Поэт

Друзья с кем-то горячо обсуждали варианты спасения, но Яше всё казалось, что это далеко и не коснётся их. Вышли из дома. Зима кажется решила вернуться, и было холодно, сыро, промозгло. В разрывах облаков проглядывало небо, но тоже какое-то серое. Вдруг зябкую тишину прорезал нарастающий гул. В небе показались самолёты незнакомых очертаний, и тут же ударила очередь. Падая, Яков заметил, что друг его рухнул, как подкошенный. Его же, Яшино, падение продолжалось, как в замедленной съёмке. Вот голова его коснулась земли, немного подпрыгнула, словно мячик, и снова опустилась на весеннюю сырость, припорошенную снегом, попавшим в разверстый рот.

- Странно, - подумал он. – Меня, кажется, убили и я уже не чувствую своих конечностей, а мысль ещё жива. – И она представилась Яше бьющейся ниточкой на экране монитора, амплитуда колебаний которой всё уменьшалась. – Сейчас будет конец. Ну и хорошо, - подумалось тогда, - я безумно устал и ничего уже не смогу изменить.

Проснувшись, Яша настолько осознал реальность сна, что даже с любопытством стал разглядывать свои руки. Потом он на автомате проделал все утренние процедуры, заварил свежий чай и сел с любимой чашкой лицом к окну. За стеклом было то же, что и во сне - серость. Лёля с Даней улетели к тёще в тёплые края, и он порадовался за них. У него же сегодня был дневной концерт в одной районной общественной организации. Вернее, несколько номеров в этом концерте.

Подкрепившись омлетом и скрюченным кусочком сыра с такой же горбатой корочкой хлеба, встал перед зеркалом, чтобы разработать голос и артикуляцию. Пропел гаммы, проделал несколько упражнений, со стороны напоминавших кривляния мальчишек в детстве. После микроинсульта, когда голос его пропадал на неделю, эти упражнения стали ему необходимы. То ли дело прежде! Он мог орать, хоть спросонок, и в разных тональностях, а голос звучал! Теперь же он вещал, но доносил ли до слуха?

Стихи для выступления Яша подобрал жизнеутверждающие и добрые. Взял с собой несколько последних своих книжек, чтобы раздарить желающим. Оделся нейтрально: серые брюки, дорогой, но не броский джемпер и шарф в тон брюкам, выглядывающий из горловины рубашки. По мере приближения к месту концерта настроение его улучшалось.

Актовый зал оказался небольшим, но уютным. Сюда доносился запах супчика и винегрета, что делало обстановку весьма домашней. Одна из выступающих была уже там и распевалась. Они познакомились. Вскоре появилась и руководительница культурной программы этого заведения. Она предупредила, что концерт будет на час, и вызывать артистов на выступление она будет самолично. К тому времени подошла и вторая певица.

Якова Элькина представили собравшейся публике вторым номером, и он начал читать. После первого стихотворения волнение ушло и его место заняло «чувство сцены». Это то ощущение, когда ты – хозяин, и встречаешь лучших своих гостей, и тебе каждому есть что сказать. Больше не существует ни администрации, ни проблем – только ты и зритель! Яше аплодировали, и ему казалось, что он интересен слушателям. А что ещё нужно поэту?! В зале преобладали дамы, от шестидесяти и старше, и он радовался, что не коснулся военной тематики. Там всё было сурово.

После очередного стихотворения администратор со словами: "Ну, что-то мы приуныли совсем!.." пригласила на сцену певицу, которая мажорно исполнила песенку "Хорошо, всё будет хорошо!.." Яша даже позавидовал: глаза певицы горели, ножки на невысоких каблучках пристукивали в такт музыке, а грудки подпрыгивали при этом. В меру упитанными руками она разводила, накинутый на плечи, шарф, и, казалось, вот-вот пустится в пляс! Публика дружно хлопала в такт и улыбалась.
 
На этой весёлой ноте концерт закончился. Организатор, имя которой, к сожалению, вылетело у Яши из головы, попросила его на пару слов. И он, воодушевлённый, пошёл следом.

- Что это Вы себе позволяете? – напустилась с порога администраторша, красиво вскинув бровь. Яша удивился, что, оказывается, некоторая гневливость может женщину делать привлекательной. – Нам второй Бродский не нужен! Что это за декадентская манера чтения? Где радость в голосе, где оптимизм?

При упоминании Бродского, у Яши затуманились очки, и он перестал видеть своего оппонента. Только улыбался и глупо моргал. Внутренний голос ехидничал:

- Ну, что ты моргаешь, поц, словно идиот последний? – Тут вмешался ещё один – с возражением. - Не мешай. Если дама права, то он сойдёт за дурачка; если он прав, то будет выглядеть как джентльмен, - и вроде бы даже послышалось хихиканье.

- Но, ведь Бродский – величайший поэт двадцатого века, светило в поэзии!.. – тихо проговорил Яша.

- Ну, так он и писал о высоком! А Вы?.. «Что вижу, то пою» называется, - и она взяла из его рук одну из приготовленных книжек. Открыла первое попавшееся стихотворение и уверенным административным голосом показала, как надо здесь читать стихи.

- Ей бы полком командовать! - со вздохом подумал Яша, и выдавил из себя: - О, это возможно. Если ваш слушатель к такому привык, я готов изменить свой стиль чтения, - дурацкая улыбка нелепо засела на лице, и сам себе он казался маленьким и жалким.

- Не трудитесь!

