Писательница Баба Яга

Детская писательница Иванова покормила кота, насыпала в вазочку печенье, поставила его рядом с компьютером и села писать новый рассказ. Начинался он так:

«Когда в твоём доме живёт кто-то знаменитый, это здорово.
Говорит тебе, допустим, приятель:
«А к нам в школу вчера Петров приходил, который из «Спартака». Все ребята автографы получили, а мне он прямо на дневнике расписался!»
А ты небрежно так отвечаешь:
«Да знаю я Петрова, он в нашем подъезде живёт».
И смотрит приятель на тебя с уважением, потому что автограф автографом, а в одном доме жить – это совсем другое дело».

Дописав до этого места, писательница Иванова глубоко вздохнула.
«А в нашем доме никто и не знает, что я писательница. И, между прочим, известная. Не футболист, конечно, и не певица, но всё-таки. Даже консьержка всегда мимо меня смотрит, не замечает как бы». Она достала из вазочки печенье и опять вздохнула.

Иванова начала становиться писательницей ещё в школьные годы. Как только она научилась разборчиво писать, мама сказала ей: «Ну вот, теперь ты можешь сама писать бабушке письма – это ей будет очень приятно». Иванова была девочка послушная и с тех пор каждый месяц садилась за письмо – ведь когда она была маленькой, не было ещё ни компьютеров, ни смартфонов, и даже обычные телефоны стояли не у всех. Поэтому надо было писать письма на бумаге и отправлять их по почте.

Начало всегда давалось ей легко.
В первой строчке она писала «Здравствуй, дорогая бабушка!»
Во второй – «Я живу хорошо, не болею».
А вот о чём писать в третьей строчке и дальше, надо было как следует подумать, потому что события, которые происходили в жизни маленькой Ивановой, были не очень-то интересными – с её точки зрения. Ну, скажем, заболел зуб, пришлось идти к врачу, зуб вырвали – что тут такого?
Но если  представить, что, пока врач отворачивается за щипцами, ты убегаешь из кабинета, а он гонится за тобой по коридорам поликлиники, а ты по лестнице выбираешься на крышу, а врач догоняет, а внизу собирается толпа людей, и все кричат и показывают пальцем… Это же совсем другое дело!

И так она ловко научилась придумывать, что незаметно для себя самой стала писательницей. Ну, почти что стала.

Потому что чтобы стать настоящей писательницей, нужно не только писать.

Надо встречаться с другими писателями и учиться говорить, какие хорошие у них книжки.
Надо встречаться с критиками и учиться выслушивать, как много недостатков в твоей собственной книжке.
Надо встречаться с издателями и учиться ждать, пока о твоей книжке скажут хоть что-нибудь.
И с читателями тоже надо встречаться, чтобы они узнали, что есть на свете такая писательница Иванова, и пишет она замечательные книжки – вот они, покупайте их скорей и читайте!

И Иванова писала, училась, встречалась, терпела, ждала – и так из месяца в месяц, из года в год.

И дождалась! Сначала она была «молодая писательница», потом просто «писательница», и наконец, её стали называть «известной писательницей». Путь к этому почётному званию был долгим, но зато на полке стоял уже целый ряд разноцветных книжек, толстых и тоненьких.

Писательница Иванова ещё раз вздохнула, перечитала начало нового рассказа, сунула руку в вазочку и обнаружила, что печенье уже кончилось. Без печенья ей всегда сочинялось как-то хуже, поэтому она пошла на кухню, проверила хлебницу, заглянула в буфет, но ничего сладкого не нашла. Стало понятно, что придётся идти в магазин.

Стоял тёплый майский день, и надевать пальто Иванова не стала – просто накинула кофту, ведь магазин был в двух шагах. Кот даже не встал с дивана, чтобы её проводить, только приоткрыл глаз, чтобы убедиться, что хозяйка не взяла с собой бесформенную чёрную сумку, с которой обычно ходила на всякие литературные встречи. Значит, точно, сейчас вернётся.

В магазине писательница купила печенье, а на тот случай, если рассказ будет идти трудно, ещё и пачку зефира, и уже через пять минут снова была в подъезде и нажимала кнопку лифта.

Лифт не вызывался.

Она нажала кнопку ещё несколько раз. Кнопка не загоралась. Иванова неуверенно посмотрела на консьержку, которая маячила в окне своей комнаты, но та сделала вид, что  её не замечает, и продолжала грызть семечки.

Надо было подниматься на четвёртый этаж по лестнице.

У почтовых ящиков стоял мальчик лет семи и кого-то ждал. Это был сын соседа с третьего этажа. Писательница протиснулась мимо него к лестнице и на первом же повороте встретила спешащую вниз симпатичную девочку с небольшим футляром в руках. Раздались ребячьи голоса и смех. Иванова поднялась ещё на пол пролёта и остановилась, чтобы отдышаться.

