимая светло-серые струйки пыли; шум от ветра в ушах стоял!
     Учились ездить без рук, управляя великом и поддерживая равновесие движением торса. Первые попытки, как и первые блины, комом, были неудачными. Конечно, падали, но без нюнь и соплей; со временем появлялось мастерство, оно совершенствовалось; ездили не только по прямой, легче не придумать, гоняли на скорости по кругу, объезжая двор по периметру, срезая углы и заложив руки за голову, яростно крутя педалями. Учились выписывать «восьмёрки»; ставили на площадке вешки и проезжали дистанцию, лавируя меж них не прикасаясь руками к рулю.
     - «Скорую» вызвали? – из плотной толпы любопытствующих раздаётся разумный голос.
    - Да! здесь есть медики! – отвечают – нервозно – нервозно? – нервозно! – Чо зря трепаться, не отвлекай…
    - Тут трагедия, а для тебя цирк?
    - Давно не были, - как-то вечером сказал после ужина папа. – Надо съездить. Сегодня профорг что-то по этому поводу заикалась.
     Мама, не отвлекаясь от чтения «Руководство по вязанию спицами» говорит:
     - Только заикаться она и умеет.
     Папа возражает, что мама не вполне справедлива, профорг от работы не освобождёна, как комсомольский вожак. Крутится, как умеет. Мама категорично заявляет, что у так называемого не освобождённого от работы профорга очень – делает акцент на этом слове – часто слова с делом расходятся. Папа не уклоняется от линии защиты и говорит, да, расходятся, но очень – делает акцент на этом слове – редко. Мама что-то добавила, буркнув под нос, например «Ну, тебе виднее».
     - Согласен, в таких случаях шансов выжить крайне мало, - заявляет знаток их толпы.
     Его подхватывает ещё один.
     - Вот, в позапрошлом году был случай, на проспекте Ленина… лужи крови… машины только в утиль…
    - Тьфу, ты, не сглазь! – перебивают рассказчика страшилок. – Глядишь, и выкарабкается. Медицина ныне на высоте.
    - Ну, да, с высоты…
     … всё кажется иначе. Забрались втроём на чердак, подобрали ключ к большому амбарному замку на двери, в нос ударил запах старой пыли,  подобрались к смотровому окошку и смотрим поочерёдно – троим мало места – вниз, на двор. С высоты – ох, это притягательное чувство превосходства – интересней наблюдать за жизнью двора. Видно всё, как на ладони.
     Ко второму подъезду подъехал грузовик. В кузове мебель. Новые жильцы вселяются в квартиру на втором этаже; предыдущие съехали неделю назад, перебрались жить в столицу.
     Из кабины выходят грузчики и водитель, лениво потягиваются, достают сигареты и курят, негромко разговаривая между собой и бросая взгляды на дом. Им что-то кричат из открытого окна; грузчики растирают окурки ногами и начинают разгружать скарб: сначала снимают и складируют тяжёлые картонные ящики и узлы, затем переносят в квартиру.
     Мы наблюдаем за работой грузчиков, восхищаемся, какие они сильные, как ловко управляются с ящиками, как легко разгружают мебель, при этом успевают переброситься между собой парой фраз. Их обрывки долетают до нас, на высоту крыши дома.
     Но всё же не это главное – машина, грузчики, мебель. Из подъезда выходят высокий загорелый мужчина с бобриком на голове, в синем спортивном костюме и девочка, приблизительно нашего возраста, на ней, как и на мужчине, синий спортивный костюм. Друзья заспорили, какой фирмы костюмы «Puma» или «Adidas», а мне в глаза бросилось совершенное другое. Цвет её волос: пшеничный, с густым медным отливом. Когда на них падал луч солнца, они мягко и золотисто блестели.
     - Мужчина, вы меня слышите? – шум в ушах такой, что, кажется, рядом ревут два десятка дизельных двигателей.   
