Ищите интонацию

Писать о любви правильнее стихами. Рифма, как аккомпаниатор, ведёт голос солиста. Исполнителю остаётся только не забыть текст и не отвлечься во время исполнения. А вот проза (как литературный размер для чувствительных декламаций) сложна и путана.
 
Как-то в дни творческого застоя заглянул я к своему старому учителю литературы Афанасию Гавриловичу. Мой непрошенный визит немало обрадовал старика. "Господи, обо мне кто-то вспомнил!" - Гаврилыч смахнул слезу и побежал по коридору на кухню, охая и оправдываясь: "Я сейчас, быстренько. Чаёк только поставлю!" 
- Афанасий Гаврилович, научи писать про любовь прозой. Пробовал я и так, и сяк, чувствую, не рОбят мои литеры камертона сердечного, - крикнул я ему вслед с порога.
Слышу, Гаврилыч отложил приготовления и замер. С минуту его не было. Затем учитель появился в проёме кухни, скрестил на груди руки и, неторопливо подбирая слова, ответил:
- Ты погодь, Мишаня, не капитись. Любовная проза – это не болтовня двух персонажей про любовь. Это, Мишань - тайна! А слова, что слова. Слова, уж поверь мне на слово, бывают и ни к чему. Ты вот что, попробуй писать без слов!
Афанасий Гаврилович достал из кармана свою знаменитую янтарную трубку и затянулся табачком.
- Как это? - переспросил я.
- А так, - учитель выпустил сизое колечко дыма, поднял указательный палец вверх и добавил, - тут важна интонация!

Я вернулся домой, выгорая от литературного нетерпения. Не снимая пальто, подбежал к письменному столу и включил компьютер.
- Что-то случилось? – поинтересовалась жена из кухни, накрывая стол для позднего ужина.
- Ты ешь, я потом. Интонация… Вот оно что! - пульсировал в моей голове добродушный голос Гаврилыча, - Интонация!
Голос манил. Я наблюдал издалека, как Гаврилыч выписывает на классной доске в строчку какие-то иероглифы любовного содержания, а мы, великовозрастные балбесы, хихикаем в парты и приторно краснеем, поглядывая на девчонок. Но вот юношеская дурь постепенно оставляет нас. Над партой поднимается смущённый Никита Лобзев:
- Красиво! Нам бы так!.. – Никита обводит взглядом притихшие ряды, открывает хрестоматию и читает отрывок из «Капитанской дочки», где Гринёв, он же Никита Лобзев, объясняется в любви Машеньке Мироновой.

...я выдохнул и поставил жирную точку.
- Или иди спать, или читай! – послышался за спиной голос жены. Веки мои слипались, но я набрался сил и прочитал ещё не остывший литерный набор о любви молоденькой девочки к старому учителю литературы, любви, которой суждено было тайно родиться и также тайно умереть в сердце будущей женщины. Первая любовь не выбирает…

Я закончил чтение. Старенький Брегет пробил три часа ночи, наполнив гостиную бархатным перезвоном. Жена сидела неподвижно, запрокинув голову. Глаза её бродили под потолком и, казалось, что-то высматривали на пожелтевшей от времени побелке.
- Спасибо, Миша, - наконец произнесла она, - ты тронул моё сердце. Разве я когда-нибудь рассказывала о своей первой любви? Твоя влюблённая девочка – это я тридцать лет назад! Я не помню, как выглядел мой возлюбленный учитель литературы, помню только, что он частенько поднимал вверх указательный палец и, глядя куда-то поверх нас, таинственно произносил: «Ребята, ищите интонацию!..»