Амурская сага. Навстречу солнцу

ПРЕДИСЛОВИЕ.

После отмены крепостничества вожделенной мечтой крестьян центральной России  стало получение земли, той самой, что, по слухам, было вдосталь за Камнем, как уважительно величали Уральский хребет, в Сибири, на сказочном Алтае и  загадочной  «Мамур-реке». Название реки переиначивалось и так, и сяк, пойми, как не ошибиться, коли несла она свои полные воды где-то на краю земли, по-монгольски значилась Хара-Мурэн, а по-китайски и не высказать. Сказывали еще, что русло реки тянулось на тысячи верст и все по южным местам, образуя плодородные луга и поля на зависть, а где впадала она в Великий океан, там и вставало солнце над бескрайней Россией. Туда и подались крепкие духом  и работящие  крестьяне.

Первая волна переселенцев на Амур пришлась на 1860-1882 годы. Приходили в основном старообрядцы с Урала, Пермской области, гонимые за религиозные убеждения, и селились по рекам Зея, Томь, Белая. За ними потянулись семьи из Забайкалья и других мест. Первые поселенцы встречались с местными жителями, манеграми (по Мааку, маняграми) или тунгусами, родственными даурам, которые вели кочевой образ жизни, летом жили в юртах, зимой в землянках. В своей основе коренные народы довольно охотно принимали российское подданство.

Вторую волну переселенцев составили безземельные крестьяне Украины и центральных районов России. До 1905 года в Приамурье прибыло до семидесяти тысяч человек, главным образом, украинцев. Массовое переселение началось после революционных событий и аграрных волнений 1905 года (третья волна), когда под патронажем великого реформатора Петра Столыпина осуществлялась государственная политика освоения восточных просторов с бесплатной выдачей переселенцам в вечную собственность по пятьдесят десятин земли на семью.

Только из Полтавской губернии  за пару десятилетий за лучшей долей выехало в Сибирь сто шестьдесят тысяч переселенцев. За время царствования Николая Второго население Азиатской России перевалило за двадцать миллионов человек, что было похоже на волшебное преобразование окраин. Подобного взлета прироста населения Россия уже не будет знать в последующую эпоху. Империя быстро ощутила пользу в опоре на «крепкого хозяйственного мужика». Годовой сбор зерна возрос до четырех миллиардов пудов, сибирское масло поставлялось в Европу на десятки миллионов рублей. В Сибири бурно развивались мукомольное производство, маслобойни, горная промышленность, купечество и даже производство сельхозмашин. Растущая зкономика края вызвала необходимость строительства Транссиба.
Программу освоения Сибири и Дальнего Востока, рассчитанную на двадцать лет, прервали революционные события 1917 года.

ГЛАВА 1. НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ.

Трудный был путь…
Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни … И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей.
М. Горький (Старуха Изергиль).

Часть 1. НАЧАЛО ПУТИ.

Еще оставалось время до посевной 1886 года, когда самые крепкие, неуемные и отчаянные земледельцы из селений Полтавской и Киевской губерний сообща решили податься на благодатные амурские земли. Среди них семья Василия Трофимовича Карпенко, большая и дружная. Василий Трофимович и его благоверная, Татьяна Ивановна, народили и подняли семерых деток.  Старшая дочь Харитина, девица уже на выданье, младшенькая Марийка восьми годков, окончившая первый класс церковно-приходской школы, а меж ими пятеро сыновей, все как на подбор, красивые, проворные да умелые.

Харитина выросла первой помощницей для матери, статная и работящая, и со скотиной управлялась, и с чугунками у печи; на все работы мастерица, такую не стыдно было благословить под свадебный венец. Уж три года как присмотрел ее чернобровый Грицко, славный хлопец, приходившийся  сыном сельскому кузнецу Андрею, человеку уважаемому и незаменимому. Харитина тоже не сводила глаз с возлюбленного, чуть выпадет свободный час, как они опять вместе, а про деревенские гулянки и вечеринки так говорить нечего, водой не разольешь. Их задушевные  воркования любо было видеть родителям и селянам.

«А ну-ка, Марийка, зови всех в хату, будем совет держать, дело строгое», - объявил Василий Трофимович, глава семейства. Собрались как один, Харитина и сыновья в рядок, старший Иван, восемнадцати лет, дале Давыд, за ним Николка, пятнадцати годов, Степан и Димка за младшего, которому только-только исполнилось двенадцать. Слово держал отец.
- Надумали мы с матерью перебираться на вольные земли, до самого Мамура. Поднялись вы уже, у одного за другим семьи пойдут, а ютиться на одном клочке в десятину земли никак невозможно, еще и подати выплачивать. Что скажете, сыны?
- Одни али с кем пойдем? – спросил Иван.
- Многие собрались с деревни, чуть  не дюжина телег.

Сыновья, которые сами задумывались о завтрашнем дне, заулыбались. До работы они были горазды, такой бригадой им сам черт не страшен, дай только волю, где проявить силу и сноровку. Лишь Харитина пригорюнилась, бросая растерянные взгляды то на братьев, то на отца. Чуяла она, что не составит ей дорогу ненаглядный Грицко, и сердце девичье готово было разорваться надвое, и от семьи родимой не оторваться, и от друга милого тоже.

- Мне-то как быть? – чуть слышно проговорила она.
- О тебе, дочка, отдельный разговор, - голос отца дрогнул от предстоящей разлуки, - Оставайся на месте, здесь твоя судьба. Как кончится пост на Пасхе, сыграем тебе свадьбу. Оставим в приданое избу, Жданку, корову-кормилицу, и все хозяйство. Живите с Грицко в радости и в любви, а Бог даст, свидимся...
Апрель прошел в хлопотах по свадьбе и подготовке к отъезду. Харитина, благодарная за родительскую заботу, радовалась и печалилась одновременно. Отбыла часть ее души вместе с дорогими людьми, разделяя по жизни их участь...

А земля проснулась и  зацвела невиданно светло и буйно, как никогда. Или семья не замечала прежде красот распустившихся ранних садов? Что может быть краше весенней поры на Полтавщине, когда яблоневые рощи покрыты густым белым соцветием, словно пушистым снегом под новогоднюю ночь? Когда вишенные кроны манят нежными узорчатыми лепестками в ярко-красных и лиловых оттенках, облепившими тонкие стреловидные ветки. Приглядываясь к бурному соцветию и прислушиваясь к радостным птичьим посвистам, к монотонному жужжанию усердных пчел, участники предстоящего отъезда ловили себя на мысли, что все это боголепие уже отторгается изнутри, становится чьим-то чужим...

***

Ранним майским утром конный обоз на двенадцать семей тронулся в далекий путь. На дворе стоял 1886 год. Поначалу предстояло добраться до Харькова, тоже не ближний путь в триста верст с лишком, там перегрузиться на поезд и доехать до Тюмени, сибирского города, докуда была проложена железная дорога, и снова гужевым транспортом до места назначения, вот и весь маршрут.

А пока в тягостном молчании люди покидали отчий край, до мелочей знакомые места, где жили с малолетства, дружили, вели хозяйство, а то озорничали и балагурили. Придется ли еще побывать на малой родине, поклониться ей в пояс? Навряд ли. Вот и околица позади, и сельское кладбище под кленами и березками, где покоится с миром прах отцов и дедов. Господь с ними, да Харитина приглядит за могилами, а им, переселенцам, в беспросветный поход.
 
Обозники шли пешком, чаще босиком, приберегая обувь, а майские ночи стояли еще прохладными. Обувка была не походная, чаще лапти простецкие, деревенские, с белыми холщовыми онучами, то бишь, портянками. Ночами спали где придется, в сторонке от дороги, где кони находили свежую траву. У ходоков начались простуды.

Буланка, семейная коняга светло-желтой масти, тянула груженую телегу, ехать на ней допускалось только Марийке, маленькой и не по годам развитой девчушке, знавшей почти наизусть поэзию Тараса Шевченко, украинского «кобзаря», вышедшего из крепостнического крестьянства. Да и та старалась больше идти пешим ходом, шлепая босыми ножками по пыльной дороге.