    Открываю глаза. Мутная плёнка мешает рассмотреть спрашивающего. Концентрирую зрение, пароксизм боли взрывает виски, через плавающие перед глазами круги проступает светло-синий спортивный костюм, деревянные тёмные бусы на загорелой шее, тонкие черты лица. Сердце ёкает, бросает в пот, ледяной ком обжигает холодом грудь. У женщины пшеничные волосы с густым медным отливом, ветерок развевает их, и они мягко и золотисто блестят в лучах солнца.
    - Вы хоть что-нибудь слышите, мужчина? – уже кто-то другой задаёт один и тот же вопрос.
    - Безнадежен, - выносит вердикт знаток. – С первых минут ясно было – жмур.
    Шея задеревенела, позвонки хрустят, когда поворачиваю голову…
    … в направлении мужчины и девочки.
    - Новые жильцы, - почему-то шёпотом говорит друг.
    Мы киваем головами, соглашаемся; сухой, пропитанный старой чердачной пылью воздух щекочет ноздри.
     Друг доверительно – всё также шёпотом – сообщает, что родители сегодня идут к ним на новоселье, так что нынешним вечером можно собраться у него, посмотреть диафильмы, поиграть…
      Тут и я вспоминаю… 
      Проснулся рано. В комнате было чрезмерно свежо: в приоткрытую форточку свободно залетал ветер и гулял по комнате, а за окном полоскал в своих стремительных резвых струях зелёные платья растущих возле дома яблонь, они что-то неразборчиво ему высказывали, шелестели листвой, и – туда-сюда – качали беспокойно ветвями. 
      Я вспоминаю то ощущение, с которым проснулся – гнетущее предчувствие исполнения пригрезившегося ночью сна, наполненного проникновенной тоской по чему-то пока не приобретённому, но уже безвозвратно потерянному. Это неприятное чувство противно сосёт под ложечкой, тонкой, горячей струйкой холодного пота, льётся между лопаток вниз, скапливаясь в резинке трусов и чуть ниже крестца.
     Меня всего передёрнуло. В голове всплыло слово «нервозность». Оно мне неизвестно, я не знаю, что оно обозначает, но пребываю в уверенности, что скоро с ним познакомлюсь.
    Не нашарив ногами тапок, шлёпая босыми ногами по холодному полу, иду в туалет. В коридоре полумрак; из двери, ведущей на кухню, тянется нить света; слышу родительские голоса: мама и папа говорят попеременно, чуть громче шёпота.
     И ритмичный стук: трат-та-та-та-та – папа пальцами барабанит; трат-та-та – подрагивает ногой в такт; трат-та-та-та-та – по столешнице кухонного стола, она резонирует глухим звоном, дребезжит в пустой чашке чайная ложечка – трат-та-та-та… В унисон пальцам ноги выбивают чечётку – трат-та-та… та-та…
     Наступаю ногой на что-то скользкое, меня швыряет назад, взмахиваю руками…
     Удар…
     Звук размытый, неверный, нечёткий, будто удар по плохо натянутой или провисшей мембране барабана…
    Стоп!
    Барабан…
    Бана-бан…
    Бана-наб…
    … над…
    - Бананад?! – останавливаю его.
    - Бананы, дорогой! – сияет золотом инков рот продавца овощей. – Фурухт-мурухт!..
     Удар…
     Затылок разлетается вдребезги, как недавно хрустальная ваза, подарок маме на день рождения, её нечаянно столкнул со стола локтём. Мелкие осколки черепа, звеня, рассыпались по коридору. Иду впотьмах по коридору, остатком испаряющегося тумана зрения вижу ярко, до боли, освещённый колодец тоннеля, обвалившуюся штукатурку, кирпичную решётку стен, горы мусора, захламленный пол. Порывисто, беспорядочно двигая губами, втягиваю известково-сладкий запах строительной пыли.
     Надо мной склонились.
     Различаю лица.
     Они мне кажутся знакомыми.
     Мама.
     Папа. 
