Тоннель

1.
   Она летела по тоннелю.

   Отчаянно отбивалась от кафельных стен – таких же ослепительнo-белых, как в операционной, где на узком холодном столе осталось лежать её равнодушное тело.
   
    Летела сквозь боль, сквозь отчаянный стон, не понимая: откуда он в этом тоннеле?

 – Была бы с улицы – не кричала, – донёсся чужой недовольный голос. – С утра три раза звонили. Сразу видно – блатная.

***

   Она очнулась в реанимации: кто-то больно бил по щекам. Разлепила непослушные веки.

– Ну, наконец-то, – сказал тот, из тоннеля, голос. – Напугали вы нас, Татьяна, еще как напугали.  Просыпайтесь: всё позади.

   Мягкая рука приподняла её голову:

– Пейте: это клюквенный морс. Потом скажете своим, чтоб принесли – его и куриный бульон.

– Извините, – прошептала она. – Извините, что я громко кричала. Не потому, что блатная. А может, и потому. Я не знаю.

– Ничего себе, - удивилась врач. – Неужели слышали наши разговоры?

– Да. Я куда-то летела...
***

   Отсмеялся четвёртый день – «Психика так устроена, – объяснила кудрявая медсестра, – на четвёртый день отпускает. Сегодня вам палец покажи – смешней ничего не видели»; исчезла больничная тема в телефонных разговорах со знакомыми по палате, зажил шов, позабылась боль.

   Остался полёт.
– Забудь, дочка, – вздохнула мать. – Твой полёт еще впереди.

– Да что ты выдумываешь? – удивился муж. – Радуйся, что всё обошлось.

– Делать тебе нечего, – пожала плечами Ленка. – Моуди помнишь? Жизнь после смерти? Все летят. Так что, подруга, нечего оригинальничать: сорок пять как никак, не ребёнок.

  «Все летят».

   Да, летят.
   Видят свет впереди. Ласкающий добрый свет.

   Под ней чернотою зияла бездонная пропасть.
2.

   Измучил её этот тоннель.

   Больше года прошло с то ли падения, то ли полёта, и мир не раскололся пополам, и не рухнуло небо, и у привычной уже бессонницы может быть сотня других причин... да и мало ли что привидится под наркозом?

   Она старалась жить, как жила до тоннеля: отбрасывала  мысли о нём – ненужную шелуху; уговаривала себя, что совсем не хуже других: никого не убила, ничего не украла... что там ещё в списке смертных грехов? – но не подводившая прежде память упрямо вытаскивала на свет прочно забытое, давнее, мелкое... о чём не то что не помнилось – не вспоминалось.
***
 
    Они с Ленкой готовились поступать в институт.

    Антонов, Моденов, Сканави, Шахно... до сих пор помнит авторов-математиков. Сколько они перерешали этих задач! А вечерами, когда спадала жара, открывали окно и развлекались, слушая, как сидящие на широкой резной скамейке соседки обсуждают бесконечные сериалы. Она и имена их забыла, этих соседок, и лица, и только Прокопишна стоит, как живая – через двадцать-то с лишним лет. Уже не помнится, почему её так называли, вроде правильно говорить Прокоповна – нет, Прокопишна, и это тоже казалось смешным. О ком бы ни шла речь, маленькая сгорбленная Прокопишна робко спрашивала: «А этот герой положительный?» Ей терпеливо отвечали, чтобы через несколько минут снова услышать: «А она отрицательная?» Они с Ленкой разве что со смеху не умирали, слушая эти глубокомысленные вопросы.
 
   Почему ж вспоминается та Прокопишна? Она и в доме-то их не жила: приехала погостить к кому-то, а вот ведь: приходит во сне и молчит.

   Неужели потому вспоминается, что процокали однажды вечером каблучки мимо резной деревянной скамьи с одиноко сидящей Прокопишной?

   Не остановилась, не присела хоть на минутку, услышав негромкое: «Детка, посиди немножко со мной».
 
   Сделала вид, что не слышала, и поспешила в подъезд.
   Таня позвонила матери:

– Мам, помнишь: к кому-то из соседей приезжала старушка – Прокопишна? Не знаешь: жива она?

– Не знаю, – ответила мама. – Она давно в деревню вернулась... скорей всего, уже умерла. А почему ты вдруг её вспомнила?
 
– Да так... сама не знаю.

– Она приезжала к Надежде Васильевне, вашей физичке. Это её свекровь. Когда умер свёкор, Надежда Васильевна позвала её жить к себе. Хорошая была женщина, эта Прокопишна: столькому нас всех научила. И вода кипячёная-некипячёная, и нечётность овощей в салатах, и ячмень как лечить – всё от неё. Да что говорить –она многим тогда помогла. Мы так жалели, когда она  уехала: но уж больно переживала, что могила мужа травой зарастёт.

– Мам, а почему ты мне ничего не рассказывала? Мы думали – бабка как бабка, смеялись над ней...

