Рыбачки

Как мы, женщины, покупаем рыболовные снасти в магазине? По цвету, по весу, по удобствурукоятки в руке, и, конечно, вон ту с красненьким лепестком подайте. Да нет, не эту, а ту, узкую. Левее. Выше. Да, да эту. А знаете, почему мы так настырно просим именно эту блесну? Нашей руке не безразлична легкость и хореография хода снасти. Не по логике ее назначения, а по интуитивному чувству движения. Логика – это прерогатива мужчины. Продумал, просчитал, вычислил. Берег. Рельеф дна. Солнце, атмосферное давление, ветер. Фаза луны. А мы?
По каким параметрам мы выбираем место рыбалки? Нам, женщинам, недоступны по-мужски логические обобщения полученных данных: «Здесь рыба есть». Скорее свойственен псевдоанализ ситуации: «Я верю, я жду. И, конечно, надеюсь». Голос не разума, но чувства. Интуиция! Я вижу, я слышу, мне никакой эхолот не нужен. Вот она, рыба. Затаилась конкретно здесь. Шевелит плавниками, наблюдает за мной. Рыба – женского рода. У нее тоже интуиция, и мы понимаем друг друга.
Мы, женщины, не вымеряем расстояние, не проверяем свой глазомер. Через рукоятку спиннинга нашим пальцам передается трепет летящей блесны. Двадцать восьмым чувством мы отмеряем секунды полета. И под рукой катушка зудит ровно столько по времени, сколько нужно, чтобы подать угощение в яму под нос этой сонной корове с острыми зубами.
Мотивация мужчины на рыбалке – успех любой ценой. Мотивация у нас, женщин, вновь пережить когда-то уже испытанный каскад ощущений. Удар по руке. Изнутри окатывает жаром. Тихо шуршит катушка. Тяжелый ход. Наверное, трава. Холодок предположения. Ага, пошла в сторону. Есть! Есть! Дочь уже держит подсак на изготовку. Слова как-то внезапно заканчиваются. Звучат только междометия. Думать некогда. Тащить надо. Когда темная тень подвигается к лодке, происходит то, из-за чего собственно мы болтаемся среди зудящего комарья. В этой страшно неудобной резиновой посудине, в которой и разогнуться-то для броска невозможно, а уж перегнуться через банановый борт с подсадком — это и вовсе фигурно-акробатический этюд. Зубастая нахалка, в последней попытке освободится от колючей железяки, застрявшей между зубов, выполняет высокую свечу над водой. Кино останавливается. Видно каждую чешуинку белого брюха с растопыренными пальцами-плавниками, оскал острых как ножи зубов. Брызги летят в лицо. Дальше пробел. Минуты борьбы остаются за кадром.
И вот лежит она, щука, на дне, тяжко дыша. Зажала блесну, жует подкровавленной губой. Подожди, касатка. Раззявь пасть-то. Из живого трепетного долой тройник. Что же делать-то с тобой, рыбонька? Ах как жить ты хочешь отчаянно. Бьешься хвостом-веслом о резиновый борт. «Отпусти меня. Я тебе еще пригожусь» Отпустим? Смотрим с дочерью друг на друга. Пока переглядывались, щука изогнулась коромыслом, хлопнула хвостом по резине и была такова. Гуляй, красавица. Как-нибудь в другой раз встретимся.
Солнца еще не видно из-за горы. Молочная вата тумана плывет по неподвижной плоскотине залива. Ни дуновения ветерка, ни звука, ни шороха.
Между высветленным небом, тычками кустов и трав, зависли черные силуэты лодочек. Застыли в молитвенной позе рыбаки. Где-то стукнуло весло. Плеснуло. На поверхности тают круги. Рыба плавится. Штришок лодочки качнулся. Рыбак поднял руки, опустил, снова поднял и опять застыл в неподвижности.
— Деда!.. – покатился по воде звонкий мальчишеский крик: Деда!.. Иди! Чай вскипел! — Одна лодочка тронулась и бесшумно заскользила в дальний угол залива.
И опять тишина. Запах воды, пришедший из детства, когда и Олха была большая река. А рыба ловилась на стремнине в банку на веревке. Знакомый запах пропитал все насквозь, кружит голову, тревожит неясным томлением, предчувствием обязательного и неизбежного. Но вот кромка сопки озолотилась дугой восходящего солнца. По небу плеснули краской. Пискнула птаха в лесу, ей ответила вторая. И забренчал, сорвался с веток прибрежных сосен, рассыпался над шелком воды переливчатый птичий оркестр.
Издалека, нарастая, послышался гулкий звук моторки. Она увеличилась, очертилась, из круглой точки начала превращаться в острый носатый силуэт с сидящими в ней фигурами людей. Совсем близко мотор умолк. Лодка разрезала пополам водяное полотно. Тихо зашуршала прибрежная галька. –  Ш-ш-ш-ш! Набежала волна. Застучали уключины. Затопотали сапоги по днищу. – Ш-ш-ш-ш! Вторая волна, третья, пенную муть растворяла в ошметках водорослей. Ш-ш-ш-ш! Один из рыбаков соскочил на берег, ловко подтянул за веревку лодку. Тяжело заскребло днищем по камням.
— А мы с уловом! – улыбка осветила тонкие черты лица сына. Влажные светлые пряди прилипли ко лбу. Пот струйками рисовал дорожки на бледной коже, а блестящие глаза ждали и надеялись на похвалу.
— Боже мой, когда вы успели! – зябко кутаясь в плед, я улыбалась рыбакам.
Мужчины собирали лежащую на дне рыбу в принесенное мной ведро. Подошла дочь, вооруженная ножом и разделочной доской.
— Давайте бабоньки, чистите, да на сковородку скорей. Спите долго. А потом еще потягиваетесь.
Мы с дочерью чистим рыбу. Что были на рыбалке, умолчим. Не поймут нас мужики. На смех поднимут, когда узнают, что не взяли добычу. Не понять им наш бабий заговор. Щучка-то по весу тянула раза в два больше всей мелочи, бултыхающейся в ведре. Мы ее отпустили, чтобы не было у наших мужчин повода сомневаться в своем рыбацком превосходстве над нами. Женщинами.