Разговор был окончен. Он зачем-то оставил на столе администратора пару своих книг и удалился. Выйдя на улицу, Яша ощутил множество запахов, нахлынувших на него с невероятной силой. И это было плохим знаком. Перед инсультом было также. Шёл, не чувствуя своих ног, и боялся упасть в мокрый снег, как в сегодняшнем сне. Боялся, потому, что знал, что будет дальше, а ему очень хотелось ещё раз увидеть Даню с Лёлькой.

Дорогу преградила весьма объёмная фигура. Не поднимая головы, Яша отступил вправо, фигура сделала манёвр и снова оказалась перед ним. Яша поднял глаза – то был Фима, приятель по художественному комбинату, где много лет назад они вместе трудились на благо отчизны.

- Где твоё лицо, приятель? Вместо него я вижу мятый белый лист, - пробасил Фима.

- Кажется, я хочу напиться, первый раз в жизни, - выдохнул Яша, втянув голову в плечи.

- Иаков! Вы меня удивляете. В Ваши-то годы - в первый раз? Напиться до положения риз иногда мужику просто необходимо. За мной! Тут есть одно местечко… О! Это Советский Союз! Хочешь заглянуть в наше прошлое? – и, не дожидаясь ответа, крепко взял друга под руку и повёл куда-то, отвлекая весёлой болтовнёй и скабрезными шутками.

По дороге Яша вкратце рассказал о сегодняшнем происшествии, резюмируя: «Вот такой пердимонокль получается! И, что самое интересное, она по сути права. Я со своим уставом влез в чужой монастырь.» 

Фима слушал молча, издавая иногда короткое «хмы!», и только головой качал.
Вскоре им предстояло пролезть в дыру бетонного забора, обойти по грязи глубокую лужу и очутиться перед железной дверью со скромной табличкой «Рабочая столовая».

Ввалились, как в баню – до того там было тепло! Пахло пивом, воблой, борщом, котлетами и гречневой кашей. В небольшом зале народу было достаточно. Во всяком случае, сидячих мест не было. Но Фима с кем-то поговорил и Яшу тут же усадили со словами: «Нет проблем, старик, отдохни!»

Потом друг привычно сказал: «Сдвинем финансы!» и они выложили на стол всё, что было. Фимка сгрёб наличность, включая мелочь, в свою огромную длань и умчался к раздаточной. Яша почувствовал, что ему стало легче, словно он уже дома, и хочется есть.  Лица мужчин, давно уже не юношей, были родными, добрыми, всё понимающими. Возник Фима с подносом, на котором дымились две тарелки борща, приправленного сметаной, и стояла пара запотевших кружек пива.

- Ты сюда ничего?.. – спросил Яша, указывая на янтарный напиток.

- Обижаешь! Начинать надо с чистого продукта. Ну!..  да разольётся напиток чревоугодный по всея периферии телесной! – пробасил друг на манер дьякона.

Кое кто оглянулся на них с понимающими улыбками. А Фимка явно был в ударе: он так и сыпал шутками и анекдотами, и Яшина боль уходила. Через некоторое время он обнаружил, что на столе уже нет тарелок, а пивных кружек прибавилось, и за столом их уже шестеро, и чищеная вяленая рыбка – уже тут. В животе было тепло от съеденного борща, а на сердце стало гораздо легче. Один дедок спрашивал, правда ли он поэт. И Яша достал из планшетника оставшиеся книжки, которые сразу же расхватали.

В этом городе грехов, странном месте,
Не писал бы я стихов никогда.
Что-то сдвинулось в судьбе – вот мы вместе
С моим Ангелом летим в никуда!.. –

декламировал Яша, параллельно думая о Бродском: «У него ведь другой размер стиха!» Посетители слушали, обсуждали своё, вставляли реплики по ходу чтения, что-то просили повторить, а потом – почитать ещё! Яков читал о войне и вожделенной мирной жизни, о любви и коварстве, о философии земного бытия.

- Яшка! Я тебя люблю, - басил Фима. – Они, что там думают: «Встал, яйца почесал, и стишок готов?» Да имеют ли они понятие о профетической миссии слова? Ведомо ли им, что стих приходит оттуда? – указывая глазами на потолок.

- Обидеть художника может каждый! – неожиданно высоким голосом глубокомысленно изрёк сосед справа.

А Яша продолжал читать:

Вертушка падает. Прощайте, мужики!
Кого нашли в горах, мы подобрали,
Доставили и честно воевали -
Нам жаловаться было не с руки.

В девять вечера столовая закрывалась на санитарный час перед ночной сменой. Да и наличные иссякли, а по картам здесь не рассчитывали. Друзья, обросшие новыми знакомыми, выбирались подышать Москвой.

- Я тебя провожу, - рокотал Фима.

И это было кстати, поскольку сам Яша еле стоял на ногах.

- К маме! - махнув указующим перстом, как отрубил, Яша.

Что Фиме было ещё удобней, поскольку жил он рядом.
Около полуночи в квартире Елены Аркадьевны раздался звонок. За дверью был сын с приятелем. Едва зайдя в прихожую, Яков начал сползать на пол по закрытой за ними двери, и Фимины усилия противостоять этому уже не помогали.

- Что с ним? – всплеснула руками, явно постаревшая за последние десять лет, мама.

- Сегодня его сравнили с Бродским!..

- "Качнувшись вправо, качнётся влево" - на это только и уповаю, - процитировал Яков.

- Господи! Я всегда верила в Яшин талант! – воодушевлённо произнесла мама, и это было последним, что услышал в тот день поэт.