- Потому и не рассказывала, что смеялись.
   Значит, Прокопишна приезжала к Надежде Васильевне. Всем помогала – только Юрке, родному внуку, помочь не могла. Интересно, как он теперь? Наверное, на инвалидности? А физичка, конечно, давно на пенсии. Странно она ответила на Ленкин дурацкий вопрос...

***
– Ой, Тань... что я тебе расскажу! – Ленка с таинственным видом огляделась по сторонам: коридор почти опустел, и переменка затихала в предчувствии звонка на урок. – К маме вчера физичка приходила, они пили на кухне чай, а я в зале уроки делала. Ну, ты ж понимаешь, как я их делала... Ну, вот. Сначала ничего интересного, о каком-то новом лекарстве говорили, мама ей сочувствовала: мол, трудно одной, Юрку лечить нужно, и работа не из лёгких, а физичка и говорит: «Нет, Галина, не трудно мне: тяжёлую ношу легче нести». Не иначе – крыша поехала. Вот скажи: разве два кирпича легче нести, чем один?

– Да ну! Может, ты ослышалась?

– Ослышалась, как же! Говорю же: крыша поехала. А давай её на уроке спросим, что тяжелее: два кирпича нести или один? Только ты спроси, ладно? А то ещё догадается, что я подслушивала.
   Весь урок Ленка с самым невинным взглядом то толкала подружку острым локтем, то многозначительно вздыхала, и перед самым звонком Таня подняла руку:

– Надежда Васильевна, можно вопрос? Какой груз труднее нести: лёгкий или тяжёлый? – И, услышав чей-то смех, упрямо вскинула голову : – Я серьёзно спрашиваю.

– И я серьёзно отвечу, Таня, – улыбнулась Надежда Васильевна. – Труднее нести тяжёлый груз. – Она помолчала, пока отзвенел звонок:

– Но хотелось бы верить, что когда-то ты иначе ответишь себе на этот вопрос.
3.

   Надо же: вспомнились те кирпичи.

   Много чего вспоминается, и кажется, вся дотоннельная жизнь – сплошные ошибки.

   А может, она усложняет? Выдумывает ерунду? Может, правильно делала, что жила проще некуда:  летала-порхала, стряхивала чужие проблемы, как налипший на каблучки песок. Ни бессонницы не знала, ни сожалений, ни вины непонятно за что... вроде той реплики, брошенной мимоходом.
   У дочки была одноклассница, спокойная славная девочка: на каждом родительском собрании её очень хвалили. Как же её звали, ту умницу? Лена? Лариса? Да, конечно – Лариса. Она жила в соседнем подъезде, на верхнем двенадцатом этаже. В девятом классе их учительница математики куда-то уехала, а новая невзлюбила Ларису. Что между ними случилось в тот день, уже не помнится – но Лариса на уроке сняла серёжки, протянула подруге, потом встала и вышла из класса. Поднялась в своём доме на крышу, бросила вниз портфель и прыгнула вслед за ним.

   Двор гудел. Жалели девочку, обвиняли учительницу, сочувствовали родителям, и только Татьяна удивлённо пожала плечами:

– Что ж там за мать: у дочки проблемы, а не пожаловалась, не поделилась? К кому же идти, как не к матери? 
 
    Сначала она удивлялась: почему перестал здороваться с ней Ларисин отец? Почему, оказавшись случайно рядом, её мать отворачивается и поспешно уходит? А когда поняла: донесли! – привычно махнула рукой: обиделись? – ну и ладно, правду никто не любит, не хватало ещё расстраиваться из-за такой ерунды!

   Как не стоило расстраиваться из-за Натальи.
   Когда новенькая пришла к ним в отдел, Татьяна ахнула: статная, яркая, кожа – бархатная, не иначе! Но как только открыла красавица рот... лучше бы не открывала. Только и слышали от неё скорбное: «Грошей немае», и ведь умудрялась пожаловаться, о чем бы ни заходила речь. Через пару лет под каким-то предлогом –видно, не только Татьяну раздражало это унылое «Грошей...» – Наталью уволили.  Она уходила с таким несчастным потерянным видом, что Татьяна сказала сочувственно:

– Не расстраивайся, Наталья: еще денежнее работу найдёшь. А пока как-нибудь перебьёшься. А не пeребьёшься – приходи, поможем всем миром.

– Что?! – Светлый персик мгновенно превратился в багровый гранат.  – Это ты-то поможешь?! Да ты будешь последней, к кому я с печалью приду!
***

   Сколько их было – Прокопишн, Наталий, Ларис...

   И ведь в голову не приходило, что обидела, не заметила, мимо прошла.

   Значит, нужен был этот тоннель? Нужно было швырнуть её вниз  – чтоб бессонницей наградить и заставить горько задуматься...
4.
                      
                         Вы шумите, шумите надо мною берёзы,
                         Колыхайтесь, ведите свой напев вековой...