     Маленькая золотистая птичка вырывается из моей груди, расправляет прозрачные крылья, увеличивается в размерах, заполняя собою замкнутое пространство коридора. Мрачные и сырые стены мешают ей. Она хлопает крыльями, раздаётся звук – трат-та-та-та-та, - от него крошатся кирпичи, с потолка слетает пыль; слышен топот множества бегущих ног – трат-та-та-та-та, - по стенам проходит дрожь, затем их сотрясает сильная волна; пол соприкасается с потолком.
     Птичка трансформируется в серебряную стрелу и уходит через сводчатый потолок, вниз осыпаются обломки кирпича, они больно ранят моё безжизненное тело.
     Через щель в потолке, величиной с маковое зёрнышко просачивается робкий нежной синевы лучик света; через брешь в потолке, размером в ладонь взрослого мужчины льётся уверенно агрессивно-синий, с красным оттенком по краям луч света; через пролом в потолке, он увеличивается миг за мигом, ширится и растёт, врывается, разгоняя сонный полумрак ночи, мощный поток золотистого света.
    Пытаюсь защитить глаза руками, они неподвижны, что левая, что правая, словно мёртвые змеи безвольно лежат в пыли асфальта.
    - Мужчина, если вы нас слышите, шевельните головой, - просит обладательница хрипловатого голоса.
    Кивнуть не сложно. Не в этом проблема. Занемевшие мышцы шеи внезапно расслабились, и голова безвольно откинулась назад.
    Чьи-то крепкие руки хватают меня под мышки и поднимают; сразу же раздаётся предостерегающий окрик, резкий крик-мольба:
    - Не смейте этого делать!
    За спиной слышу тихие шаги, шорох шёлковой сутаны. Раздаётся вкрадчивый, мороз по коже, шёпот с нотками угрозы:
     - The devil takes it, kid, do not disappoint me (чёрт возьми, малыш, не разочаровывай меня).
     Не отрываясь от испещрённого формулами и письменами листа, не поворачивая головы, скривив вправо губы, отвечаю:
     - I will try (я постараюсь).
     Шаги удаляются. Концентрирую внимание на формулах. Не замечаю, как он снова незаметно приблизился и заговорил за спиной.
      - Take into account, I am a choosy examiner (учти, я привередливый экзаменатор).
      Порываюсь сказать, что не подведу, что очень готовился к этому испытанию, морил себя голодом, не спал, впадал принуждённо в транс, разговаривал с духами и, превратившись в миндалевидную ало-синюю капсулу, летал между звёзд, слушал их загадочное пение. Но этого не говорю, выдаю противоположное:
       - As a sponge, absorbed all your knowledge and discipline and did certain conclusions (как губка, впитал все ваши знания и наставления и сделал определённые выводы).
     Деликатное покашливание в кулак. Оглядываюсь. Капюшон  серой сутаны, отороченной по краям узкой багровой лентой, низко надвинут на лицо. Рассмотреть его невозможно, как и услышать дыхание.
     Высокое арочное окно, украшенное витражом, распахивается, створки сильно бьются о стены; стекло осыпается разноцветными брызгами, переливается в свете солнца, повисает в воздухе помещения. Следом за первым окном, распахиваются и бьются оставшиеся четыре.
     Пространство густо наполнено сверкающими осколками стекла. Они в постоянном движении: вверх, вниз, вправо, влево, то соединяются в подвижный шар посреди комнаты, то снова разлетевшись, наполняют её.
     Откуда-то издалека доносится низкий, уничтожающий слух гул. Он нарастает, становится нестерпимым. Я зажимаю уши, что бы только не слышать его; сквозь пальцы из ушей сочится кровь; кровь течёт по лицу, собирается в крупную каплю, которая, на мгновение, замерев, угрожающе срывается  на грудь, скользит по белоснежному шёлку сорочки вниз, оставляя алую блестящую дорожку. Кровь капает из носа, просачивается через брови, волосы на голове; тоненькие ручейки крови льются, бегут по моему лицу, соединяются на подбородке в мощный поток, и он срывается вниз. Сорочка полностью залита кровью, ткань ею пропиталась и стала алой. Вижу себя со стороны и не удивляюсь происходящим метаморфозам.