«А ты почему с флейтой? У тебя же сегодня нет урока», – услышала она голос мальчика.
«У нас генеральная репетиция. А что это за тётка такая хмурая, на Бабу Ягу похожая?»
«Она с четвёртого этажа. Правда, что ли, на Бабу Ягу? Она же толстая, а Баба Яга должна быть худая».
«Хмурая, седая и растрёпанная – точно, как Баба Яга. Ладно, я побежала, мне ещё разыграться надо. Ты помнишь, что завтра у нас в школе концерт? Придёшь?»
«Приду, конечно! Мне мама уже новую рубашку купила. И галстук. Бабочку!»

Хлопнула дверь подъезда, и писательница Иванова услышала приближающиеся шаги. С бьющимся сердцем она на цыпочках бросилась на свой этаж, тихонько открыла дверь и быстро вошла в квартиру.

«Баба Яга!..»

Бросив куда попало печенье и зефир, Иванова через секунду оказалась в ванной. Со стены на неё смотрело зеркало с лицом Бабы Яги. Зеркало виновато опустило глаза и сказало: «Ну, извини».

Писательница в досаде побежала в спальню, где в дверцу шкафа было вставлено зеркало во весь рост. Но ей показалось, что и в этом зеркале отражалась совсем не она.

Иванова забегала по квартире и замахала руками. «Неблагодарные! «Баба Яга»! Да у меня такие замечательные рассказы! Все говорят, что они пробуждают добрые чувства! Как Пушкин лирой!»

С дивана за ней наблюдал встревоженный кот.

Тут Иванова почувствовала, что если она не перестанет бегать, то упадёт, как марафонец на финише. Надо было срочно выпить какой-нибудь успокаивающий напиток. Тяжело дыша, она пошла на кухню, заварила мятный чай, села за стол и открыла пачку печенья.

Кот, наконец, решил вмешаться и привычно вспрыгнул хозяйке на колени.

Кот у писательницы был непростой. Во-первых, он был очень породистый, во-вторых, говорящий, а в-третьих, на редкость здравомыслящий.  Иванова часто советовалась с ним в трудных ситуациях, когда и печенье не помогало. Даже в сочинении рассказов он ей иногда что-то подсказывал – недаром его звали Андерсен. Сейчас ситуация, точно, была трудная, поэтому Андерсен усиленно замурлыкал и стал тыкаться носом хозяйке в подмышку.

«Отстань. Чай разолью», - мрачно сказала Иванова.
«Не разольёшь, - ответил кот. – У тебя чашка в другой руке. Что случилось-то? Объясни толком».

«Что, что… Бабой Ягой обозвали, вот что. Толстой причём… - тут Ивановой стало так себя жалко, что она заплакала. – Пишешь им, пишешь…»

«Кто обозвал? Дети? Баба Яга – это которая Костяная Нога? Нос крючком, борода торчком?»
«Да…», - гнусавым голосом отозвалась Иванова, заливаясь слезами ещё сильнее.

«Ясно. – Кот прыгнул на стол, аккуратно обошёл чайник и оценивающе посмотрел на хозяйку. – Ну, бороды-то у тебя нет никакой, но вот причёска…»
«Что причёска?» – подозрительно спросила Иванова.
«Я хотел сказать, что вообще-то блестящая, ухоженная шерсть… то есть, волосы очень украшают. Вот посмотри на меня!» - и он выгнул сверкающую чёрную спинку.
«Что тут смотреть – это у тебя от природы!»
«Не скажи. Если бы я жил на помойке, питался отбросами, и никто бы за мной так не ухаживал, как ты, - при этих словах кот опять спрыгнул к ней на колени, - я выглядел бы совсем не так. Помнишь, как к выставке-то кошачьей готовились? Как ты меня расчёсывала-приглаживала? Первое место просто так не дают. Так что сходи в парикмахерскую – и полдела сделано».

Андерсен опять замурлыкал, устраиваясь поудобнее, и хозяйка автоматически начала его поглаживать. Слёзы у неё уже высохли, но глаза оставались грустными.

«Ещё толстая. Не просто Баба Яга, а толстая Баба Яга. А это, знаешь… Да ладно, тебе этого не понять».

«Понять, не понять… Мне другое зато понятно: надо выбирать правильные слова. Ты же писательница!  Так что не толстая, а статная. Это во-первых. А во-вторых, в таком балахоне и балерина будет выглядеть толстой».
«Чего? – возмутилась Иванова, от обиды забыв о грамматике. – Это не балахон, а «овер сайз», так что не знаешь – лучше молчи».
«Не твой это сайз. А платье, точно, похоже на мешок. И цвет у него как у мешка. Пыльный».

«Много ты пыльных мешков видал! Тоже ещё стилист нашёлся. А я тебе не какая-нибудь вертихвостка, чтобы носить всякие модные мини-макси. Я писательница, и обо мне должны судить по моим книжкам. Понятно?» - и она гордо вскинула голову и снова сунула руку в вазочку.