Первоклашка старалась обучить грамоте старших братьев, самоучек, не переступавших порог местной школы и едва читавших по слогам, а писать совсем не умели. Из них только Степа полтора-два года сидел за партой. За что бы ни бралась Марийка, все-то у нее получалось, от Бога, видать. И пела славно, кто бы ее учил? Как затянет высоким голоском свою любимую «Солнце низенько, вечор близенько», так заслушаются все кругом  на радость и удивление. Ее-то, кроткую голубку, прибрал к себе Всевышний, видать, слишком она приглянулась.

Как-то не уберегли Марийку, заболела она, заболела, и дошла болезнь до воспаления легких. Надеялись на выздоровление, уложили на тележную постель, обоз двигался, а болезнь брала свое. В обозе ехала бабка, она и врачевала девочку, как могла. Шептала что-то, поила целебными травами, только без пользы. Марийке становилось все хуже, тело стало горячим, она таяла на глазах, вдобавок наступило ненастье, зачастили дожди. А обоз шел и шел намеченным путем, и не было уже возврата. Марийку, ставшую беспомощной, невесомой, братья несли на руках, оберегая от тряски. Надеялись донести до Харькова, до врачей. Она понимала свое бедственное положение, старалась приободрить своих, слабо улыбалась им, приговаривая «не беспокойтесь, мне хорошо». На очередной стоянке склонившаяся над доченькой мать по шевеленьям губ и отдельным словам, произносимым в горячечном полузабытье, угадала предсмертное завещание:

Як помру, так поховайте
Мэнэ на могили
Средь степи широкой
На Украйне милой…

Вскоре душа Марийки вознеслась к небесным ангелам. Обоз в скорбном молчании остановился в небольшом степном хуторе, где разыскали малоприметное кладбище. Местные жители, близко к сердцу принявшие смерть маленькой страдалицы, помогли сколотить гробик и крест, выкопать могилку, а походники нарвали полевых цветов, из которых каждая семья свила по венку. На похоронах не сдерживали слез, искренне проявляя горечь и печаль. Кто из селян не помнил ее звонкие напевы, приветливые взгляды и обращения? В тот печальный день Марийка в последний раз собрала сельчан в едином порыве глубоких переживаний. Возле Марийки, утопавшей в цветах, обоз стоял до ночи. Помянули светлого человечка по-христиански, а наутро оставили сиротливую могилку под высоким крестом и пышным цветочным покровом.

***

На двенадцатый день дошли до Харькова, где   находился Переселенческий отдел. В нем все до едина прошли регистрацию и получили небольшое денежное пособие на каждую семью. Выдали Подорожную карту с перечислением в ней всех членов семьи и указанием их возраста. Государство способствовало людям в перемещении на необжитые территории. Семье Василия Трофимовича пришлось расстаться с незаменимой пособницей, молодой и сильной трудягой Буланкой, которую задорого, аж за семьдесят два рубля, продали цыганам вместе с телегой и упряжью.  Расстались с конями и другие семьи.

Погрузка на поезд Харьков-Тюмень проводилась целый день, столько всякого скарба везли с собой семьи, вплоть до  ухватов и деревянных корыт, а некоторые прихватили даже по две-три пары живых курей и петухов на развод. Те и горланили по утрам, устраивая селянам побудку и напоминая им о покинутых родных уголках. И без них на душе было тоскливо. В товарные вагоны загрузились не скученно, по две семьи в каждом, и поезд дал ход.

Ехали медленно, не боле тридцати километров в час. За поездом присматривали двое сопровождавших полицейских. Часто делали остановки из-за нехватки воды или топлива, тогда машинист бегал вдоль вагонов и зазывал мужиков носить воду из ближайшего водоема. Женщины той порой наскоро пытались что-то сварить на кострах для еды или хотя бы вскипятить воду на чай. На больших стоянках покупали продукты и даже водку, чтобы заглушить смурные  размышления, когда наговорят о непроглядной таежной глуши, о болотной трясине или о слепнях да оводах величиной с воробья.

Впереди – Урал, родина железных дорог в России. В 1834 году на нижнетагильском заводе мастера-самородки Черепановы, отец и сын, соорудили «пароходный дилижанец» для движения по чугунной колее. В семидесятых годах паровозы появились в центральной части империи. В 1878 году открылось движение по горнозаводской железной дороге от Перми до Екатеринбурга, придав мощный толчок формированию уральского промышленного края.
Карта. Уральская горнозаводская железная дорога.

Вблизи Верх-Нейвинска стоял граничный столб, один из многих по разделу материков. Что там, в Азии, откуда веками устремлялись на запад пытливые раскосые взгляды, откуда шла на Русь «конная тьма» Чингисхана? С шестнадцатого века Урал заселялся старообрядцами, рудознатцами и копанцами. Здесь хаживал сам Ермак со товарищи. Под Верх-Нейвинском располагалось единственное в стране местечко золотодобычи.
Верх-Нейвинск. Мост через реку Бунарка.

За Уралом путникам открылись другие, более строгие пейзажи. Насупленные нагорья, сплошь покрытые темной хвойной зеленью, расходились беспорядочными грядами, растворяясь в далеком мареве. Полноводные реки раздвигали горные склоны, отражая в зеркальной поверхности  небесную синь. Тайга и тайга, селений никаких, разве промелькнет близ дороги хуторок станционного смотрителя и снова безлюдье, куда ни глянь. До Тюмени доехали без приключений, если не считать вынужденной остановки для захоронения скончавшейся старушки.

Тюмень, русский город-старожил в Сибири. Здесь, на караванном пути из Средней Азии и Китая, в шестнадцатом веке был заложен оборонительный острог от набегов кочевников.  Прибывший поезд загнали в дальний тупик, к реке Туре, где путникам предстояла пересадка с поезда на обоз. Прибыло  переселенческое начальство, пригласившее глав семейств в контору для регистрации прибывших и получения пособия на приобретение гужевого транспорта. Не успело начальство отбыть, как на берегу запылали костры, на которых стали готовить еду, греть воду для стирки белья и купания детишек. На берегу уже маячили рыбаки со своими удочками, выдергивавшие отменных рыбин одну за другой. О таких уловах раньше они и  мечтать не могли. Лови, не хочу. Вдоль поезда  сгустились ароматы наваристой ухи.
Тюмень.

Часть 2. ТАЕЖНЫЙ ОБОЗ.

Май стоял на исходе, поторапливая переселенцев к походу. Для покупки лошадей их допустили в государственные конюшни, в которых разводили тяжеловозов, красивых и сильных, каких раньше обозникам не приходилось видеть. Покупали лошадок и у цыган на базарах, и у местных крестьян на окраинах города, чтобы обходилось подешевле. В начале июня обоз был снаряжен и построен на смотр готовности Переселенческому отделу. Были проверены все телеги, упряжь, запасы фуража и продуктов, даже наличие одежды и обуви в каждой семье. Митрополит отслужил молебен, обошел всех путников и окропил святой водой, благословив на дальний путь, но знали бы они, насколько трудным и опасным он окажется, насколько тяжело придется идти в сибирской глуши по бездорожью да безлюдью...

Но вот обоз,  пополненный до тридцати двух телег, тронулся в свой героический поход. Поначалу у многих как-то не ладилось, то сбруя не подтянута, то с телегой непорядок, но вскоре неполадки были устранены, и лошади попривыкли к хозяевам, вошли в тягу. Июнь подходил к исходу, а дороге не было конца, если разбитую колею да ухабины можно было назвать дорогой. Глухая и неприветливая тайга обступала и теснила  со всех сторон, перекрывала солнечный свет. Дневной полумрак нагонял гнетущее состояние. По ночам слышались завывания волчьих стай.

Начались болотистые места. Донимали тучи комаров, от которых не было спасения ни в пути, ни на стоянках чуть в сторонке от костра или без дымокура. Погожие дни тоже не в радость, а настоящим бедствием от оводов и слепней. Если люди как-то защищались от них одеждой и отмахивались ветками, то лошади, бедняги, были облеплены крылатыми вампирами, худели и даже слепли. Ладно,хоть пауты оказались не с воробья. А тайга цвела и благоухала в свое удовольствие, на открытых местах травища стояла стеной в рост человека, только радости оттого не прибавлялось.

