Санта Барбара или Две секунды вечности

   
   Санта Барбара, Санта Барбара.
 
   Уютный, в зелени, городок.

   С невысоких гор спускаются к океану аккуратные улочки; прячутся за оградами роз и клематисов арочные входы домов; покачиваются на ветру фонари, и сверкают на солнышке терракотовые черепичные крыши.

   Санта Барбара, Санта Барбара.

   Что ни дом – то смешная уверенность: в этом жили Иден и Круз; в этом – Локриджи; а вон там, ну, конечно, именно там, и не спорьте – собственной персоной СиСи то ли с Джиной, то ли с Софией.

   На высоком холме – францисканская миссия с высоченным деревянным крестом перед входом; музеи; отели; высокие пальмы на малолюдной набережной; прямоугольная арка семи цветов радуги: проходите под ней на счастье! - и деревянный причал, где стоит, опираясь на отполированные временем и ветрами перила, высокая женщина в светлом ажурном платке.
      
   Санта Барбара, Санта Барбара.

***

   У девчонки нога – сорокового размера: а так хочется красоваться в изящных туфельках!

   Рост – под метр девяносто: в самый раз в баскетбол играть, да тренер вздохнул: «Неуклюжа».

   Ладони – широкие, «как лопаты», - вздыхает мать, покупая не перчатки, а варежки.

   Хоть бы голос звенел колокольчиком – нет, хрипит, как у старого мужика.

   Она всё понимает: и неловкие люди прекрасно живут, и кость не у всех узка, и голосом нежным не каждая может похвастаться... Всё она понимает, да и как не понять, если у мамы на все её жалобы один ответ: «И с этим люди живут».

   Живут.

   Но скажите: как жить, если имя твоё – Харитина?!

***

   Ирина – Ира. Валентина – Валя.

   А Харитина?

   Мама звала её Харитинкой; отец... да какая разница, как её звал человек, выкопавший неизвестно откуда и давший дочери самое неблагозвучное имя.

   Сначала она плакала, когда кто-то называл её Харей; потом стала драться: кулаки-то – дай боже; a когда стала старше, потребовала, чтобы её называли только по отчеству: Тимофеевной. Никто не стал возражать: девчонка боевая, связываться – себе дороже.

   Тимофеевна закончила железнодорожный техникум, получила специальность дежурной по станции и уехала по распределению в Восточную Сибирь.

   Небольшой посёлок; станция с романтичным названием.

   Побеленный домик; скамейка у входа; железная печка; допотопный пульт: в техникуме говорили, что такие давно устарели; телефоны служебной связи.

   Тишина, нарушаемая грохотом поездов; низкие звёзды на бархатном чёрном небе; речушка под горкой с ледяной даже в жаркую погоду водой.

   День – ночь – двое суток дома – день – ночь...

   Романтики – хоть отбавляй!

   Скучно не было: то чётный, то нечётный, то пассажирский, то наливной... да и поболтать с молодой дежурной частенько заходили связисты и путевые рабочие.
 
   Жила Тимофеевна в служебной квартирке двухэтажного кирпичного дома: как раз перед её приездом уехала к дочери на Кавказ пожилая дежурная, проработавшая на станции без малого сорок лет.

   Перед Новым годом навестили родители; привезли домашнего мёда, сушёных грибов; положили под ёлку коробочку с золотыми часами.

- Ну, что ж, Харитинка,– вздохнула мама, походив по посёлку, - и не в такой глуши люди живут.
   А отец похвалил: «Молодчина, дочка! Только смотри: никому лишнего не позволяй, а женатым – особенно".

   «Не позволяй». Может, она б и позволила – да никто не заигрывал. Только однажды, когда снегопад остановил поезда, а иней, налипший на провода, прервал связь, зашедший погреться весёлый обходчик попытался прижать её к стенке, но тут же вылетел из дежурки в сугроб.
- Сумасшедшая, - крикнул он. – Не девка – бой-баба какая-то!

   Ну, что ж... не впервой: бой-баба – значит, бой-баба.

   Ритмично тикали на руке золотые часы; катилось куда-то равнодушное время.

***

   Какое чудо – самое чудное?
   Чего ждём, когда ничего не ждём?
   