     - To you to the person scarlet of revenge, than white, color of cleanness and innocence (тебе к лицу алый цвет мести, нежели белый, цвет чистоты и невинности).
       Осколки расслоились и закружились против часовой стрелки: красный слой, зелёный, белый, синий, коричневый.
       - Herein doubted not at all (в этом ничуть не сомневался).
      Движение осколков замерло. Подрагивая и мерцая, они застыли.
      И снова слух режет, рвёт, кромсает на мелкие кусочки низкий, глухой рёв.
      - I am not extremely satisfied (я крайне не удовлетворён).
      Осколки пришли в движение, слои перемешались в плотный поток. Совершив пару витков по комнате, он, разделившись, на пять ручейков, стремительно вытекает из комнаты.
      Я наслаждаюсь тишиной. Обилие солнечного света раздражает глаза, привыкшие к полумраку. В помещении остро пахнет луговыми травами и теплом летнего полдня.
      Я поочерёдно закрываю окна, любуюсь искусно выполненными цветными витражами. Незатейливые сценки взяты из мирской жизни. Но я не забываю, кто я, мне нельзя отвлекаться на пустяки. Разжигаю дрова в камине; огонь жадно красно-лиловыми языками принялся за трапезу – объедать поленья.
     Я сажусь за стол. Раскладываю листы плотной, ослепительно белой бумаги, обмакиваю перо в чернильницу и замираю, смотря в направлении окон с витражами из мирской жизни.
      - I am extremely satisfied (я – крайне удовлетворён).
      - Вы не расслышали, что он произнёс? – раздаётся поблизости чей-то озабоченный голос.
     - Бредит, - уверенно утверждает кто-то.
     Ему возражают.
     - Да нет же! Он определённо, что-то сказал.
     Кто-то констатирует.
     - Вряд ли внятно.
     Оппонент не смиряется.
     - И всё-таки, он что-то проговорил.
     Удар…
     Нервозность… нервозность…
     Лечу…
    Борюсь с нервозностью… с нервозностью…
    Глухой. Как по ослабшей мембране барабана.
      Маленькой птичкой вверх, увеличиваясь в размере, через брешь в грудной клетке, надоевшей за долгие годы заточения.
     Удар…
     Нервозность нарастает, увеличивается.
     Перепонки ушей болят; низкий звук вызывает тупую боль; с ней трудно совладать; раскрываю широко рот в немом крике…
     Лечу…
     Нервозность величиной с огромный воздушный шар…
     … через щель, величиной с маковое зёрнышко; с трудом протискиваюсь через увеличивающуюся брешь; тесно, очень тесно, как жил всё это время в этом до крайности маленьком пространстве: прорываюсь через пролом и выскальзываю…
     Нервозность… нервозность… непонятная, гнетущая нервозность…
     Стеклянный поток разделяется на пять ручейков, по количеству окон, и через них вытекает наружу.
     - I am extremely disappointed (я крайне разочарован).
     Красно-лиловые языки огня  с жадностью набросились на сухие поленья.
     Непонятная, гнетущая нервозность с раннего утра с маниакально целеустремлённостью преследует меня.
     - Трат-та-та-та-та… - барабанят пальцы по кожаному чехлу руля.
     - Трат-та-та… та-та… - выбивают ритм ботинки кожаными подошвами.
     По задумке мастера, витражи со сценками из мирской жизни должны оказывать умиротворяющее воздействие; меня, наоборот, раздражают. Беру лист жемчужно-белой бумаги, обмакиваю перо в чернильницу…
     … и сплёвываю в раковину кровь: разодрал дёсны зубной щёткой. От  боли туман в глазах, хватаю флакон с ополаскивателем для зубов и делаю глоток, прогоняю ароматную жидкость через зубы… нервозность… нервозность… рот наполняет мыльная пена. Рассматриваю бутылочку – средство для мытья посуды.
      Я взбешён!
      Разъярённость вкупе с нервозностью…
      Сочный густой баритон перекрывает разрозненный гомон толпы: - … я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…
      Аромат ладана, свет горящих свечей.