В довершение мучений начались проливные дожди, разверзлись хляби небесные, лили непрестанно и днем, и ночью. Днем укрыться никакой возможности, одежда промокала до нитки. В ночное время прятались под телегами, покрывая их кошениной, ставили на ночь шалаши-времянки, с утра снова под водную купель. До чего суровой оказалась Сибирь, что и среди лета нагоняла прохладу. Рази было так на милой и славной Полтавщине? Половина обозников шли простуженными, надрываясь кашлем, больше других страдали старики и детишки.

Но и этих напастей было мало, чтобы наказать упрямцев. Под дождями дороги совсем раскисли, превратились в болотное месиво. Груженые телеги вязли по самые ступицы, тогда и могучим тяжеловозам не удавалось сдвинуть их с места. Лошади выбивались из сил, падали в вязкой трясине, хотя и сами стремились вырваться из заклятой местности на чистую и сухую. В помощь животным впрягались погонщики, на руках перетаскивали застрявшие повозки, а то выстилали непроходимые участки  бревнышками и ветвями. От бесконечной слякоти и плохонькой обуви у ходоков разболелись ноги,  появились язвы, по телу высыпали фурункулы.

Хуже того было преодоление водных преград. На месте мелких речушек вдруг разливались бурлящие потоки, и в поисках подходящей переправы молодые парни, раздевшись, вброд исследовали русло. Случалось, их подхватывало и уносило течением, тогда на помощь терпящим бедствие всадники с берега гнали вскачь лошадей. Лошади хорошо знали воду, понимали свою задачу и умело выносили людей на берег, на глубинах пускались вплавь, оставалось только держаться за гриву.

***

Так день за днем, и вышли в лесостепную часть. Впереди маячил Ново-Николаевск. Вдоль сибирского тракта стали чаще попадаться захолустные деревеньки, в коих ютились недавно обосновавшиеся вчерашние переселенцы, только-только обживавшиеся на новых землях. Они корчевали вековую тайгу, расширяя хлебопашество, разводили скот, ставили дома. Сами жившие в бедности, жители с состраданием встречали изможденных обозников, помогали им, как могли. Меняли вконец исхудавших лошадей на своих, сильных и упитанных, помогали на переправах через таежные реки, давали конных провожатых.

Затяжные дожди прекратились с началом июля. Быстро подсохли дороги, реки вошли в свои берега, установилась хорошая погода, даже ночи обдавали теплом. Наладилось дело с питанием, у местного населения подкупали свежие овощи и зелень, иногда и мясо. В нетронутых степных озерах и спокойных реках рыба буквально кипела в воде, ее изобилие решило проблему питания не только на стоянках, но и запасами засолов в пути. Погода наладилась надолго, радуя воспрянувших духом людей. Заметно убавилось количество больных, да и лошади на свежих и сочных кормах укрепились с силами. По сухим дорогам движение обоза ускорилось. Случавшиеся поломки устранялись умельцами, при надобности к ремонтным работам звали кузнеца, имевшего  походный инструмент.

Семейство Карпенко переносило тяготы похода наравне с другими, хотя глубокая рана, вызванная кончиной Марийки, все так же кровоточила и остро болела. Не лучше ли было оставить ее на месте, в семье Харитины? Жили бы сестры душа в душу, да кабы знать, какая беда случится. А тут еще Николка, средний из братьев, напоролся на косу. Не зря говорят, что беда не приходит одна.

В тот день остановились табором на  ночлег возле речки, в которой Николка, страстный рыболов, выявил богатые рыбные косяки. Он мигом накопал червей, на ночь наставил по заводям крючки-закидушки и переметы, а утром, чуть свет, прихватив ведро для улова, бросился к речке и в потемках с полного бега налетел босой ногой на косу, брошенную в траве одним из безалаберных обозников. Литовка –  грозное оружие, та же сабля, вогнутая вовнутрь и насаженная на двухметровый деревянный рычаг. Когда косарь, расправляя корпус в крутом развороте, крепким хватом тянет над землей остро заточенное лезвие, то вместе с высокой травой ложится срезанная поросль березняка в палец толщиной. Рана Николки была глубокой и страшной, мышцы по голени наискось распластаны до кости, повреждены сухожилия. От боли и потери крови подросток упал без сознания, лежал пока на него не наткнулся Иван, старший из братьев.

Колю уложили на телегу, перераспределив часть груза на соседние повозки. Перевязки делали по несколько раз в день, накладывая компрессы из детской мочи, испытанного народного средства излечения. Благо, что Ново-Николаевск был уже близко и по прибытию пострадавшего сразу сдали врачам. Те охнули при виде огромной раны и немедля приступили к операции, очистили, обработали разрезы и  наложили несколько швов.

Поселок в то время был невелик. К началу семнадцатого века отряд татарских казаков на реке Обь добил хана Кучума. С основанием русских острогов здесь появились крестьянские поселения, с которых началось освоение приобских земель, а к началу двадцатого века сюда хлынул поток малоземельных крестьян из центральных районов России. Первое русское поселение находилось на левом берегу реки, называлось оно Кривощеково. Через него и прошла позже Великая Сибирская магистраль, положив начало Ново-Николаевску.

Пока врачи возились с раненым, переселенцы готовились к дальнейшему походу, закупали продукты,  медицинские средства и бинты. Подковали лошадей, у которых на бездорожье напрочь сбились подковы. Стало известно, что ближе к восточной местности можно наткнуться на разбойничьи группы из беглых осужденных и каторжников. Для защиты от худых людей некоторые семейства приобрели охотничьи ружья. Иван и Давыд, посоветовавшись с отцом, купили «Крымку», старинное ружье времен крымской войны, рассверленное под двенадцатый калибр и имевшее боевой штуцер с откидным бронзовым затвором. С этим ружьем большой убойной силы братья позже по Амурской тайге ходили и на медведя. Время неумолимо подгоняло путешественников, ведь остановка затянулась на неделю, а лето уже готовилось к сдаче своих полномочий. Василий Трофимович еле уговорил медицинское начальство выписать Николая, раны которого только начали затягиваться, досрочно. Медики и сами понимали, что обоз не может задерживаться, и со всякими напутствиями и лекарствами отпустили больного восвояси.

На очередном собрании обоза, в Совете которого состоял Василий Карпенко, решили всем хозяйствам приобрести ружья и установить ночное дежурство по охране лагеря. На охрану отряжалась молодежь, умевшая обращаться с оружием. На призыв встать с ружьем для общественной безопасности откликнулись и некоторые девушки не робкого десятка.

За городом потянулись бескрайние Кулундинские степи, где до линии горизонта волновалась ковыль, дикорастущий злак с узкими листьями, серебристые метелки которого украшали однообразный пейзаж. Заменить бы те дикие злаки на хлебные с налитым золотистым колосом, и со всеми голодными кошмарами можно было бы расстаться. Будет ли так, или не будет, но затем и шел упрямый караван на восток, навстречу восходящему солнцу. А пока по степям свободно бродили непуганые стада диких коз, которых устраивал дикий злак, диковинные дрофы, птицы с длинными шеями и сильными ногами, родственные журавлю. Мяса  хватало вдосталь, да и лошади по сухим не разбитым дорогам двигались легко и сноровисто.

***

Подошли к Иркутской области, опорному краю Российской империи на востоке. Снова тайга, но оказалось, что тайга тайге рознь. Эта, открывшаяся путникам на просторах Восточной Сибири, дышала иной жизнью, где все было величественно и по-настоящему, сурово,но и приглядно. Опять малопроезжие дороги, гористые и затерянные в складках местности, то с крутыми спусками, где только держись, чтобы не понесло под уклон, а то с затяжными подъемами, которые надрывали и выматывали силы людей и животных. Эта местность глубоко впала в сознание Антона Павловича Чехова в его путешествии на Сахалин: "От Красноярска до Иркутска всплошную тянется тайга. Что и кто в тайге, неизвестно никому... Даже жутко делается".

