Зависть

- Виталий Семёнович , трюмо грузить? - спросил меня бригадир грузчиков, стоя у раскрытой двери подъезда, откуда молодые крепкие ребята выносили книжный шкаф.

По городской программе переселения дом шёл под снос, и со старой мебелью я расстался незаметно - что-то отдал друзьям на дачу, что-то вынес и поставил у контейнера, куда во время ремонта бросали строительный мусор, и, проходя рядом через день, не увидел ни одного предмета своей мебели, вот и хорошо, что пригодились; но немного - старинный книжный шкаф и круглый стол, люстры, недавно купленное удобное кресло, я всё-таки взял с собой.
В квартире осталось только трюмо.

Трюмо стояло в большой комнате в простенке между двух окон, а на противоположной стене и чуть сбоку была дверь в коридор, всегда открытая, откуда, уходя или возвращаясь, можно было увидеть своё отражение в зеркале. Я помнил трюмо столько, сколько помнил себя, оно досталось нам от прабабушки и, безусловно, представляло собой предмет антиквариата.
 
Сделанное из тёмного дерева, трюмо по периметру прямоугольного зеркала было украшено витиеватой тонкой резьбой в виде ветвей и листьев, которые, переплетаясь причудливым образом, создавали наверху своеобразный венок, издали похожий на большую и странную бабочку; над венком располагалось второе зеркало, небольшое, в форме вытянутой поперёк трапеции, украшенное с боковых сторон подобием герба, внутри которого были не символические фигуры геральдики, а  всё тот же, похожий на бабочку, венок; завершалось трюмо массивным карнизом, по скошенным сторонам его был вырезан изящный цветочный узор.
Несмотря на разнообразное, обильное украшение и наличие двух зеркал, трюмо нельзя было характеризовать как тяжёлое, массивное, грузное, оно было довольно узким и, главное, высоким, до потолка, что, возможно, и делало его элегантным и удивительно стройным.
За годы, и даже уже на моей памяти, трюмо постарело - потускнели оба зеркала, стёрлась, особенно на углах, краска благородного дерева; появились многочисленные трещинки-морщинки и сколы - их лечили, старательно замазывая, затирая, но вновь проступали старые раны, снова лечили, и устал, потемнел общий фон.

В непривычно просторной, пустой и неуютной квартире гулко раздавались мои шаги, я остановился перед трюмо:
"Мой благородный старожил, ты стоишь здесь так давно, а сейчас тебя потащат куда-то! Не могу себе представить, как ты печалишься. Попрощайся с домом, скажи что-нибудь!"
Случилось ли на самом деле то, что произошло дальше, не знаю.
Лучи солнца упали на зеркало, и вдруг вся его поверхность странным образом вспыхнула ослепительно ярким светом, который, постенно концентрируясь, превратился в блуждающий огненный шар. Признаться, я со страхом подумал о шаровой молнии. Через некоторое время огненный шар распался на неподвижные, лежащие на затуманенной поверхности зеркала, красочные пятна, они напоминали кадры киноплёнки и притягивали взгляд...

...утро выходного дня. Мы, мама, папа и я, завтракаем не на кухне, как в будни, а в большой комнате, сидя за круглым столом в раз и навсегда заведённом порядке - я по центру, напротив трюмо, папа справа от меня, а мама слева, перед дверью в коридор, чтобы побыстрее добежать до кухни.
Мне пять лет, я хочу быстрее доесть эту надоевшую кашу с чуднЫм названием - геркулесовая. Мама говорит, что её нужно есть обязательно, чтобы быть сильным, как богатырь Геркулес. Я тороплюсь, запиваю чаем, мне хочется поскорее пойти в спортивный магазин - ведь мама обещала купить коньки!
За окном белым-бело, морозно, солнечно и летящий сверкающий снежок.
Как мне хочется прокатиться по блестящему голубому льду на маленьком стадионе около дома, где залили каток!
- Виталик, не спеши, ешь спокойно. Магазин откроется через час, - говорит мама, - и мы купим тебе самые лучшие коньки.
Я не понимаю, что значит самые лучшие, я видел коньки с ботинками белого цвета на девочках и чёрного цвета на мальчиках, других не знаю.
В магазине мама просит показать самые дорогие коньки, продавщица идёт на склад. В это время незнакомый мальчик мерит дешёвые коньки, они подходят ему, он с мамой уходит.
А мы всё ждём, ждём. Наконец, приходит продавщица:
- Извините, но вашего размера нет.
- Как нет! - раздражённо восклицает мама. - Скажите тогда, когда привезут.
- Не знаю, заходите.
Я убит. Мы идём мимо стадиона, я вижу того мальчика из магазина, смотрю на его коньки, и они на самом деле, какие-то не очень, и короткие, и нога вихляется, и вообще...
- Потерпи, у тебя будут лучше, - твёрдо говорит мама.
А лёд такой голубой!

