Чалма

Тофалария – недоступный край сокровенных красот, край горной тайги, существующий испокон веков и до наших дней сам по себе, вне цивилизации. Тофы, представляющие собой крохотную местную народность, в прошлом кочевники, именовавшиеся карагасами, что в переводе означало «черные  гуси»,  вели кочевой образ жизни, поклонялись шаманству, но со временем во многом утратили родной язык и самобытность, сохранив, однако, извечное слияние с природным естеством.

Николай Челноков, молодой художник-живописец, на творческую поездку в страну тофов возлагал немалые надежды. Где еще найти такие ландшафты, завораживающие и загадочные? В условиях полного бездорожъя он в составе группы геологов конным ходом добрался от поселка Алыгжер до верховьев Уды, в месте впадения в нее другой горной речки Нерха, неширокой, но с характером. На ее крутых поворотах сталкивались быстрые потоки встречных волн, дыбились плотной клокочущей стеной и тяжело оседали,  смыкаясь с темными водоворотами. Редкая нога человека ступала по тем берегам.

Разместились в зимовье, что приютилось у подножия Удинского хребта, и участники экспедиции, освоившись на стойбище, занялись своими делами; геологи – бесконечными изысканиями минералов, кони, привыкшие к самообслуживанию, подались на подножий корм, а Николай присматривался к местности в поисках броских уголков природы для рисования с натуры. А выбор был такой, что глаза разбегались. Вдоль Уды раскинулись, все под таежным покровом, пологие холмы. Над ними высились мраморные вершины заснеженных скалистых гольцов. Ранней осенью Восточный Саян раскрывался художнику во всем великолепии буйных красок. Склоны одного берега притягивали сочной зеленью пушистого кедрача, а на другом глаза слепила прозрачная позолота  лиственичной бахромы. На стыках холмов, не сообразуясь с законами земного притяжения, во все стороны растекались ручьи и ручейки, мелкие и покрупнее, веселые и говорливые. Погода менялась быстро. Только-только радовал погожий день, как с севера по речной долине уже нависали низкие свинцовые тучи, заполняя пространство, которое вдруг преобразовывалось в причудливое таинство миросозерцания, оставляя человека наедине с собой, одиноким и потерянным в белой туманной мгле.

Художник набрасывал этюды один за другим, отставляя их в сторону и принимаясь за новые. Тут-то Николаю стали доноситься короткие реплики двух расторопных геологов, намеревавшихся отвести его в какое-то особое место.
- Отведем? – не отступал от навязчивой идеи Егор, старший из них, не сводя с дружка жуликоватых глаз.
- Под каким предлогом?
- Там же шикарные виды для рисунков! Вот и предлог.

Поддавшись на уловку, Челноков двинулся за проводниками в «самое экзотическое место Тофаларии». Шли в подъем по берегу Нерхи еле заметной звериной тропой, часто натыкаясь на непроходимые буреломы. Где-то поперек тропы застыли витые корневища,  а то под ногами шуршала опавшая листва. Попадались сосенки с корявыми наростами и утолщениями на стволах, в которых, по заверениям аборигенов, потомков "черных гусей", жили духи деревьев. Местами тропа выходила на речной галечник, где не в диковинку были там и сям попадавшиеся полудрагоценные камешки. Подарки от затерянного мира были щедро разбросаны не только под ногами.  По склонам известняковых пород переливались под солнцем вкрапления зеленого турмалина. Геологи пояснили, что эти кристаллы не имеют практического применения, они лишь подзадоривали изыскателей заглянуть в подземные кладовые, обещая им немалые скрытые сюрпризы.  Но вот группа вышла на ровную площадку, откуда можно было осмотреться.

Речная долина скрывалась под облачностью, низко осевшей по земле, что было не редкостью на здешней возвышенной местности. Над белой пеленой угрюмо возвышалась каменная гряда уходящих к горизонту обветренных и гладко обточенных ливнями скальных образований.  «Вот здесь и малюй, - объявил художнику Егор, - По радиологическому возрасту этим горкам три с половинкой миллиарда лет. Это возраст самых древних из сохранившихся горных пород, каких  по пальцам пересчитать. Кстати, с тех же пор на земле началось развитие биологических систем. Это же памятник рождению планеты! Такое полотно можно будет в Лувре выставлять!» На том геологи отбыли, пояснив напоследок, что чуток ниже по тропе, на плесе, они подергают рыбку.

Николай принялся за привычное дело. Местечко для зарисовок и впрямь являло собой редкостную природную композицию. Развернул этюдник, приглядываясь к ближайшей скале, которая притягивала необъяснимой магией. Было в ней что-то колдовское, что приводило сердце в трепетное волнение. «Это именно то, что мне всегда недоставало! Вероятно, именно так на полотнах гениальных живописцев рождаются шедевры», - подсказывало художнику обострившееся сознание. Но поначалу надо было подобрать наиболее выгодный ракурс изображения и зафиксировать его на фотокамере, чтобы позже, при работе в мастерской, снимки заменяли вид с натуры. Челноков медленно передвигался по поляне, выбирая выгодную точку обозрения. Время от времени он вскидывал фотоаппарат, висевший на груди, и наводил объектив на искомый объект.