Другой приметой тамошних мест стали частые встречи с партиями колодников, которых вели пешими этапами на каторгу или в знаменитые иркутские централы. Встречались и женские партии осужденных. Каторжники, закованные в кандалы, своей угрюмостью и отрешенностью, бренчанием цепей и неуклюжей походкой производили на переселенцев тягостное впечатление. Арестантские партии шли под конвоем, омываемые дождями и обдуваемые ветрами, без всякого прикрытия от предстоящих холодов. В селеньях охранники назначали некоторых из арестантов для сбора милостин, тем и существовали. Сибирь была большой тюрьмой и местом ссылок. Глядя на арестантов, переселенцы ощущали себя едва ли не счастливыми людьми, ведь они имели главное – свободу распоряжаться своей судьбой, и не для них сооружен зловещий Александровский централ, что под Иркутском, о котором уже были наслышаны от местных жителей.

Мрачное местечко, целый тюремный поселок для содержания уголовников. В двух корпусах одновременно томились до тыщи заключенных, а по другим слухам, и все полторы.  Двор огражден кирпичными стенами с вышками для караула. Там же дома для администрации, казармы для конвойных, заезжий двор для чиновников, хозяйственные и другие постройки и чего только ни было для содержания заключенных. Невдалеке – бараки для освобожденных после отбытия срока, которые зачислялись в рабочие команды. После появилась еще и пересыльная тюрьма для временного размещения ссыльных, направляемых в другие, более отдаленные уголки бескрайней Сибири, откуда дальше уже некуда. В девятнадцатом веке, и то с 1825 года, после восстания декабристов, Сибирь приняла до семисот тысяч  арестантов, а с семьями и полный миллион.

Удивительно, но неисправимые арестанты, особо отчаянные романтики и любители приключений, умудрялись вырваться из-под любой стражи, даже из Александровского централа. Сказывали, как одному из охранников среди ночи при сильном снегопаде явился образ во всем белом. Набожный охранник принял невесть откуль явившееся видение за ангела, спустившегося с неба вместе со снегом. Других возможностей оказаться в  запретной зоне ни у кого не было. Пока стражник, позабыв обо всем на свете, крестился и молился во спасение души, от кирпичной тюремной стены отделились еще два ангела! Такого нашествия белых посланцев от Бога бедняга вынести не смог и лишился чувств, предоставив ангелам возможность скрыться в неизвестном направлении. Наутро одну из тюремных камер обнаружили пустой, а вместе с ее обитателями исчезли белые простыни. По поднятой тревоге под стеной обнаружили подкоп, по которому ангелы покинули грешную тюремную землю.

*** 

По Московской столбовой дороге обоз вошел в Иркутск через Московские ворота. Первые повозки уже встали на свободном от застройки берегу Ангары, реки удивительной чистоты и красоты, а последние все еще тянулись вереницей под воротами. Такой реки досель ходокам не приходилось видеть. Уж как она переливалась глубинной зеленью да небесной синевой, то и глаз было не оторвать. А вода-то хрустальная да вкуса редкого, что не напиться, сколь ни пей. Здесь же, в городе, в Ангару впадала другая река, Иркут, тоже не малая, истекающая с самой Монголии. Вот и славно, утешались путники, до монголов добрались, глядишь, и до Амура доберемся.

Стояли на пустыре, где через полтора века появится памятник сибирским первопроходцам. Казачий вожак Иван Похабов бывал в тех местах в числе первых и не единожды. В 1646 году в челобитной государю он писал: «Ходил войною в зиме на Иркут-реку на братцких людей и на тынгусов … и взял в бою иркутцкого князца Нарея … и ясаку  пять сороков шестнадцать соболей да лисицу бурую». В 1661 году Похабов поставил острог Иркутский, положив начало городу.

На другой день на становище с большой свитой прибыл Генерал-Губернатор Иркутской губернии Алексей Павлович Игнатьев, который с отеческой заботой отнесся к нуждам и просьбам переселенцев. В одной из церквей при стечении народа отслужили праздничный молебен о благополучном прибытии каравана в город. Медикам дано указание развернуть при лагере медпункт и произвести осмотр всех нуждающихся. Городской Думой оказана помощь в приобретении продуктов и обуви. Военный гарнизон разбил около лагеря солдатскую палаточную баню. В мастерских отремонтировали крестьянские телеги, а пришедшие в негодность заменили на казачьи пароконные повозки. Еще и Переселенческий департамент не остался в долгу, оказав денежную помощь каждой семье. Сверх всего, Губернатор наказал казачьему атаману выделить конный отряд для сопровождения и охраны обоза вплоть до Читинской области, где обоз готово было принять Забайкальское войско. О таких дарах переселенцы и мечтать не могли.

Казаки и рады были стараться послужить благому делу. Они, прямые потомки первопроходцев и завоевателей Сибири, ставили и защищали от набегов инородцев главные сибирские города. Еще с началом девятнадцатого века было сформировано Сибирское казачье войско, находившееся в постоянных походах и боевых действиях с азиатскими отрядами и кочевыми племенами. Казаки держали государевы границы, а пустые земли охранять было вроде ни к чему, вот и рады были большому пришлому обозу из Украины. Глядишь, и другие следом пойдут.

Стоянка в гостеприимном Иркутске затянулась; покой и воодушевление царили в сердцах украинских ходоков, славных сынов Запорожской Сечи. До чего же близко и по-людски приняли их русские собратья, совсем как своих. Значит, можно будет жить в дружбе и совместной помощи с амурским населением. Ну и с Богом тогда, в путь-дорогу. Вошли в Иркутск через Московские ворота, а вышли через Амурские, возведенные еще в 1858 году для встречи Генерал-Губернатора Н. Муравьева-Амурского, когда он с триумфом возвращался из Благовещенска после подписания с Китаем Айгунского договора, по которому левый берег Амура отошел к России.

Июль отсчитывал последние деньки, когда караван вышел на байкальский берег, к устью Ангары для погрузки на баржи. На истоке реки высился Шаман-камень, от которого к левому берегу тянулась каменистая гряда, сдерживающая слив байкальской воды. В местном порту  погрузились на четыре баржи, и транспортная флотилия, ведомая буксирами, тяжело отчалила от западного берега.

Плыли долго, ден пять. Баржи были перегружены, буксиры малосильными, а пассажиры, не покидавшие палубы, не могли налюбоваться Байкалом. У Байкала тоже много древних названий, не меньше, чем у Амура. Тюркоязычное звучание означает «бай» - богатый, «куль» - озеро. Вот и получилось богатое озеро. В китайских хрониках упоминается «Бэйхай», северное море. У бурят-монголов «Байгаал-далай», большой водоем. Последнему варианту придал современное звучание Курбат Иванов в 1643 году, когда  пришел с отрядом на берег озера.

Повидали они Сибирь-матушку, померили ее ногами, дошагали, шаг за шагом, до самой сердцевины, где раскинулось сокровенное сибирское море. Триста тридцать три реки и речки на огромных просторах бережно собирают святую водицу и по своим артериям несут ее в Байкал, питают водный резервуар Сибири, откуда она сливается Ангарой, что по-бурятски означает щель, расщелина. Вот удумали аборигены.
- Уж скоро неделя, как плывем поперек Байкала, тогда  сколь же он тянется длиной? – спросил Василий Трофимович матроса.
- Коли берегом, то до тыщи верст, а морем покороче будет.
Байкал-то у них морем считается, отметил себе Василий Трофимович, да так оно и есть. Сибирскому размаху вынь да положь собственное море. И такая красотища сокрыта от людей, не видно их нигде, раздумывал он, да оно и к лучшему, не затопчут, не споганят.

Причалили выше устья реки Селенги, в небольшом порту Оймур. Разгрузка затягивалась, так как причал был малопригодный, приходилось самим ставить деревянный настил для спуска подвод и грузов. В разгрузке хорошо помогали приставленные к обозу казаки. К ночевке поставили палатки, подаренные иркутским казачеством.

От Байкала шли старым монгольским трактом вверх по Селенге, где с правой руки река, а с левой – непроходимый Баргузинский хребет, еще одно крутое  явление природы, и сплошь тайга, нетронутая, дремучая, угрюмая. Что и говорить, места дикие, опасные, где и люд разбойный похаживал, и зверь всякий, вот где казачья охрана была незаменима, да и обозники запаслись оружием не зря. Дорога тоже под стать глухомани, с долгими подъемами и спусками, то каменистая, а то упиралась в болотистые поймы. Лошади, однако, шли резво, словно благодарили за хороший отдых на иркутской стоянке.

Полегчало и Николаю, над ногой которого потрудились иркутские военные врачи. Швы были сняты, и Никола ехал верхом на молодой, не объезженной лошади, одной из трех, купленных Василием Трофимовичем еще в Тюмени. Без происшествий дошли до Верхнеудинска, как назывался нынешний Улан-Удэ, столица Бурятии. Аборигены, смешанные по крови с монголами во времена их великих походов, занимались охотой, рыболовством и скотоводством. Бесчисленные отары овец заполоняли речные луга, степи и склоны холмов. В этом краю мясного изобилия цены  на животноводческую продукцию были настолько низкими, что, глядя на них, переселенцы не верили своим глазам. Мясо жарили, варили и солили впрок. Казалось, сама жизнь улыбается людям.
В августе, когда дни укоротились, а ночи стали прохладнее, обоз вошел в пределы Читинской области, где произошла смена казачьего караула.

Иркутский отряд сдал охранные полномочия забайкальцам. Расставание с иркутянами было трогательным, а у некоторых девушек, успевших полюбиться с приглянувшимися озорными и чубатыми хлопцами, сердце разрывалось от горя и печали. И дело-то молодое подвигалось к свадьбе, и родители готовы были дать благословение, да только неумолимые внешние силы беспощадно рвали нежные, едва сросшиеся сердечные связующие нити.

И гнали лошадей в обратную сторону, без нужды пришпоривая их, молодые парубки, сглатывали на скаку подступавший к горлу ком. И стояли недвижными девицы, молча провожая конный отряд, пока он не исчез из вида, пока последняя слезинка не скатилась по их щекам. Отряд исполнял воинскую дисциплину, обоз шел по своему предписанию, но долго еще будут бередить память и печалить сердца повстречавшиеся в таежном походе любимые лица и светлые образы. Найдут ли они такие еще?

***

До Читы тоже добрались благополучно. Дороги здесь поддерживались ссыльными и находились в неплохом состоянии, хотя в затяжные подъемы приходилось ватагами подталкивать повозки в помощь лошадям, а на крутых спусках вели коренных под уздцы, а в задние колеса вставляли бревнышки, чтобы заклинить их для торможения. И опять по пути конные табуны да овечьи отары. Опять мясо и живой скот по ценам дешевле некуда. Разве могла устоять перед такими ценами натура крестьянина, знавшего на Украине  голодные годы? Брали все и брали все, кто поменьше, кто побольше.  Обоз обрастал живностью.

Одна семья из зажиточных себе на горе купила пару молодых необъезженных жеребцов монгольской породы. Знай бы они, какие муки их ожидают при обращении с маленькими степными дикарями, то, глядишь, поостереглись бы от покупки. Было непонятно, откуда в этих малорослых коняшках берется столько неукротимой ярости и злости. Звероподные существа, выросшие на вольных хлебах, не признавали никакой управы, вставая на дыбы и по-боксерски отправляя передними копытами в нокаут своих укротителей. Сзади и того хлеще, впору было крепить к хвосту вывеску «не подходи – убьет». Но и хохлы, народ настырный и упрямый, обламывали норовистых коней кнутом и голодом, затем прикармливая полюбившимся им овсом, деликатесом, каких они не знали у прежних хозяев. Так продолжалось, пока «монголки» не стали превосходно ходить под седлом и даже освоились пристяжными в конной упряжи, где сами подпадали под жесткий контроль коренника, не церемонившегося с  приставленными малоростками. Чуть забрыкаются и получают зубами по шее. Тут они и присмирели.

Другие семьи покупали у бурят-кочевников овец и даже коров,  обычно  запущенных в дойке, и их приходилось раздаивать. Коров и овец гнали общим стадом следом за обозом дети-подростки, приучавшиеся к взрослым заботам и полезному труду. Вся кавалькада из тридцати двух повозок и стада, растянувшаяся на целую версту, мерно двигалась под ржание коней, окрики ездовых, мычание и блеяние домашнего скота. Вдоль ее шагали переселенцы и, щеголяя молодецкой выправкой, гарцевали казаки.

***

К середине сентября, как по расписанию, вся эта вереница втянулась в Сретенск, пункт зимней стоянки. Город, оживившийся с прибытием дальних гостей, располагался в междуречье Шилки и Аргуни, на правом берегу Шилки. Сами по себе не малые и полноводные, они при слиянии образовывали величавую дальневосточную реку Амур. Еще в 1652 году  отряд Петра Бекетова приходил на Шилку с заданием строить там остроги и ставить под государеву руку проживающих аборигенов.  Сретенск, старейшее поселение Забайкалья, был основан в 1689 году, двести лет назад, а они, полтавские переселенцы, еще только подошли. С 1851 года здесь центр Забайкальского казачьего войска. Позже, когда реформатор Петр Столыпин дал ход массовому освоению Сибири, в Сретенске был создан Переселенческий пункт и переселенцы могли добираться до низовьев Амура пароходами, а что было делать прибывшему обозу? Советом обоза было намечено плыть по Шилке и Амуру плотами  до самого Благовещенска, конечного пункта, предписанного переселенцам Департаментом. Что и говорить, смелое решение смелых людей.

Зима не была отпущена амурским поселенцам для пустого времяпровождения. К весне им надлежало заготовить лес, пригодный для вязки плотов, а эта работа оказалась не шуточная. Стволы строевой сосны следовало подбирать охватом до двух метров и длиной на пятнадцать-двадцать, одинаковой для каждого плота. Таких бревен-великанов уходило для вязки нижнего яруса одного плота с полсотни штук да столько же на второй, верхний ярус.

Два шестиметровых рулевых весла – одно носовое, другое кормовое –  тесались из цельной березы. На каждое весло ставилось по четыре  мужика, обладавших большой силой. Их задача – придавать плоту маневренность и направлять его по безопасному речному фарватеру. Всю эту премудрость открывали Совету обоза гураны, местные старожилы, знавшие толк в хождении по воде.

Для пассажиров намечалось ставить шалаши, покрытые легкой древесной корой, посреди плота – очаги для приготовления пищи во время многодневного плавания. Очаг состоял из квадратной дощатой рамы, прикрепленной к бревнам. По дну рамы выкладывали слой мокрой глины, которую поверх засыпали речным песком. Над костром подвешивали таганки и ведра для варки пищи. Общее число плотов должно было составить восемь единиц, из расчета по четыре семьи на каждом, так что строителей сплавной флотилии поджидала большая и сложная работа.

Кроме основной задачи, у зимовщиков имелось немало других неотложных дел. Взять хотя бы мороку с жильем. Под поселение им выделили четыре старые солдатские казармы, покинутые гарнизоном в ходе китайских военных событий. Заброшенные казармы оказались совсем непригодными к жилью, тем более к зимовью. Окна выбиты, в крышах и полах зияли дыры. Колонии блох и клопов своим невозмутимым поведением давали понять, что они даже не думают уступать спорные территории в пользу прибывших новоселов. Вдобавок начались осенние затяжные дожди вперемежку с поземками, от которых некуда было укрыть скотину.

Начали с ремонта крыш, которые плотно закрывали лиственничным корьем, одновременно сооружали общие стайки для животных. В тайге, что располагалась под боком, организовали ручную распиловку сосен продольными пилами, распуская их на доски и плахи для ремонта полов и потолков. Казармы перегородили стенами, устроив некое подобие семейных квартир. Мужики строили и плотничали бригадами, ложили плиты и даже русские печи из кирпича-сырца, изготовление которого наладили из глины. Женщины той же глиной замазывали щели, белили известью стены и потолки. В развернувшейся суматохе и едких запахах строительных материалов кровососущие и кусачие насекомые расползлись и разбежались по сторонам, словно их и не было в обжитых покоях. Для дополнительной мотивации к всеобщему отступлению их окатывали кипятком.

Казачий атаман Забайкальского войска тоже подсуетился, издав приказ сретенскому отряду оказывать всестороннюю помощь новым постояльцам, прежде всего, выделить из войсковых запасов фураж для лошадей. Переселенцы и сами не плошали, накашивая погожими днями атаву, то бишь, подросшую при дождях траву после основного покоса. Эта молодая трава, побитая ночными заморозками, уже не нуждалась в  просушивании на солнце, которое и так еле пригревало, а потому ее сразу копнили и вывозили к стайкам, складывая по крышам, где она окончательно досыхала.

Работа кипела на всех фронтах. С жильем, в основном, справились, окна застеклили на две рамы, печки готовы, дровами запаслись. На Покров, с первым снегопадом, многие сходили в церковь с молитвами за успешное прибытие и завершение тяжелого таежного перехода, ведь Православная вера одна, что в Сибири, то и на Украине. Дети школьного возраста стали ходить в местную школу.

***

С зимой дошла очередь до заготовки леса на плоты, для чего снарядили опытных лесоповальщиков, а к ним крепких молодых парней. Бригады каждодневно уходили на лесоповал, поволоку и трелевку бревен к речному берегу. Работа спорилась, вся община была воодушевлена духом борьбы за место под сибирским солнцем, навстречу которому они вышли без малого год назад из теплой Украины в холодную Сибирь. Но главное  было уже не в нынешних и предстоящих трудностях и преградах, а в них самих. Люди поняли, что за долгие месяцы изнурительного похода они стали другими, не теми, что раньше. Они стали смелыми, закаленными и несгибаемыми, научились своими руками вершить свою судьбу. Потому и работа спорилась в этих руках.

Вот и зима полноправно вступила в свои права, утверждая их снежными метелями и крепкими морозами. В один из таких метельных дней бригада лесоповала в составе трех человек направилась с участка домой, да только в снежной круговерти бес подшутил над ними и дорогу попутал. Люди подняли тревогу и вместе с казаками ринулись в ночь на поиски пропавших.

Казачий наряд шел наметом, ему ли помеха густой снегопад! Лошади знали дорогу в любых потемках, ощущали копытами ее твердь. Снежные вихри со стонами и дикими завываниями кружили в ночи путаными траекториями, швырялись тугими пучками белых хлопьев, слепили глаза, мешая вглядываться в белые наносы. Сплошной белый покров по земле, белесая пелена над головами, сквозь которую не угадывалось даже нахождение луны. Где искать? Казаки спустились с коней, придерживая их на поводу, шли в поисках следов заблудших.

Нашли! Едва приметные на открытой местности, следы  вели от заметенной дороги на невысокий косогор. Замерзающих лесорубов обнаружили под сосной, их сознание угасало, уходило в предсмертную дрему. Полуживых бедолаг подсадили на лошадей, тем дали команду «домой» и отпустили поводья. Умные животные кратчайшим путем вышли в городок, где быстро истопили баню и в ней снегом оттирали руки и ноги спасенных. На другой день их отвезли в госпиталь, где военные медики еще долго боролись за здоровье людей. Крещение морозом заставило поселенцев со всем уважением относиться к строгой сибирской зиме, где сорокаградусные морозы были не в диковинку. Невольно вспоминались теплые зимы славной и милой хохляндии, которые не угнетали, а только баловали людей, словно малых детишек.

К новому году Шилка покрылась толстым льдом, по которому открылись зимники, дороги на речные острова. На них бригада заготовителей приступила к рубке тальника, речной кустарниковой ивы, необходимой для вязки плотов. Длинные и ровные по толщине, тальниковые ветки предстояло отпарить в больших чанах непосредственно перед сборкой плотов. Такая процедура придавала плетям дополнительную гибкость и удобства в изготовлении вязочных колец, прочно стягивающих бревна. Но то будет весной, а пока надо было запастись прутьями.

Зима стояла в разгаре, когда казарменные жильцы, облаченные в легкие одежды, ощутили сполна всю бедственность своего положения. С завистью поглядывали они на местных жителей, приодевшихся в овчинные полушубки, а то и тулупы с полами до пят, ватные штаны. На  ногах – пимы или катанки местного изготовления. А временные казарменные постояльцы не имели даже стеганых фуфаек и теплых рукавиц; их кожаная обувь на морозе превращалась в железо. В казармах было не легче, наспех отремонтированные, они не держали тепло, хотя печи топили едва ли не круглосуточно. Фундаменты и стены промерзли. Начались повальные болезни. Целыми семьями лежали с простудами и кашлем, с воспалением легких. Прекратились работы по заготовке леса, в некоторых семьях люди даже не могли управляться со скотом, кормить и убирать за ними.

Держаться дальше не было сил, тогда и направил Совет обоза делегацию за помощью по старому адресу – в Читинский переселенческий комитет. Помощь была оказана немедленно! Прибыла бригада врачей с полным запасом медикаментов. Завезены сто пар валенок разных размеров и полсотни добротных овчинных полушубков, а также мясная продукция и даже соленые овощи для подпитки витаминами. С холодами и болезнями более-менее управились.

***

Наступил новый, 1887 год. Первый Новый год на чужой стороне, которая пока что благосклонно относилась к переселенцам. Дальше бы так. Леса было уже заготовлено на пять паромов, оставалось набрать еще на три. В феврале морозы спали, но участились бураны, затрудняющие работы в лесу. Порывы ветра могли завалить спиленную сосну в самую неожиданную сторону, создавая опасность для заготовителей. Уже случилось такое, когда лесина рухнула на коня, переломав ему хребет и ноги. Пришлось добить животное, поделив мясо между семьями. С наступлением теплых мартовских дней приступили к вязке плотов, самому ответственному делу, от которого зависела безопасность плавания, для чего наняли местных профессиональных плотогонов, выходцев исконной сибирской народности, именуемой гуранами или еще чалдонами.

А тут еще одна беда на всех, с которой многие недосчитались зубов. Повышибала их не какая-нибудь банда налетчиков, а цинга, первая подруга витаминной недостаточности, обычно заявлявшаяся по весне. Спастись от нежелательной гостьи помогли местные жители, знавшие надежное противоцинговое средство. Ранним летом они насобирывали черемшу, дикий чеснок с длинными сочными листьями, и слизуна, другого дикороса семейства луковых. Те и другие целебные дары природы засаливали бочками из расчета на годовую потребность семьи, отпугивая цинговую напасть одним только крепким чесночным запахом. Еще и рыбалка открылась, другая витаминная аптека от болезней, подсобившая поправить здоровье, расшатанное зимовкой.

Часть 3. ПО АМУРСКОЙ ВОЛНЕ.

С теплом все силы были брошены на сборку плотов, для чего было назначено восемь бригад, по одной на каждый плот. Бревна вязали исключительно гураны, в полном подчинении которых находились все плотницкие бригады. Связанные между собой продольные бревна стягивались в единый каркас с помощью ронжещ, трех поперечных бревен на каждый плот, крепившихся на верхнем ярусе по торцам плота и его  середине. Большое внимание уделялось прочности крепления рулевых весел, передних и задних. Плоты по переднему торцу  усиливались стальными канатами, за которые, к тому же, можно было осуществлять буксировку. Для команды и пассажиров на каждый плот ставилось по четыре шалаша и столько же очагов для приготовления пищи. С завершением строительства паромов гураны провели с рулевыми курс обучения речной навигации с учетом ее местных особенностей.

Переселенцы настороженно поглядывали на чудо кораблестроения, беспокойно обсуждали предстоящее плавание по могучему Амуру. Да и Шилка река не простая. Выросшие и привыкшие к спокойным рекам и мирным декорациям украинской природы, они не уставали поражаться неистовому размаху сибирского края, где все по-другому, сурово и неприступно. Вот и грозный Амур, где не всегда видать другой берег; что ему стоит разметать по бревнышку эти коробки, без натуги разорвать тальниковые нити всего-то в палец толщиной? Женщины по обычаю всплакивали в беспокойстве за семьи, мужики хмурились.