     - … так, благость и милость Твоя да сопровождают меня…
     Умиротворяющий аромат ладана, успокаивающий свет горящих свечей.
     - Не смейте этого делать! – предостерегающий окрик взлетает над толпой.
    - Это ещё почему?
     - У пострадавшего возможны переломы костей и позвоночника. Двигая его, - указывают на меня, - рискуем оставить его инвалидом на всю жизнь.
     Снова кто-то встревает со старой историей.
     - Вот, в прошлом году на улице Ямщицкой… две машины… лоб в лоб… одна шушлайка в хлам, вторая… а кровищи-то было!.. Водитель и пассажир первой чисто антрекоты… у водилы второй голову лобовым срезало…
     Векторное направленное пожелание прекращает жуткий рассказ.
     - Заткнёшься сам или тебе поможем!..
     Удар…
     Затылок разбивается вдребезги, как недавно хрустальная ваза, подарок маме на день рождения, её нечаянно столкнул со стола локтём. Мелкие осколки черепа, звеня, рассыпаются…
     - Бред – последствия травмы, - заявляет всезнающий умник.
     - Определённо, - не унимается оппонент, - он что-то сказал…
     Умник многозначительно ставит, словом точку.
      - Пустое…
      Оппонент после минутной паузы произносит.
      - И всё же я расслышал…
      - … птеродактиль, - поправляю друга.
      Повисает тишина; в изумлении умолк магнитофон.
      - Почему?
      И снова тишина. Колючая, как ёжовые иголки и густая, как осенние сумерки.
      С любовью поглаживаю крышу своего авто.
      - Это моя первая машина. Как и птеродактиль, скудное однообразие нынешнего разнообразия семейства пернатых.
      Лечу…
       Такое ощущение испытывал только в  детстве, когда летал во сне, а проснувшись, приземлялся почему-то на полу возле кровати на ковре.
       Лёгкость необыкновенная. Вижу сразу всё вокруг. Слышу все разговоры одновременно. Понимаю каждого отдельно спорящего. Вижу фанатичный огонёк в воспалённых глазах.
     Соседка отпрянула, округлив в ужасе глаза: - Ой, что это с вами? И – вниз по лестнице, теряя босоножки.
      Нервозность…
      Она меня доконает, если … Если новая нервозность не перекроет кислород старой.
     - Ну, что, Митёк, с почином!
     Сосед объяснил, что любое число будь какого предмета должно быть исключительно нечётным.
      Средний палец вверх – не бином Ньютона, - всё и так понятно, визг колёс. Блондинка на красном «Шевроле», обдав облаком выхлопных газов, скрывается из виду.
      Нервозность…
      Подруга возвращается из отпуска. «Что, дружище, соскучился по комиссарскому телу?!»
     … по наковальне затылка – немеют плечи – лупит молотом не определившихся смутных предчувствий…
     Нервозность…
     «Истосковался по мягким сиськам и тёплому бабьему животу?»
     … последний перекрёсток – пересечение Портовского шоссе и проспекта Транзитного…
       Машины двигаются до нервозности медленно. Откуда их столько в воскресенье? Ладно, я; а людям, почему не спится?
      Загорелая. Отдохнувшая. Лоснится светло-кремовым загаром кожа. Комиссарское тело…      
       «Выпьем за птеродактиля!»
       «Хитро, змей, выкрутился!»
      - Пуф, - якобы стреляю; подношу указательный палец к губам, сдуваю несуществующий сизый пороховой дымок резким выдохом: – Пф!
       По салону разлетаются брызги крови, ошмётки мозга, жирные лохмотья кожи с кусками черепа с кровью и потом пополам.
      Из соседней машины доносится:
      - Чтоб ты здох, п… мать твою!
     Нервозность… всё нервозность, чёрт побери…
     Барабаню пальцами по кожаному чехлу руля, выстукиваю ритм. Всё ещё горит жёлтый.
     - Да что ж ты будешь делать?!
     К барабанящим пальцам присоединяется чечётка ног, стучу кожаными подошвами туфлей по резиновому коврику.