...тёмный, сырой, осенний вечер. Мне около пяти лет, я сижу, насупившись, в раздевалке детского сада и жду, когда за мной придёт мама. Воспитательница то и дело заходит и просит меня вернуться в группу:
- Пойдём, поиграешь с ребятами.
Я не иду, потому что сломал принесённую Мишей из дома машинку, потому что у меня не было такой, и я доказывал, что его машинка плохая, а у меня есть и получше. Он спорил со мной, я выхватил его машинку и стал топтать её ногами - хрустел кузов, кабина, а колёсики укатились под кровать. Миша расплакался, полез под кровать за колёсиками, ударился головой о железную раму, закричал, прибежала нянечка, воспитательница.
- Почему мой сын сидит в раздевалке? - спрашивает мама.
Воспитательница рассказывает, мама молчит, мы выходим с ней, идём по улице, она успокаивает:
- Не расстраивайся, я куплю тебе машинку лучше.
Ни слова сожаления о Мише.

...передо мной букварь, тетрадь с ручкой, я учу буквы, скоро в школу. Сижу перед трюмо, строю сам себе рожицы, смотрю на прилетевшую на подоконник синичку, а она смотрит на меня.
- Виталик, я тебе сказала, пиши буквы в строчку. Видишь, я уже начала несколько рядов - Т, Я, М, П... продолжай. Синичка за окном тюк-тюк, тюк-тюк по стеклу, мама сердится, подходит, замахивается, я кричу:
- Не прогоняй!
Синичка тюк... и улетела. Я готов расплакаться.
- Виталик, ты хуже всех хочешь быть? Чтобы на тебя показывали пальцем - троечник,троечник! Или двойки намерен получать? Знай, что тогда все будут смеяться над тобой, а дружить не будут. Посмотри, вот Коля, Сева и Таня из твоей группы - все они уже читают даже вывески на улице!
Я готов расплакаться, я не хочу быть хуже всех - со мной не будут дружить, а ещё я так хочу посмотреть на синичку, у неё жёлтенькое брюшко и синяя головка, и крылышки синие, вот бы погладить её, эту тюк-тюк. Где она?
- Когда, наконец, ты начнёшь заниматься! Пиши букву О и повторяй каждый раз - О, О, О...
Сколько мишек, слоников, мячей, конструкторов, машинок... я сломал у девочек и мальчиков, потому что я их не имел, сколько ссор и обид было, когда мы спорили. И мама покупала, покупала, чтобы у меня было всё, и самое лучшее. Сравнивала и покупала. И наоборот.

Потом пришла школа. Я не очень любил учиться, но не мог быть хуже других учеников, и я тянулся.
У меня была особенная мама (про папу не говорю, ибо его присутствие рядом с такой мамой было не очень существенным для меня, тем более он часто был в командировках, и теперь я думаю, так ли необходимы они были в принципе?); моя особенная мама... я понял это где-то в пятом классе, наверное.
Мама училась в институте культуры, и на последнем курсе познакомилась с моим будущим папой. Он был старше её на пять лет и в то время работал инструктором отдела в райисполкоме, куда он устроил и её после окончания института, а сам ушёл работать в НИИ.
Моя мама стала чиновницей, и так эта работа пришлась ей по вкусу, что она находилась на ней всю свою трудовую жизнь, переходя из рай- в гор- и в облисполкомы. Вступила в партию. И не только. Стала партсекретарём в этих рай-, гор- и обл... причём, весьма успешным, награждённым горой грамот и медалей.  Выступая с трибун, она говорила, вдохновляла, вселяла, принимала обязательства, звала куда-то, а по вечерам грустно и молча сидела у телевизора и, глядя на заграничную жизнь в заграничных фильмах, всё вздыхала, всё охала и ахала - "нам бы так жить!". После первой поездки заграницу, кажется, в Венгрию, она приехала настолько ошеломлённая и огорчённая, что с трудом включилась в работу.
Школу я окончил с серебряной медалью и поступил в тот же институт, который окончил папа.
- Сынок, у отца связи, он поможет и на работу устроиться, и дальше с продвижением. Посмотри, как выбился в люди Федя Золотарёв! Всего на шесть лет старше тебя и недавно, вроде бы, как шпана бегал во дворе, а сейчас,
смотри-ка, и президент большой фирмы, и банк имеет. Вот как надо, дорогой мой, учись и запоминай.

...в старинном зеркале отражается молодая красивая пара.
Он, высокий, широкоплечий, и она, ростом ниже среднего, и, как юная берёзка, стройная и тоненькая, сероглазая, с веснушками на вздёрнутом капризном носике, с ямочками на щеках, такая милая и желанная. 
Она была из бедной, простой, многодетной семьи, и я не переставал удивляться, почему ей досталось такое нежное, ласковое и изысканное имя - Элина, Эля, Элька, Элинка; тем более, оно совершенно не сочеталось ни с её отчеством, ни с фамилией - Элина Ивановна Самойлова. Фамилия ещё ничего, а отчество... Я дал бы ей фамилию, например, например, Хрусталёва или... не знаю, просто Эля, моя Эля.
Её мать работала дворником на двух работах, а что делать, пятеро детей - Эля и четыре брата, она среди них как принцесса; муж на заводе трудился токарем, тоже за двоих, и его не было целый день; а детей и покормить, и в детский сад, в школу отвести, одеть, обуть, спать уложить. Всё как у всех, только деток пятеро, и с деньгами трудновато; вот и пришлось Элиной маме подыскать такую работу, чтобы и к дому поближе, и временем распоряжаться можно было - убралась утром, и день свободен. Потом мальчики подросли, начали помогать, и стало легче.

Подглядывая сбоку в зеркало напротив, Эля стоит позади, прижавшись и обняв меня так, что я чувствую всю её, с головы до ног, её волосы щекотят мне шею, она встаёт на носочки и целует меня за ухом, я поворачиваюсь и хочу взять моё сокровище на руки...
- Нет, нет, нет, - она смеётся, как тонкий колокольчик, вырывается, подходит к трюмо, и, подняв голову, смотрит вверх. - Ты знаешь, зачем в трюмо второе зеркало, вот то, маленькое?
Я растерян, никто и никогда в нашей семье не говорил об этом, что поразительно. Правда, для чего оно?
- Неужели не знаешь? - удивляется Эля. - Маленькое зеркало - для твоего ангела, чтобы он вместе с тобой в него смотрел. Вот как!
- Ты - мой ангел, - говорю я.
Она подходит, серьёзно смотрит в глаза, гладит рукой моё лицо и целует в губы нежно, нежно, лёгким касанием, я хочу большего, прижимаю её к себе и... звонок в дверь.
- Ты что же не открываешь сразу? А-а-а, здравствуйте, - мама внимательно смотрит на Элю.
- Здравствуйте. Я... я за учебником приходила, - в руках у неё мой учебник, который лежал на столе, и который она только что взяла. - Спасибо, буду заниматься. До свидания.
Она убегает.

Я познакомился с Элей на новогоднем вечере в институте. Я учился на четвёртом курсе, кто-то из друзей позвал, ну и пошли от нечего делать. 
А там она, в какой-то старомодной чуднОй блузке, сейчас сказали бы винтажной, то есть под старину, но Эля тогда и понятия не имела, что это такое, и как потом я узнал, её маме эта блузка стала давно мала, а Элечке пригодилась, вот и всё.
Тоненькая трикотажная блузка в мелкий синий горошек на голубом фоне плотно обтягивала нежные плечики и грудку, а поясок на скромной тёмной юбке подчёркивал тонкую талию, она весело болтала с подругами.
Я подошёл, познакомился, оказалось, она училась на третьем курсе.
Я пригласил её на танец один раз, а потом наблюдал за ней весь вечер, повторяя про себя это редкое имя - Эля.
После вечера проводил её домой, стали встречаться, ей двадцать, мне двадцать один... мы влюбились.

Меня покоряла её простота и удивительная нетребовательность, скромность. Ничего ей не надо - ни особых нарядов, ни украшений, ни духов, ни даже косметики, которой, она не пользовалась.
"Что есть, то и хорошо!" - смеялась она.
Вначале мне казалось, что её странное равнодушие к вещам - напускное, для видимости, но, узнав Элю ближе, я понял, что она просто совсем другая, не такая, как я, и ей нет дела до того, кто и что имеет.
На фоне разговоров и сравнений моей мамы - у одного дача необыкновенно хороша, у другого новая машина - вот бы и нам такую, а у третьих сын удачно женился на богатой, на фоне этих разговоров Эля выглядела инопланетянкой. 
Я мечтал жениться на Эле. Матери об этом пока не говорил, но разве она не видит, разве не поймёт сына?!

...осенний день короток, темнеет рано. Мы, мама и я, сумерничая, сидим за столом, ужинаем.
Я вижу в потемневшем зеркале своё туманное отражение, хочется почему-то помолчать и не включать свет.
По подоконнику, наводя грусть, на одной ноте стучит дождь, за окном ветер раскачивает голые ветви высокого старого клёна, пасмурно.

- Зинаида Ильинична и Игнатий Николаевич приглашают нас в гости, - нарушая тишину, говорит мама и внимательно смотрит на меня.
- Нас? - удивляюсь я. - Причём тут я?
- Понимаешь, Виталик, - мама делает долгую паузу, - у них есть дочка, Наташа, ты её, кажется, видел.
- Не помню, - у меня нет желания поддерживать этот разговор.
- Ты не выслушал меня. Нужно помочь Наташе по физике, она учится на третьем курсе, что-то с лабораторными или... забыла. Короче говоря, девочке нужно объяснить, как сделать сложный чертёж.
- Ты говорила о физике, а не о черчении.
- Вот именно. Виталик, пойми, по работе я многим обязана Игнатию Николаевичу, многим - турпоездки за границу, премии... не буду дальше. Мне не хотелось бы, чтобы ты отказал мне в этой маленькой просьбе.
У меня нет выбора, и я с горечью думаю о сорвавшейся встрече с Элей.
- Когда?
- В субботу... нет, в воскресенье. Знаешь, сынок, может быть, два дня.
- Хорошо.

Большой дом в закрытом коттеджном посёлке.
Звоню долго, наконец, дверь открывается, и передо мной высокая, крупная, круглолицая девушка, у неё миловидное лицо и приятная улыбка.
- Здравствуй, Виталий!
Я понимаю, что это Наташа, которую я видел так давно, что забыл, как она выглядит, и потом, тогда она училась классе в пятом-шестом, кажется, а сейчас - невеста на выданье. Она на год младше меня.
- Здравствуй!
- Извини, что побеспокоила. Проходи, я расскажу тебе.
Мы идём по выложенной плиткой дорожке, Наташа говорит мне о своём институте, и что она, недавно переболев гриппом, пропустила какие-то важные занятия и лекции, а скоро зачёты и так далее, и так далее.
Мы заходим в дом, я снимаю куртку, кросовки, она подаёт мне домашние тапочки. Мы сидим в уютной гостиной на первом этаже, горит камин, тепло, уютно.
Наташа приносит чай, бутерброды:
- Перекуси с дороги. Ночью снег выпал, и утром такой холод был! Замёрз?
- Немного, - признаюсь я.
Наташа придвигается ко мне, берёт мои руки, и, поднеся к губам, дышит на них:
- Я отогрею.
Чувствую её дыхание, теплоту тела, запах духов, мы целуемся, она шепчет:
- Дома никого...
Я прижимаю её к себе, а она будто ждёт этого и не сопротивляется, она ласковая, отзывчивая...

В субботу ни один учебник мы так и не открыли, а в воскресенье, помня слова мамы, я всё-таки попытался вникнуть в её проблемы в институте, открыл учебник и старые конспекты, и честно хотел что-то объяснить, но она садилась мне на колени, и земля уходила из-под наших ног.
А на третий день она порезала палец на руке так, что кровь капала и капала, не останавливаясь, хотя сама по себе ранка была небольшой.
- Здесь, на самом кончике пальца, много сосудов, вот кровь и течёт, - объясняла Наташа.
Так продолжалось до обеда, а потом, поняв, что самим не справиться, мы вызвали такси и поехали в травмпупкт, а там большая очередь - переломы, вывихи, ушибы, порезы.
Вернулись поздно, поели и спать.
Я понимал, что мне нужно срочно уезжать, что до добра эта история не доведёт. Ведь есть Эля! Но я оказался слаб, я утонул. Родители Наташи так и не появились.
Вернулся домой я через неделю. Мама отнеслась к моему затянувшемуся отсутствию на удивление спокойно, и вопросов не задавала, что показалось мне странным.
Через три дня позвонила Наташа и сказала, что я должен срочно приехать. Что случилось? Я помчался и снова пропал на неделю, и снова в большом доме с камином никого не было.
А через месяц к нам в гости приехали Зинаида Ильинична и Игнатий Николаевич и сообщили, что у Наташи будет ребёнок от меня, и я, как честный человек, должен, должен, должен.
Свадьба была летом, сын родился зимой.

В тот год, когда я женился, от общих знакомых я узнал, что Эля долго болела. Я боялся навестить её - что сказать, как объяснить?
А потом неожиданно для всех под Новый год она вышла замуж, её избранник был старше на одиннадцать лет. Сразу после свадьбы Эля уехала к мужу в другой город и перевелась в филиал того же института, где училась.
Думаю, она поступила так чтобы порвать с прошлым безоговорочно и навсегда.
Потом я много раз задавал себе вопрос, случайно ли меня позвали помочь Наташе в учёбе? Но ни её родители, ни сама Наташа, ни моя мать никогда об этом где-либо не говорили, а мои робкие вопросы тут же переводились на другие темы. Я прожил с Наташей два года и развёлся.

Я стал успешным коммерсантом, многого достиг и ни в чём из материальных благ не нуждался - моя мама была бы довольна и, наверное, прекратила сравнивать меня с кем-либо.
После брака с Наташей я так и не женился, хотя женщин было столько, что многие имена я забыл, но остались воспоминания. Меня предавали и бросали, и я предавал и уходил к следующей, к следующей...
Уже давно нет моих родителей, я живу один в загородном доме, но иногда захожу в свою старую квартиру.

Я вошёл в квартиру. Те же запахи и звуки и то же трюмо.

...в старинном зеркале отражается молодая красивая пара.
Он, высокий, широкоплечий, и она, ростом ниже среднего, и, как юная берёзка, стройная и тоненькая, сероглазая, с веснушками на вздёрнутом капризном носике, с ямочками на щеках, такая милая и желанная. 
Она была из бедной, простой, многодетной семьи, и я не переставал удивляться, почему ей досталось такое нежное, ласковое и изысканное имя - Элина, Эля, Элька, Элинка.
Как ты живёшь, любимая?

В непривычно просторной, пустой и неуютной квартире гулко раздавались мои шаги, я задержался перед трюмо:
"Мой благородный старожил, ты стоишь здесь так давно, а сейчас тебя потащат куда-то! Не могу себе представить, как ты печалишься. Попрощайся с домом, скажи что-нибудь!"
Случилось ли на самом деле то, что произошло дальше, не знаю. Лучи солнца упали на зеркало, и вдруг...

- Виталий Семёнович , трюмо грузить? - услышал я и очнулся. Рядом со мной стоял бригадир грузчиков и двое молодых ребят. - Мы решили зайти, а то вас всё нет и нет.
- Грузите, конечно.
Мужчины подошли к трюмо и бережно отодвинули его от стены. Я хотел отойти, чтобы не мешать, но вдруг один из молодых парней воскликнул:
- Здесь что-то есть, посмотрите.

Я подошёл.
В щель между задней поверхностью зеркала и деревянной рамой был вставлен небольшой белый конверт, который я легко достал. Он был самый обыкновенный, почти новый, только уголок чуть помят с одной стороны. Подобные конверты обычно стоят рядом с поздравительными открытками на стойках около касс в супермаркетах.
Впечатление было такое, что конверт буквально на днях кто-то вставил за зеркало. Но кто? Ключ был только у меня и потом, чтобы засунуть конверт необходимо было хоть немного подвинуть тяжёлое трюмо, что было непросто даже для двух молодых парней. Я не знал, что думать.
Конверт был не запечатан, я открыл его и вытащил небольшой, сложенный пополам, лист бумаги, пожелтевший и настолько ветхий, что я не сразу решился раскрыть его. На листе незнакомым красивым почерком было написано что-то. Мне нужны были очки чтобы прочесть, но прежде чем достать их из кармана, я некоторое время рассматривал эти странные предметы - современный конверт и древнюю записку.
Я прочитал:

        "Желаете — и не имеете; убиваете и завидуете — и не можете достигнуть;
         препираетесь и враждуете — и не имеете, потому что не просите".
         (Иак. 4:2)

Бережно держа в руках записку, я подошёл к открытому окну чтобы при дневном свете лучше разглядеть её.
Внезапный, сильный порыв ветра подхватил её в окно и закружил, унося всё выше, выше, выше.