Бойся – не бойся, а наступил день и час отплытия. На берегу собрался местный люд, напутствующий мореходов пожеланиями доброго пути и удачного плавания. Батюшка прочитал молитву и окропил святой водой команды и их плавательные средства. На первом плоту была укреплена икона Святого Николая, покровителя всех плавающих и путешествующих по воде. На первые два плота были поставлены опытные лоцманы из гуранов, не раз водивших плоты по Амуру.  Своим невозмутимым видом они вносили некоторое успокоение народу. Началась погрузка, где первыми повели лошадей, боязливо ступавших по качающимся трапам. Их привязали к закрепленным телегам и дали свежую кошенину, лучшее средство для успокоения. Люди с тем же страхом заходили на зыбкие паромы, женщины по привычке крестились и молились.

***

Наконец, плоты отчалили от берега и, плавно покачиваясь, длинной вереницей устремились по течению реки. За ними устремились лодки, прикрепленные к плотам коротким фалом. Благовещенск, где он там, впереди? И каким окажется путь по водной стихии со всеми ее отмелями, наносными косами и островами, составляющими немалую опасность для судов всех типов и категорий. Амур и сам по себе готов был разгуляться на просторе и показать свой буйный нрав на страх речникам и рыбакам.
Пока же  путешествие складывалось самым благоприятным образом. Течение было спокойным, и казалось, что так будет всегда. Солнце, большое и приветливое, поднималось все выше над горизонтом, указывая курс паромному каравану. Пассажиры неказистых паромов освоились с новой обстановкой, послышались оживленные переклички, и вот над сибирскими водами сильным мужским голосом  далеко разнеслась родная и до боли знакомая украинская песня:

Реве да стогне Днипр широкий,
Сердитый витер завива,
Додолу верби гне високи,
Горами хвилю пидийма…

Умолки кругом голоса, и люди, выросшие на Днепре, перенеслись сердцами в навсегда покинутый родной край. Как там сейчас, год спустя после отъезда? Что с Харитиной?  Снова благоухает в белом цвету вся Украина? Но только без них и не для них…

Жизнь на воде входила в повседневное русло, в семьях стали обустраиваться, поправлять шалаши, разводить первые костры. Вместе с людьми и лошади впали в благодушие, мирно похрустывая сочной зеленью. В четырех семьях доились коровы, выдержавшие поход от самой Бурятии. Их молоком поддерживали всех обозных детишек; сообща готовили корм рогатым кормилицам. В небольшом коровьем стаде появилась даже пара телят, присутствие которых придавало хозяйствам обстановку благости и умиротворения.

Доброму настроению людей способствовала и природа, наконец-то распустившаяся во всей сибирской красе. Амур в тех местах широко и вольно расправил богатырские плечи, течение замедлилось и успокоилось, а на побережье благоухала тайга, поля и перелески. Острова проплывали, сплошь облитые белым цветом черемухи и диких яблонь, боярышник вносил в гамму природных окрасов свой колорит, но вот за речным поворотом открылся косогор, при виде которого люди обомлели, разом уставившись на него. Немало чудес повидали они в Сибири, но такого еще не было нигде.

Наваждение! Вроде не пожар, но огромная плантация, уходящая по взгорью к горизонту, вся полыхала под солнцем ярким красным покрывалом. И ни единого пятнышка на сотни сажень окрест, словно Божье творение украшало огнем земную поверхность.
- Что там горит? – обратился Иван, стоявший рулевым, к гурану.
- Дак то багульник, и не горит, а цветет, - ответил всегда невозмутимый абориген с черными, как уголь, глазами.
- И долго он так цветет? – последовал новый вопрос.
- Почитай, што круглый год.
- И зимой тоже? – усмехнулся ответу Иван.
- Ишо как. Отломи в лесу голу ветку да ткни ее в воду при тепле, она и зацветет. А то как же?

Вот тебе и Сибирь, размышлял Иван. Сколь по ней идем, столь и чудес открывает. И что еще предстоит? Вон и медведи гужуются на рыбе, обратил он внимание на медведицу, цеплявшей когтистой лапой рыбин и выкидывающей их на берег, где копошились два едва приметных медвежонка. Чуть ниже по течению на крутом яре волчья пара разглядывала неведомое скопление  проплывающих мимо людей.

Сплавлялись только днем, а на ночь причаливали к берегу. Для удобства причаливания еще зимой в сретенских мастерских были заказаны восемь лодок-плоскодонок, пополнивших речную флотилию. При швартовке поначалу  вывозили на берег лодками канаты для привязи плотов к береговым тумбам или к деревьям, затем за стальные крепежные тросы подтягивали плоты. Там, где имелся травостой, лошадей выводили на берег, треножили и под наблюдением молодых парней, владевших оружием, отпускали на ночь пастись. Отоспавшаяся за день молодежь при погоде сходила на берег, где при костре веселилась до утра.

Некоторые парубки и девчата всерьез присматривались друг к другу. Степан Карпенко и Надя Барабаш не могли обойтись один без другого. Деревенская любовь особая, она  не чета городской, часто показной и построенной на корысти. В крестьянской среде все ценности, жизненные и духовные, идут от земли, от труда и благочестия. В деревне любовь не броская и яркая, когда вспыхнет и сгорит, а скромная и долгая, такая, что ее хватает поднять большое потомство, воспитать его и поставить на ноги.

Вот и Давыду нравилась Парася, землячка по Полтавке, девочка скромная и совсем неграмотная. Судьба перечила ей сызмала. Мать, родная и горячо любимая, умерла рано, и отец женился на женщине, которая оказалась настоящей Бабой-Ягой - та была даже добрее – и скорее сама оженила на себе вдовца. Мачеха всячески издевалась над сиротами, словно эти издевки и злобствования доставляли ей удовольствие и смысл жизни. А может, она была помешана на ненависти к миру и вымещала ее на беззащитных  приемышах, которых было трое – Парася, Мария и братик Ваня.

Ненависть мачехи к детям была настолько лютой, что она за всю дорогу, когда обоз шел по Украине, не разрешила девочкам хоть на минуту присесть на телегу, наслаждаясь их мучениями. Братик был совсем малым и пользовался привилегиями беспомощного существа. Отец, человек больной и безвольный, не мог заступиться за детей, которым оставалось искать утешение в слезах. Отцу  и самому доставалось от злодейки. Но Бог наказал безбожницу, обратив ее безмерную злобность против  самой. На очередной ночной стоянке ведьма в людском обличье, утратив рассудок, ушла на местное кладбище, бродила среди могил и выла всю ночь, а под утро свалилась без чувств и отдала Богу душу, если, конечно, он ее принял. Там и схоронили усопшую.

***

Наутро, с восходом солнца, речной караван  пускался в путь и  проходил за день от двадцати до тридцати километров. Шли уже по Амуру, реке особой и во всем примечательной. Если другие великие сибирские реки, Обь, Енисей, Лена, едва вильнув хвостом по южным землям, устремляются по меридианам к Ледовитому океану, то Амур-батюшка несет свое полноводье по южным параллелям, всегда навстречу солнцу. Черноземье, субтропики и Божья благодать.  Климат умеренно муссонный.

По берегам наряду с хвойными лесами – клен, береза обыкновенная, потому как здесь бывает и не обыкновенная, а черная, а также ильм, который из вязов,  яблоня Палласа, и не только. В лесах огромный набор зверья, лишь млекопитающих за тридцать видов и более полутора сотен видов птиц, даже японский журавль и голубая сорока. В Приамурье множество водоемов, рек и озер, в которых обитают ценные породы рыб – линь, хариус, сиг, таймень, налим и  другие. Имелись и диковинные -
губари, желтощеки, змееголовы и верхоглазы. Такая невидаль.

Рыбаки готовили снасти перед скорым весенним ходом рыбы, которая вот-вот пойдет несметными стаями на икромет в речные верховья. Рыбакам было раздолье и без рыбного нереста. Сомов, огромных бесчешуйчатых хищников, брали на переметы, стало быть, опускали на них веревку с большим набором крючков. Однажды видели, как среди приводнившейся утиной стаи вдруг вынырнул сом с широко раскрытой пастью и заглотил беспечную утку. Хищник есть хищник, даже подводный. Ему насаживали на перемет  сусликов или бурундуков, брал хорошо. Под стать ему другой хищник, таймень, прозванный речным волком за упорное преследование добычи. Попадался и налим, тоже рыба немалая из семейства тресковых. А уж о калуге, главной рыбе Амура, и говорить нечего. Трехметровый гигант и плот за собой потянет, лучше не связываться.

Не обошлись мореходы и без приключения, едва не обернувшегося полной трагедией. Ничто не предвещало беды, когда первый паром с полного хода налетел на отмель, скрытую под водой. Причина оказалась в том, что в тех местах в Амур втекало несколько рек, наносивших песок на новые отмели. Носовая часть  парома глубоко врезалась в донный  песок, весло переломилось как спичка, а корму сильным течением стало поднимать и разворачивать поперек реки.  Стала реальной угроза полного развала плота. Хуже того, задние плоты неслись на передний, готовые устроить месиво из  бревен, телег, людей и животных. Здесь и сработала подстраховка, когда команду рулевых второго парома возглавил опытный лоцман-гуран. По его командам восьмерка рулевых увела паром от столкновения, а следующим уже было легче повторить маневр второго плота.

На первом плоту поднялась паника. Бились на привязи лошади, раздавались крики и вопли испуганных людей, но и здесь лоцман не подкачал. Он подал команду всем мужикам и парням, включая рулевых, прыгать в воду и поднимать руками носовую часть плота. Решение оказалось верным. Корма развернулась,  плот сорвало с мели и понесло кормой вперед. Мужики едва успевали запрыгивать на него. Заменили поломанное весло и плыли в караване последними, пока к вечеру не пристали к берегу.

Последствия аварии оказались настолько серьезными, что ремонтные работы велись при луне и кострах всю ночь. Пришлось заменить несколько порванных связочных колец, используя запасные заготовки. Постепенно страхи улеглись, люди увидели, что даже при сильном столкновении плот сохранил основу крепления. Дальше лоцманы строже держались середины реки, да и она заметно раздвинула свои берега. По воде имелось заметное движение, шли купеческие баркасы, баржи с казенными грузами, казачьи плоты с домашней кладью. Стали попадаться пароходы. 

На китайской стороне, совсем безлесой – повырубали их, видать, за тысячелетия – мелькали частые поселения; оттуда иногда подплывали к плотам рыбаки на утлых джонках, предлагая на продажу рыбу. Некоторые из них поднимались на паромы, выражая восторги их устройством, а узнав, куда и откуда добирались переселенцы, отдавали рыбу в подарок, задарма. Украинцы, в свою очередь, угощали китайцев пышками да галушками. Прощались выходцы разных частей света крепкими рукопожатиями, чрезвычайно довольные друг другом. По левобережью, на русской стороне, напротив, лишь изредка среди глухой тайги виднелись мелкие деревушки да казачьи заставы. Встречались племена удэгейцев, еще называемых гольдами, жившие природой, рыбалкой да охотой, еще и держали скотину.

***

Где-то ближе к завершению сплава начался праздник для рыбаков и любителей рыбного блюда. Кета и горбуша пошли стеной в речные верховья, чтобы там, на мелких заводях, дать жизнь потомству. Рыбу ловили всеми подручными способами, запускали с кормы небольшие неводы и мордуты, плетеные из ивняка, другие, не мудрствуя лукаво, кололи рыбин железными вилами, накалывая сразу по несколько штук. Но проще всех к рыбалке приспособились кухарки, подбиравшие свой улов прямо с палубы парома. Ошалевшая рыба, сталкиваясь с комлями, принимала их за валуны, преграждавшие путь на перекатах, и перемахивала преграды поверху, угождая кухаркам в суп или на жареху. Молодежь ставила непотрошеных рыбин на рожна над углями костра, сохраняя в них аппетитные жиры и соки. Рыба была хороша. Крупная и жирная, богатая икрой, она внесла щедрое разнообразие в меню из надоевшей каши и галушек. Ее солили и вялили впрок. Народ опять повеселел, видать, такая участь  была ему отведена, то в радость, то в печаль.

С очередным причалом, к всеобщей радости, в тайге обнаружили черемшу, пользу которой переселенцы сполна оценили еще в Сретенске при массовом заболевании цингой. Какая же она ладная на корню и даже приятная на вкус при свежем срезе. Набирали ее сколько могли, добавляли в пищу, где надо и не надо, а больше солили на зиму, чтобы уберечь оставшиеся зубы.

***

Настало время, когда приплыли к старинному русскому селу Албазино, на славной истории которого нельзя не остановиться. В 1650 году отряд казаков Ерофея Хабарова без боя занял городок даурского князя Албазы, а после зимовки покинул его. Через пятнадцать лет здесь снова появились русские люди, и население городка стало быстро расти. С 1682 года было образовано обширное Албазинское воеводство, простирающееся от междуречья Шилки и Аргуни до устья Зеи, где много позже, в 1856 году, встал Благовещенск.

За Албазино шли длительные военные столкновения с китайскими маньчжурами. В 1686-87 годах Албазинский острог на протяжении полугода героически защищал отряд казаков численностью восемьсот человек, из которых к концу осады в живых осталось не более сотни защитников. Сами измотанные осадой, маньчжуры отступили, согласившись на признание непокоренной территории ничейной зоной. Так с Албазино начиналась Амурская область. Не перечислить и не описать в пределах нашей книги, но трижды уничтожали пограничную Албазинку, выжигая дотла, и каждый раз она возрождалась из пепла.

   Продвижение русских ватаг вглубь «непроверенных и богатых соболем землиц» с начала семнадцатого века осуществлялось с занятых территорий Западной Сибири, но их сельскохозяйственному освоению активно противодействовали кочевые феодалы Сибири и Монголии, а также маньчжурская династия Китая. Они вынудили Россию подписать в 1689 году Нерчинский договор, по которому русские отряды оставили Амур, что не помешало их успешному продвижению по другим направлениям – Алтай, Кяхта, Омск, Абакан. Затем экспедиция Невельского открыла выход к Приморью, и только в 1860 году основан Владивосток. Совсем недавно. А много раньше была та же Албазея, краеугольный камень, первый  русский плацдарм, завоеванный казаками  в Приамурье.
Ныне главная святыня дальневосточного края - Албазинская икона Божией Матери (16-й век)  хранится в Благовещенском кафедральном соборе и почитается православными верующими далеко за пределами Дальнего Востока.

***

Здесь, на историческом российском плацдарме, переселенцы устроили  полную дневную стоянку для пополнения продуктовых запасов, ремонта плотов и приведения их в опрятный вид перед прибытием в столицу Амурской области.  Большая амурская волна в пути карежила плоты, перекашивая бревна и разрывая крепления. На помощь прибыл Албазинский казачий взвод. Казаки умело рубили и доставляли лозу, помогали при перевязке плотов. Утром – завершающий речной бросок на Благовещенск, всего-то четыреста километров! Неужто дошли?  На подходе к городу бревенчатая флотилия была встречена пограничным патрульным катером, имевшим поручение сопроводить прибывающих до города. По борту катера, обошедшего  в почетном эскорте весь паромный караван, выстроилась команда, приветствия под козырек героев славного перехода. Такое признание заслуг, совершенных стойкими ходоками, явно польстило их самолюбию и даже возвысило в собственных глазах.

Амур могучий, величавый
Широкой вольницей течет,
Мой сбитый наспех плот случайный
Крутой стремниною несет.

Амур все видел и все знает,
Морским владыкой освящен,
Людей походных привечает
Он с незапамятных времен.

Когда меня запросит совесть,
Приду к священным берегам
И поклонюсь Амуру в пояс,
И дань молитвою воздам.