    Как хорошо поёт паренёк! И девчонка рядом  такая славная: глаз влюблённых с него не сводит. Ещё бы: десантная форма – в отпуск, наверное, приехал, – гитара, красивая песня... конечно, привычнее слышать её на белорусском – "Сябры", вроде, поют – но и так хорошо.

   И вообще всё хорошо.

   Автостанция  чистенькая, малолюдная, и автобус на Жировичи – только что объявили – подойдёт через десять минут.

   И выглядит она на удивление хорошо, будто и не тряслась всю ночь в неуютном вагоне, тщетно пытаясь заснуть. Вот что значит – с надеждой за помощью ехать.

                          А я лягу-прилягу возле старой дороги
                          На душистом покосе на траве молодой...
   Это Ленка её надоумила: «Сколько можно терзаться, – говорит. – Попробуй-ка в монастырь съездить: тамошний старец только в глаза посмотрит – сразу рецепт даёт, как от тоски избавиться – или что там тебе жить не даёт».
   И муж поддержал: «Поезжай: может, подскажут  что-нибудь, а то и сама не спишь, и мне не даёшь».

   Подскажут. Помогут.
   Примет её седобородый сгорбленный старец; спросит, как зовут, с чем приехала, а потом прошьёт насквозь проницательным взглядом...

    Вот и автобус. И паренёк с девушкой садятся –наверное, тоже за помощью едут.
***
   
   Перед входом в храм Татьяна остановила проходящего мимо монаха  – конечно, монаха:  кто ещё может быть с бородой и весь в чёрном до пят?

– Простите, где я могу увидеть старца?

– Старец не принимает, – ответил монах. – Он нездоров.

   Вот и всё.

  «Не принимает». А она так надеялась... Ладно: поставит свечки, постоит немного на службе и поедет домой.
– Что ж вы юбку-то не надели? – женщина в иконной лавке неодобрительно покачала головой. – Разве не знаете, что в церковь в брюках нельзя заходить?

– Знаю, – ответила Татьяна. – Но я приехала издалека, а в брюках в дороге удобнее.

   Она купила свечки, повернулась, чтобы идти в храм, и услышала брошенное вслед:

– Удобнее... Всё бы вам что полегче искать.
***

      Она ехала домой и улыбалась: помог седовласый старец!
      Пусть не сам, пусть устами неприветливой женщины – но дал ответ на измучивший её вопрос.
5.

    Адрес дала Ленка: оказывается, её мать до сих перезванивается с Надеждой Васильевной.

   Татьяна хотела сначала позвонить, но Ленка настояла:

– Не выдумывай: сделай им с Юркой сюрприз. Кстати, мать сказала, что он уже несколько лет только в коляске передвигается. А вообще интересно: узнает она тебя?

  «Узнает она тебя?»

   Конечно, не узнает. Они и с Юркой-то вряд ли друг друга узнают – даром что десять лет в одном классе учились. Она ведь на первом курсе, как замуж выскочила, так и уехала из их огромного дома на Набережной. Домой приезжала нечасто: всё больше мама к ним.

   Так... вот и пятнадцатый дом. Третий подъезд, первый этаж...

   Дверь распахнулась сразу.

– Танечка?! – Ахнула Надежда Васильевна. – А красавица-то, красавица! Совсем не изменилась. Юра, встречай гостью: Танечка к нам приехала.
   И она еще думала, что её не узнают!

   Стол, накрытый парадной, с кистями, скатертью; печенье – «Танечка, не поверишь: Юра сам печёт!»; яблочное варенье  – «А это уж я ему не доверяю: обязательно пригорит!»; виноград и конфеты, принесённые Таней... и радость, неприкрытая радость от встречи.

   Таня рассказала о муже и дочке – «Скоро замуж выскочит – копия я: всё знает, ничьё мнение ей не указ!»; посочувствовала Надежде Васильевне – «Возраст, Танечка, никого не щадит: то давление, то ревматизм», – порадовалась за Юрку: стал редактором, работает дома, пишет стихи – «Не проси даже, не покажу: они очень незрелые» - и, уже встав из-за стола, спросила:

– Надежда Васильевна, а ваша свекровь жива?

– Что ты, Танечка! Восемнадцать лет как умерла. Я в последний раз у неё на могиле лет десять назад была: деревни нет, автобус не ходит, мне не добраться.

– А дайте мне адрес – я доберусь.

– Что ты, Танечка: там от станции километра четыре нужно идти. Дорога уж заросла, поди.

– Надежда Васильевна, я доберусь. Выполю сорняки, посажу что-нибудь. Мне нетрудно. Ну, что вы... не плачьте. Меня муж отвезёт. И ещё: я хотела сказать... я понимаю, почему вы тогда так ответили на мой глупый вопрос.

– Глупый вопрос? – Удивилась Надежда Васильевна. – Не помню.

– Про кирпичи. Я только теперь поняла, что вы имели в виду.
***

   И будут шуметь берёзы над затерянной в лесу тропой.

   И будет когда-то новый тоннель.

   И будет полёт.