«Да мне-то понятно, - сказал кот, проводив взглядом очередное печенье, - но почему ты тогда расстраиваешься? Читатели и так любят твои книжки!»
«Потому… Потому что…» - начала было Иванова, но неожиданно снова расплакалась.
«Понятно, - резюмировал кот. – Тебе не хочется быть Бабой Ягой. Тебе хочется нравиться».

Андерсен спрыгнул на пол, потянулся, сел посередине комнаты и внимательно посмотрел на плачущую хозяйку.

«Ты вот всегда говоришь, что я настоящий кот учёный, как в пушкинском Лукоморье. Так послушай меня. Я, конечно, знаю, что в своих книжках ты стараешься избегать всяких нравоучений, но мы же с тобой не в книжке, правда? Перестань терзаться и просто поверь, что внешность – это важно. Мне-то ты нравишься и в балахоне, и растрёпанной – просто потому, что это ты. Но все остальные видят сначала не тебя и не твои книжки, а пыльный балахон. И знаешь что? Я бы сам купил тебе красивое платье, если бы не боялся напугать продавцов зрелищем кота с кошельком в лапе. Но вот в парикмахерскую с тобой я с удовольствием схожу. Кстати, будет повод надеть нарядный ошейник, который ты мне тогда к выставке купила».

Окончив речь, кот подошёл к хозяйке и стал тереться об её ноги.
«Ну же… Парикмахерская ведь в соседнем доме. Пошли!»

Писательница Иванова встала и подошла к окну. Прямо напротив её подъезда росла тонкая молодая вишня, которая в этом году в первый раз зацвела. Нежные белые цветочки маленьким облаком окутывали деревце, и оно было похоже на палочку с сахарной ватой, какие продают в парках. Из окон стоявшей рядом музыкальной школы доносились звуки фортепьяно и флейты. Счастливые голуби слетали с крыши соседнего дома, садились на провода и музыкально курлыкали.

Писательница повернулась к коту и решительно сказала: «Идём».

…Через два часа Иванова с трепетом включила свет в своей ванной и осторожно посмотрела в зеркало. В парикмахерской зеркало, конечно, тоже было, но она ему не поверила.

«Я или не я – вот в чём вопрос», - пробормотала она вполголоса, придирчиво разглядывая женщину с  аккуратной современной причёской и тревожными глазами.

«Да ты, ты, - раздался голос сзади. – Ну, больше не думаешь, что это было затеяно зря?»

«Ну… В общем, нет. Только ведь это всё теперь укладывать надо!»

«Научишься. Рассказы писать труднее, - безапелляционно заявил кот. – А тем более повести. Так как там насчёт платья?»

«Нет-нет-нет! Это когда-нибудь потом. На сегодня хватит переживаний. И вообще – мне ещё надо к себе привыкнуть. И рассказ дописать».

Но дописывать рассказ Иванова не стала. Она повернулась к зеркалу спиной и, скосив глаза, попыталась увидеть свой затылок. Потом пошла к большому зеркалу в спальне, чтобы оценить перемены в целом. Затем двинулась в кухню, по пути ловя своё отражение в полированных дверцах шкафа. Отражение нравилось ей всё больше и больше.

«Ну, если и баба, то уж, во всяком случае, не Яга», - наконец, решила писательница, выкладывая в вазочку зефир и наливая чай.

На следующее утро после завтрака Иванова решительно подошла к рабочему столу и включила компьютер. Кот грациозно вспрыгнул на стол и уселся возле экрана, положив хвост на клавиатуру.
«Не мешай, - сказала Иванова. - Я работаю, не видишь?»

В это время на экране неожиданно появилось яркое рекламное объявление « Летняя коллекция одежды! Спешите в наш магазин! Встречайте лето в новом образе!»
Иванова подозрительно посмотрела на кота.
«Твоя работа?»
Кот возмущённо мяукнул.
 «Это просто совпадение! Но, между прочим, ни одно совпадение не бывает случайным».

По экрану между тем плыли красавицы в нарядных платьях. «Все размеры! - ворковала реклама. - На все случаи жизни, на любой кошелёк!»
«Да что ж это такое! - раздражённо подумала писательница. – Мне же работать надо!» Но ноги уже несли её к гардеробу, где висело платье «овер сайз» цвета пыльного мешка.

Через час она уже была в магазине.

Конечно, одежду Иванова покупала и раньше, но всё как-то на бегу, между делом.
Идёт, например, с какого-то литературного вечера, увидит в подземном переходе киоски с наряженными манекенами и обязательно что-нибудь купит, потому что там часто продаются безразмерные платья, которые и мерить-то не нужно – всем подойдут. Такую одежду продавщицы красиво называли по-английски – «овер сайз», и зачарованные названием покупательницы как-то не замечали, что всё это и впрямь напоминало мешки. Зато на покупку уходило от силы пять минут.

Но в этом магазине таких платьев не было. