Старик и горе Соседушки Часть III

                         
                         
                         Памяти бабушки Матрёны

         НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

       Долго меня не было дома – три месяца повышала врачебную квалификацию в Питере. Сразу же после приезда побежала к маме на кладбище.  Сидела там и всё думала о том, как я рано ее потеряла, как трудно мне без материнской ласки. Поговорила с ней, и мне стало легче. Мама всегда повторяла, что, если человек умирает рано, значит он дарит кому-то остаток своей жизни. Может быть, моим деткам?
        Уходила я в раздумьях. Увидела впереди ковыляющего старика. На кого-то он был похож. Решила ускорить шаги и узнала своего соседа Григория Семеновича. Он был грустным и каким-то поникшим. Увидев меня, он удивился:
         – Ты что делаешь на русском кладбище?
        - Да вот в советские времена не разрешили маму похоронить на мусульманском, потому что она была известным партийным деятелем.
            - Да какая разница, где лежать? Земля – она одна. Не видно было тебя во дворе, уезжала что ли?
          -Да, ездила на курсы.
          - Тебе-то зачем? Ты у нас и так самый лучший доктор. Ну да ладно…
           Он замолчал, а я вдруг вспомнила, как дежурила у них, когда его любимая жена Матрена умирала. Он держался молодцом, только изредка глухо причитал: «Моя очередь была, что ж ты и здесь поторопилась?»
         - Вот скажи-ка милая, как меня зовут? – спросил он меня вдруг.
         - Да уж 40 лет в соседях, и по-разному мы Вас называем: кто Григорием Семеновичем, кто дядей Гришей, а детям нашим стали дедушкой Гришей.
          - Верно! А правильнее было бы назвать ГриГоре. Ты знаешь, у Хемингуэя есть рассказ «Старик и море», а про меня бы сочинили «Старик и горе». Всю жизнь маюсь, как будто страшное испытание на роду написано. Говорят, жаловаться – грех, Бог не прощает – но я так к слову …          
        А ведь, правда, если подробно рассказать о дяде Грише, то и одной книги мало будет. Я часто ходила к ним в дом: старики то наши здоровьем не блистали. У бабули Матрены всегда было чем полакомиться. Она слыла мастером на все руки. Помогала всем, по доброте своей присматривала за детишками во дворе. Вот бывало, приду к ней и обязательно засижусь: так мило и уютно было в их доме. Всегда пахло выпечкой.
       Детей своих у них не было, и удочерили старики соседскую девочку 11-ти лет. Но она выросла, уехала в Россию, и остались они опять одни.
          …Дорога от кладбища до дома не короткая. День был не по-осеннему теплый и солнечный. В Душанбе осень – самая красивая пора.
         --А я знаю, о чем ты думаешь! О том, что погода хорошая? – спросил неожиданно дядя Гриша. – И мои мысли такие же. Хорошие люди были наши усопшие, вот как не приду – всегда солнечный день. И с небушка они нас поддерживают.
         - Вы правы. Моя мама всегда всем улыбалась, как солнышко. Красивая была и добрая, - ответила я.

