Дом, сущий где-то

        Уже предвестие ночи облегло тот августовский мир. Я только что выехал на одиночном мотоцикле на безоглядно ровное шоссе и теперь с бешеной скоростью вонзался в него. Едва успел глянуть назад: там стремительно колыхался белый шлейф дороги, уходящий в садившееся солнце, и по нему стлались белые струи дыма, рвавшиеся из выхлопных труб. Мотоцикл, словно ракета, поглощал стелющуюся ширь, и ни души не было кругом. Я не ощущал машины. Стрелка спидометра неподвижно висела далеко за «сотней», а в ушах, защищенных обивкой шлема, по-прежнему стоял низкий гул, вызываемый движением встречного воздуха и мотором. Мелькали в свете фары неразборчивые и сумбурные нагромождения строений, разбросанных человеком, потом строения кончились и потянулись пустынные поля, съеденные фиолетовой сыростью неба.
        И все также ввинчивался стремительный штопор движения, сжигая угрюмость и смертельную скуку расстояний. Ливень, ударивший внезапно, разбивался о стекло маски, о черную кожанку и сапоги. Колеса, дрожащие в лихорадочной пляске на частых выбоинах и неровностях, заставляли взвизги¬вать небольшие лужи, и их содержимое с яростью обрушивалось на меня. Мотоцикл летел там, где с трудом прошла бы любая машина, -  по узким прожилкам изуродованных частей дороги, по утрамбованным колеям в море грязи, словно вездесущее нейтрино, для которого не могло быть препятствий. Свет фары озарял исчезающее полотно дороги, а по обе стороны от нее оставалась одна сплошная черная завеса и далекие маяки мерцающих огней.
        Огни говорили о многом. Они говорили о том, что среди этих безбрежных полей и лесов идет своя жизнь, крохотная, суетливая, но многообразная; они говорили о том, что где-то шумят поезда, эти блуждающие города, и движутся автомобили, и текут широкие реки, по которым плывут корабли; о движении говорили только они, огни, мигающие, красные, зеленые, голубые и желтые, исчезающие, дрожащие, обозначающие неустанный бег бытия, не останавливающегося никогда.
        Всего несколько десятков километров отделяли меня от заветной цели. И мне нужно было успеть, успеть во что бы то ни стало в город. Еще какой-то час, и я совсем рядом. Я ощущал тепло родного дома. Сердце ликовало, я уже видел очертания города, улыбки друзей, слышал их голоса, их смех, я уже чувствовал себя у ступеней родного дома в час встречи.
        И вдруг... Вдруг все ухнуло в безбрежное безмолвие. Исчезла близость родного мира, прекратился свист в ушах, частый стук кончика ремня шле¬ма о его пластмассовый висок, исчез призрак города... Мотоцикл замолчал, бесшумно еще катясь по инерции последнюю сотню метров, и остановился.
        Мертвая неподвижность царила кругом, и черный лес громоздился стенами гигантского коридора. Уже село солнце и догорал тревожно-бордовый закат. Что-то случилось, отказал двигатель. Сумерки изрядно сгустились, я едва различал в руках инструмент. Ледянистый влажный воздух прохватывал насквозь, руки сводило судорогой. Включил фару, ее луч выхватил из мрака серость дороги, высоченный лес и пустоту, бесконечную пустоту неба. Лишь встревоженная ночная птица, делая тяжелые взмахи крыльями, пересекла дорогу и скрылась. Тепло дома, только что брезжившее в сознании, теперь было так же далеко, как и бесстрастье звезд. И моя удача  -  я ее упустил.
        Я стоял на каком-то краю Вселенной.
        И тогда с остротой и ясностью, словно в свете сорвавшегося ночью метеора, увидел и понял, что не предвкушение тепла, не улыбки друзей, не удача, слава или любовь есть твой дом. Но - тревога за трепетную крупицу где-то сущего человечества, что несется сквозь безмерно одинокую и мертвенную бесконечность космоса, и спокойная мысль о неизбежности рождения и гибели, и надежда, не дающая утратить в холодной безликости пространства уникальное ощущение завершенности человеческого времени.