      - Трат-та-та-та-та!.. трат-та-та-та-та!.. – выбивают пальцы ритм из руля.
      - Трат-та-та… та-та… Трат-та-та!.. – стучат ботинки.
      «Какое великодушие с вашей стороны, Ваше Величество Жёлтый Сигнал Светофора!»
      Жёлтый моргает.
       Нервозность…
       - Трат-та-та-та-та!.. – стучат пальцы по баранке.
      Нервозность…
      - Трат-та-та… та-та!.. – выбивают чечётку туфли по резиновому коврику.
      Нервозность…
      «Нет! С нервами у нас всё в порядке!»
      Нервозность…
      Жёлтый продолжает моргать.
      «Заклинило, что ли?»
      Нервозность… нервозность…
      Пальцами по рулю; ногами по коврику.
      «Он, что, издевается?!»
      Руль резко выворачиваю влево. Почему – влево?
      - Трат-та-та-та-та!..
      Нога до упора в пол утапливает педаль газа. Почему – не прямо?
      - Трат-та-та… та-та!..
       Удар…
       На мгновение нервозность исчезает. Улетучивается. Испаряется.
       Лечу…
      Ремень безопасности безуспешно пытается меня удержать.
      Лечу…
      Острая, как бритва, боль распарывает сознание.
      Кто мне что-либо в силах объяснить?
      Лечу…
      Меня выбрасывает как пушинку через открытое боковое окно. Стекло опущено. Утро, а на градуснике плюс тридцать, что будет днём?! Лечу, разделившись, на пять ручейков. Пять разноцветно сияющих до рези в глазах, ручейков.
     Серый тонированный джип «Лексус». За рулём мужчина средних лет. Густые чёрные волосы с незначительной, аристократической проседью на висках. На нём серый блестящий костюм, в тон ему шелковая рубашка и серый в ромбик элегантный галстук. Чёрные замшевые туфли на кожаной подошве красиво смотрятся на ногах.
      Он спокоен. Он удивительно спокоен. Он на редкость спокоен. Не смотря на то, что проснулся сегодня ни свет, ни заря – за окном ветер полощет в своих тёплых струях зелёное платье яблони – с гнетущим предчувствием исполнения пригрезившегося ночью видения. Непонятное ощущение  ожидания чего-то неизбежного сосёт под ложечкой, ментоловой прохладой липкого пота скользит по позвоночнику ниже крестца.
     Нервозность… нервозность… непонятная, гнетущая нервозность…
     Но он спокоен. Он удивительно спокоен. Он на редкость спокоен. Если не брать в расчёт, что едет в аэропорт. Встречать подругу – ну надо же было, олуху небесному, столько лет безмятежной свободной жизни псу под хвост, дать слабину и воскресить угасшее чувство, сегодня она возвращается из отпуска.
      Он лениво посматривает на дорогие  швейцарские часы с бриллиантами: время не поджимает.
      Почему так много на дороге машин? Ладно, я, подругу встречаю; а людям в воскресенье, почему не спится?
      Плотный поток машин с обоих направлений просто приводит в незначительное потрясение.
      Автомобили в ловушке пробки – консервы с мыслящими продуктами.
     Он спокоен.
     Но нервозность… непонятная нервозность изнутри начинает своё разрушительное действие.
     Он удивительно спокоен.
     Подумаешь, задержусь в пути. Подождёт…Но нервозность… нервозность ширится и растёт; просачивается через поры тела и наполняет собой внутреннее пространство автомобиля.
     Он на редкость спокоен.
     Но нервозность… нервозность, заполнившая маленькое пространство большого автомобиля выбивается наружу, тараня серый корпус удивительно красивой  и дорогой серой машины.
      Следя за сигналом светофора, красный как заворожённый, горит да горит, начинает массировать фаланги пальцев.
      Нет, ну что ты, успокаивает он себя, ты спокоен. А так хотелось в это утро поваляться в тёплой постели, растягивая послевкусие ночного сна. А тут подруга, как назло, решила сократить отдых, видите ли, ей приснился, как бы выразиться деликатно, несколько странный сон. С момента знакомства с ней, только такие сны ему и снятся.