         ВСПОМИНАЯ ПРОШЛОЕ

           Григорий Семёнович согласно кивнул.А потом вдруг начал рассказывать про свою долгую, почти вековую жизнь. Слова звучали медленно и красиво, как будто он читал написанную им самим книгу.
         -  Подростками нас - детей кулаков отправили далеко от красивых раздольных полей Донского казачества. Родителей своих мы так больше и не увидели.  А стариков, что с нами отправились, мы по дороге всех похоронили. Они припасы молодым и деткам отдавали, а сами с голоду померли. 
        - Дошли мы до Ворошиловабада – сегодняшнего Вахшского района Таджикистана. Куда ни глянь кругом голая пустыня. Одни колючки да солнце безбожно печет, никуда не укрыться от него. Первым делом мы стали рыть колодец.  Долго рыли, и многие падали от солнечного удара. Так началась наша жизнь «на чужбине». Вскоре провели нам Вахшский канал, мы построили добротные дома. Приусадебные участки стали давать хороший урожай, и мы зажили! Никто из местных и представить себе не мог, что всего через пять лет этот безжизненный уголок превратится в маленький, но прекрасный оазис. На совхозных полях мы сеяли хлопок – самые лучшие тонковолокнистые сорта. Они прославили нашу Вахшскую долину на весь мир.
         Вместе с нами приехала в обозе девочка 6-7 лет. Звали её Матреной. В поселении с годами она выросла в длиннокосую, веселую красавицу. Ее оптимизм был заразительным, вселял прямо-таки уверенность, что все у каждого наладится. Мы мало общались, я даже и не подозревал, что она в меня влюблена.  Я-то уже взрослый и все советуют обзавестись семьей. А тут грянула Отечественная война. Нас – кулацких сынов раньше всех призвали на фронт. За час до отъезда Матрена в слезах прибежала ко мне и сказала: «я тебя дождусь!».
      Поверишь ли, её слова в меня надежду вселили. А война – дело страшное! Это в кино все приукрасят, да пафосу придадут. А на самом деле – ад! 
В первые же дни нас молодых бросили на передовую. Тут я и получил контузию осколком от снаряда в голову. Вроде к боевым действия уже не пригоден, так нет, оставили меня на фронте. Всю войну выносил трупы с поля боя и так до самого Берлина… Видеть искорёженные тела, нести их на себе, собирать в братские могилы – дело не для слабонервных. А я зубы стисну и ползу, и иду, и копаю.
         Как-то вынес бездыханного немецкого начальника, а он оказался тяжело раненым. Быстро увезли его в штаб, а мне - орден Красной Звезды. Вот за всю войну и получил высокую награду.
       - Да как же? Ваш китель весь в наградах, и в День победы мы же это видим?
       - То все медали за Победу, в честь памятных дат, а орден был один. Получается, фашист мне подсобил – и смешно, и грешно, - продолжал свой рассказ Григорий Семёнович..
       -  Вернулся я с войны, а меня никто и не узнает.  Поседел, глаза грустные, постоянно шум в ушах, морщины на лице, как будто танком прорезали. Думал, не признает меня Матренушка, а она так бросилась ко мне в объятья, что я чуть не упал. Как она была рада! Говорила, ты живой, а это главное! Больше половины дворов получили похоронки, многие бойцы вернулись калеками. Эх, знала бы ты, моя красавица, какие душевные увечья я получил, сколько смертей на своей спине вынес.
        Свадьба наша была скромная, зато все село радовалось. Я всего на несколько лет старше Матрены, а выглядел как ее отец.
        Матрена оказалась сильная духом. С моими недугами справлялась, дом всегда - полная чаша: и готовила, и пекла, и на зиму запасалась. На нашем урожайном огороде Матрена первой парник поставила. Стала выращивать большие и сладкие лимоны, а это по тем трудным временам дело было нелегкое. Зато деликатес появился на столах односельчан: и для вкуса, и для здоровья.
         Единственное, что мою жену огорчало – не было у нас детей. Да и как им быть с моими болячками-то? Она не унывала, говорила, что все соседские дети – наши. И правда, целыми днями они резвились у нас во дворе. От их шума, я со своей контузией уходил подальше любимые книжки читать.
         Вот ты переживаешь за маму, я за Матрену.  А знаешь, что сказал хороший немецкий писатель Ремарк: «Смысл бытия заключается в небытии. А вечное – в преходящем; здесь круг замыкается». Только вот я бы ещё добавил – всему должен быть свой черед. Твоя мама ушла из мира сего раньше твоей бабушки, разве это правильно?  И Матренушка  – раньше меня.  В Отечественную войну много молодых парней полегло. И это понятно – с фашистами бились.  А в Таджикистане ради чего друг друга убивали? Здесь-то, какого черта заварили кашу?
       -- Да, наша гражданская война точно не имела смысла, - тихо поддержала я его мысли. – Помните, как все мы плакали на похоронах убитого в те годы молодого археолога?  Его дочке было всего  шесть лет, но она запомнила своего отца. А свадьбу мы ей устроили какую! Наша невеста за столом спела своему   жениху песню:

                Прошу… Любить меня, как отец не долюбил,
                Прошу… Стать вместо брата и  сестры,
                Прошу беречь меня, как мама берегла, одна,
                Но как орлица защищала, и в твои руки отдала…

         - Сама сочинила песню! Жених прослезился, и все гости плакали, а она нет. Стойкая была! И голосок – такой чистый, проникновенный, - тихо добавила я. 
А Григорий Семенович с грустью продолжил.
       - Ты знаешь, Матрена так рыдала на свадьбе, что после этого слегла и уже не встала. Любили мы эту невесту как дочь. Мать ее постоянно работала, а малышку мы всегда забирали к себе. Я вместо отца вел ее за руку на свадьбе. После ее песни мне сильно сердце прихватило. Но терпел, боялся испугать жену. Видел, на Матрене лица не было от переживаний…
       - А помнишь день нашего «новоселья»? Мне квартиру дали как инвалиду, ветерану войны и труда, и пришлось из оазиса переселиться в город. Приезжаем, а в нашей квартире другие живут. Показываем ордер, хозяйка тоже. Оказывается, «правоохренительные», то бишь охранительные органы в квартире напротив опорный пункт милиции открыли. А жильцам велели поселиться в соседней, то есть в нашей квартире. Стали объясняться, соседка Лола на все лады ругала милицию. Муж ее - поэт, услышав это, пообещал разобраться и сбежал. Я весь в орденах пошел в опорный пункт прояснить ситуацию. Увидев два законных ордера, дежурный милиционер решил покончить дело миром.  Да, у меня все в жизни не без приключений…

          ЕСТЬ ЯЗЫК - УМА НЕ НАДО?

         Григорий Семенович был персональным пенсионером, но никогда без дела не сидел. Его приглашали на встречи со школьниками, с молодёжью, с ветеранами войны и труда. Ещё наш дядя Гриша без конца хлопотал за обиженных местными чиновниками. Ходил по разным кабинетам, помогая решать самые злободневные бытовые проблемы.                  Изредка при   головных болях Григорий Семёнович присаживался на топчан к нам женщинам, выпить зеленого чая.  Дома казаку было тесно и душно, скучал по казачьим раздольям, по совхозным полям. Тяготила его городская жизнь. Мы это чувствовали, хотя он и не жаловался.
        После работы никто из соседей не мог пройти мимо топчана. Старались хотя бы пять минут посидеть рядом, спросить, как дела, что нового?
      Не забуду случай, когда соседка – научный сотрудник, считавшая себя важной особой, обидела Григория Семеновича. Как-то возвращалась она с работы и мы, сидящие на топчане дружно поздоровались, пригласив и её к нам. Но она, буркнув, что у нее нет времени, лишь махнула рукой.    Тогда Григорий Семенович без всякого злого намерения, с улыбкой сказал: «Пушкин был прав «в академии наук, заседает князь Дундук». Прозаседались, наверное?
        Соседка остановилась и зло выпалила: «Кто заседает, а кто всю войну бреет бороды, и трупы собирает».
        Вот это был удар! А ведь интеллигентной и благородной себя изображала, укоряла нас, мол, чем бесцельно сидеть и разговоры разговаривать, лучше книжки читать. Выходит, книги ее научили быть такой грубой?
Мы онемели.
       - Вот за что мне такие люди попадаются на жизненном пути?- спокойно ответил ей дядя Гриша. - Есть язык, ума не надо? Ты подумай, сколько молодых я вынес с поля боя и теперь их души меня берегут.  А тебя и живые-то, похоже, не жалуют.
           Соседка побледнела и ушла восвояси, опустив голову.
         - Не желал я ей зла, - продолжал вспоминать Григорий Семенович, - но ведь знаешь, что потом случилось. Муж нашей научной особы  - хороший человек, без которого и жизни бы у нее такой не было, помер. Четыре месяца лежал, мучаясь от страшных болей. А соседка, хотя и видела меня часто, но так и не извинилась. Может и ей, и мужу легче стало, если бы не гордыня. Гордыня – самое мерзкое качество в характере человека.
         Я поняла, как больно дяде Грише было услышать обвинение в его «легких» военных буднях.  Он рвался в бой и мстил бы врагам, если б не его контузия. Я долго ходила к нему, лечила, приносила лекарства, еду.

         ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА

        Мы шли среди оградок, смотрели на надгробные камни, читали надписи на них. Григорий Семёнович то улыбался, то хмурился. Потом вдруг задумался и сказал:
     - Хочу еще тебя попросить вот о чем, не удивляйся только. Больше некого, ты у нас самая исполнительная и, главное, добрая. Еще в советское время мы – ветераны войны после 65 лет могли выбрать себе надгробный камень. И я выбрал себе и даже надпись сделал.
     - А ты не улыбайся, - добавил он, увидев мое лицо, - это моя последняя просьба. Камень даже в дни нашей гражданской войны сохранился.  Там только нет даты смерти. Это сделают. Нас – ветеранов теперь по пальцам посчитать можно. Ты только проследи, чтобы все было достойно. А знаешь, какую я надпись сделал на камне:

                             Здесь лежат старик и горе,
                             Так в обнимку и лежат,
                             Ведь старик и не допустит
                             Горю по земле гулять…
   
         - Пусть нескладно, зато от души. Будут люди читать и думать, вот где - горюшко-то захоронено, и оставят свои грустные мысли.
        - Ну, какой же Вы позитивный!  Даже об этом и то с улыбкой, - тихо сказала я.
        - А я смерти не боюсь, пусть она сама меня боится!  И ты не грусти, Твои добрые дела к тебе добром и возвращаются от детей, которых лечишь, и их родителей тоже. Вот я тебе и доверил свою просьбу, знаю, что выполнишь. Мой любимый писатель Ремарк, такой же израненный на войне как я, сказал: «А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта…А иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь… Время — плохой доктор… Заставляет забыть о боли старых ран, нанося все новые и новые… Так и ползем по жизни, как ее израненные солдаты…
        И с каждым годом на душе все растет и растет количество плохо наложенных повязок…»
         Дядя Гриша цитировал без запинки, и я опять поразилась его памяти.
         … Мы, наконец-то подошли к своему дому. Муж ждал меня на улице и, увидев рядом с Григорием Семеновичем улыбнулся, а его тревожный взгляд смягчился.
         - Не переживай, в надежных руках была твоя любимая. Мы по дороге разговорились и припозднились. – Читай Ремарка, он сказал: «Первый человек, о котором ты думаешь утром и последний человек, о котором ты думаешь ночью — это или причина твоего счастья или причина твоей боли». – Зульфия любит поэзию Мирзо Турсунзаде, а я своего Ремарка, а всё одно и то же, всё о жизни.
         Он уходил прямо держа спину, а мы с мужем смотрели ему вслед и каждый молча думал о своем…