Стоп! Вот она, точка, с которой открывался вид для создания шедевра  путем нанесения масляных красок на льняной холст из толстой пряжи.  Широко распахнутые глаза художника устремились на вершину, увенчанную каменной чалмой. Плотно обернутая тканью горбоносая голова в пол-оборота, свисающий по заплечью конец чалмы, глазные провалы – все это создавало образ духа гор, которому издревле поклонялись местные шаманы, приводящие себя в религиозных обрядах в состояние экстаза.
Живописец набрасывал карандашный эскиз будущего шедевра, весь поглощенный царившей в местечке аурой, но лучше бы он не погружался в сакральный мир каменного истукана. Челноков все еще относил охватившую его лихорадку к состоянию необычайного творческого воодушевления, какого не припоминал за собой даже после принятия изрядной порции спиртного. «Так вот как рождаются шедевры!» – ублажал себя художник. Однако, азарт, охвативший рисовальщика, вытеснялся какими-то непонятными тревожными ощущениями и неодолимого желания дать ход безотчетной внутренней активности. Дальше – хуже. Николай уж не находил себе места в тщетных попытках освободиться от тягостного дурмана.

Отчаявшись в нависшей безысходности, Челноков начал оглядываться по сторонам, топтаться на месте в поисках путей к спасению, как вдруг его подхватило порывом неодолимой магии и закрутило, и понесло в исступленном раже круговертью по облюбованному пятачку обозрения. Его фигура сгорбилась, головой вниз, подбородком в грудь, руками в стороны наподобие крыльев, и весь этот подневольный ритуал сопровождался гортанными звуками непонятного содержания, адресованными древнему божеству. Так шаманы впадают в транс, иногда в эпилепсию, при встрече с Богом.

«Это чалма! – пронзила догадка Николая, обессиленного и обескураженного.  – Это она, чалма, вселила в меня дух шамана и гоняет себе в утеху по поляне!» Он бросил взгляд на каменную статую, выкинувшую ему новый фортель. На фоне темного обличья головы глаз, ближний к жертве  острых ощущений, излучал узкий пучок света! Вот он, памятник, достойный размещения в Лувре! И невдомек было понять бедолаге, что это солнце пробивалось через глазницу, придавая природному  изваянию фантасмагорическое видение. «Бежать! Бежать от этого колдовства, пока еще работает сознание, пока остались силы для спасения!» – художник с трудом вырвался из состояния неистового возбуждения и, не забыв прихватить этюдник, устремился знакомой тропинкой вслед за проводниками, устроившими ему веселенькое приключение.

Геологи уже развели небольшой костер, на котором наскоро готовили хариусов, в изобилии водившихся в реке. Распотрошенных рыб они насаживали на заостренную палочку, или «на рожна», как поговаривали еще со старины, которую втыкали свободным концом над костром. Хариусы, запеченные над раскаленными углями, становились сочными  и отдавали   запахами таежного костра.
- Угощайся, Никола! – пригласил Егор запыхавшегося художника. – Что-то ты быстро возвернулся. Ну как, схватил чалму за бороду?
- Долго ли сделать набросок и несколько снимков? По ним и буду дальше работать, - уклонился Николай от нежелательного разговора, еще находившийся под кошмарными впечатлениями.

По возвращению из памятной поездки Челноков проявил пленку и отпечатал несколько фотографий скалы с чалмой, но при попытках воспроизвести по ним рисунок снова, как и на колдовской местности, начинал впадать в состояние нервного возбуждения и помрачения сознания. С мечтами о шедевре пришлось расстаться.
Как-то в разговоре со знакомой гадалкой Николай проговорился о загадочных фотографиях, хранящих в себе бесовские наваждения. Гадалка, звавшаяся Тамарой, выпросила фотографии «для проведения экстрасенсных опытов». Однако,  уже через пару дней она заявилась в мастерской  художника, выложив на стол злополучные снимки и рассказала о полном провале психопатического сеанса, для участия в котором были приглашены ее две самые надежные подруги.

Они расположились в вечернем полумраке за столом, на котором под яркой настольной лампой Тамара разложила зловещий пасьянс из каменных изображений. Пристально вглядываясь в молчаливые изваяния веков, гадалка водила над ними ладони, заряжаясь энергией языческих времен.  В напряженной тишине раздавались наговоры и заклинания, зовущие приглашенных женщин в неведомый потусторонний мир. Подруги не спешили с перемещением в чужеродное пространство, в которое, однако, первой угодила сама вещунья чудесных явлений. Ее руки вдруг зашлись над фотографиями в судорожной тряске, глаза наполнились диким безумием и раздались истошные вопли: «Держите меня! Держите, там, в горе, старая дубовая дверь, из нее тянутся за мной длинные руки. Держите, они утащат меня!» Подруги вцепились в Тамару, спасая ее от страшных длинных рук. Графина воды, выплеснутой на лицо вещуньи, хватило, чтобы вернуть ее в реальный мир.

Выслушав историю с гаданием на фотографиях, Челноков решил поскорее избавиться от опасного архива, пока не накликал на себя новой беды.  Он поскидал в картонную коробку фотопленку и снимки, незаконченные этюды и даже камешки, подобранные поблизости от каменной гряды, вытолкнутой раскаленной магмой из тектонических разломов в пору формирования земной коры. Вывез поклажу за город и сбросил ее в разведенный костер. Языки пламени охватили языческие свидетельства, от которых  черными скрутками повалил густой дым, возносясь над местом сожжения колдовской символики и сложившись в воздухе в знакомые очертания. Чалма! Она предстала на мгновение художнику, обозначив ему вечность магии, и растворилась в пространстве.