      «Да он что там, уснул, что ли?»
      Жёлтый свет меняет красный на посту соблюдения правил движения.
       Подруга приезжает. Загорелая. Отдохнувшая. Лоснится светло-кремовым загаром кожа. Глазки загадочно поблёскивают. Всё-таки, тянет на гладкое комиссарское тело, к упругим, тёплым сиськам и на мягкий бабий животик? Откуда эта чушь? Хм! комиссарское тело… чего только в голову не придёт, пока стоишь в пробке! Хотя, надо подумать. Смотрит задумчиво на золотое тонкое кольцо на безымянном пальце левой руки, переводит взгляд на правую. Потянуло на комиссарское тело?
       «Да он что там, уснул, что ли?»
       В машине наступила тишина и сразу через окна ворвались внешние звуки. Мужчина потянулся к приёмнику, вдруг отчётливо услышал женский немного хрипловатый голос, и резко отдёрнул руку.
       - Прекратите! Не смейте этого делать!
      Он испуганно посмотрел по сторонам. В соседних с ним машинах сидели люди и спокойно пережидали пробку, слушая музыку из автомагнитол. Крик, похоже, он услышал сам.
       Тонкая струйка горячего пота заструилась между лопаток. В машине было прохладно, кондиционер работал исправно. Водитель подставил ладонь под холодную струю, повернул направляющие в свою сторону. Охлаждённый воздух остудил лицо. Полегчало. Откинулся на спинку и закрыл глаза.
      Сочный густой баритон перекрывает разрозненный гомон толпы: - … я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…
      Аромат ладана, свет горящих свечей.
      - … так, благость и милость Твоя да сопровождают меня…
      Умиротворяющий аромат ладана, успокаивающий свет горящих свечей.
       Водитель снова вскидывается и смотрит на себя в зеркало. Сердце колотится и готово выскочить из груди. Мелкие капли пота выступили на лбу. Что за … ?!
       Втягивает носом, медленно и осторожно, воздух. Задерживает дыхание. Сердце успокаивается, пульс выравнивается. Воздух  удивительно пахнет. Запах до боли знаком. Он из далёкого детства; водитель напрягает память и вспоминает, так пахнет ладан и церковные свечи из воска.
      Нервозность… следом за расслабленностью нервозность… гнетущая и уничтожающая…
      Светофор заклинило на жёлтом.
      «Да он что там, уснул, что ли?»
      Сигнал заморгал.
      «Какое великодушие с вашей стороны, Ваше Величество Жёлтый Сигнал Светофора!»
      Пальцы водителя нервозно барабанят по рулю: - Трат-та-та-та-та!.. Ноги поддерживают ритм: - Трат-та-та… та-та!.. Пальцы барабанят по рулю, - трат-та-та-та-та – резкий поворот направо. Почему направо? Ноги ритмично по коврику – трат-та-та… та-та… - педаль газа до упора в пол. Почему не прямо?
      Удар!..
      Глухой звук отражается от любого препятствия: машины, дома, человека. Звук мечется в открытом пространстве замкнутых улиц; протяжное эхо отражается и, рассыпаясь на мелкие части, тонет в пыли обочин яркими жемчужинами. Глухой звук похож на звук мембраны барабана. Провисшей или плохо натянутой.
     Лечу!..
     Лечу через боковое окно – стекло опущено, утро, на градуснике плюс тридцать, ни ветерка, движения воздуха, что будет днём?! – разделившись, на пять ручейков. Пять разноцветно сияющих, свет слепит глаза, ручейков.
     Сажусь за стол. На столешницу, покрытую плотной тёмно-зелёной тканью, кладу лист ослепительно-белой бумаги. Окунаю в чернильницу перо и замираю, глядя, улыбаясь задумчиво, в направлении окна с витражом сценки из мирской жизни.
     I am extremely satisfied!
                                                                                                          23 июня 2014г.