   Майским вечером постучала соседка: 
- Тимофеевна, пошли к нам: брат вернулся из Армии.

   Сияло высокое небо; полыхали оранжевые жарки; блестели дождинки в фарфоровых чашечках ландышей; весело тикали часики рядом с мужскими часами.

   Никакая она не бой-баба; и для неё есть счастье на свете!
   Тимофеевна осторожно – врач велел не спешить: пятый месяц – не шутка! – поднялась на второй этаж, достала ключи и застыла: из-за неплотно закрытой соседской двери слышался раздраженный голос: 
-  Хватит меня отговаривать! Рано семейством обзаводиться – да еще с такой бабищей! Её даже зовут не по-человечески! Харитина - это ж надо было придумать! Да не причитай: лучше собраться помоги, пока она не вернулась.

***

   Как корабль назовёшь – так он и поплывёт.
   Как дочь назовёшь – такую судьбу напророчишь.

   Чётный, нечётный, пассажирский, наливной...
 
   Как странно: каждая смена тянется-тянется – а посмотришь: еще один год пролетел.

  «И без любви люди живут», - сказала бы мать.

   И без детей.
   Без малого сорок лет проработала Тимофеевна на станции, а когда вышла на пенсию, вернулась в свой старый город, куда за все эти годы приезжала два раза: хоронить мать, а потом отца.

   Девятиэтажный панельный дом; качели; песочницы; лавочки у подъездов.
   Двор, как двор; как сотни таких же дворов.
   Но не скрипят, раздражая, качели; не гоняет ветер бумажки и мусор; не чернеют жжёными пятнами кнопки в лифтах – чистота, красота! - а всё потому, что в этом доме живёт Тимофеевна.

  «Бой-баба! - уважительно называют её соседи. – Никому спуску не даст!»

   Однажды остановились верные часики.
   Тимофеевна покрутила их, повертела, тряханула как следует: не идут! – и отправилась в мастерскую.
 
– Вот, посмотрите, - попросила она. – Конечно, часы очень старые, но мне они дороги. Может, почините?

   Немолодой часовщик надел свою лупу и улыбнулся:

- Не беспокойтесь: починим. Надо же, какой день невезучий: у вас часы поломались, у меня – телевизор. Придётся серии пропустить.

- А что вы смотрите?

   Часовщик засмеялся:
- «Санта Барбару». Вот ведь: никогда не смотрел такой мелодрамы – а увлёкся. Я раньше в море ходил, видел берега Калифорнии.

- И в Санта Барбаре были?

- Нет, мимо прошли.

- Знаете что, - решительно сказала  Тимофеевна, - приходите к восьми, у меня и посмотрите. Запишите: Центральная тридцать девять, квартира сто сорок пять.
   Кто сказал, что у неё некрасивое имя?

   Тиночка. Тина. Нежное имя, как и она сама.

   И каблучки ей подходят, и перчатки нетрудно найти; и ажурный платок, подаренный мужем, так славно лежит на плечах!

   Радостно тикали часики; улыбалось лукавое время.
   Через шесть лет тридцать первого августа Тина проснулась рядом с холодным мужем.
- Сердце остановилось, - сказал врач Скорой помощи. – Лёгкая смерть.
   
***

   Девятиэтажный панельный дом; качели; песочницы; лавочки у подъездов. 
   Всё, как везде.

   Только каждый год в ночь на тридцать первое августа в сто сорок пятой квартире останавливаются часы. Нет этой даты в календаре; не звонит телефон; не включается холодильник; крепко спит немолодая хозяйка; и на двадцать четыре часа исчезает куда-то время.

   Человеку кажется что-то чудом, но это – не чудo.

   Что для вечности день? Две секунды, не больше.

   Время не безжалостно, не равнодушно.

   Оно знает, как и кого лечить.

***

   Санта Барбара, Санта Барбара.

   Уютный, в зелени, городок.

   Сверкают на солнце терракотовые кирпичные крыши; покачиваются на набережной высокие пальмы; прячутся за оградами роз и клематисов арочные входы домов.

   Летит к океану элегантная State Street; разрезает город пополам и спускается к деревянному причалу, где каждый год тридцать первого августа, опираясь на отполированные временем и ветрами перила, стоит высокая женщина в светлом ажурном платке.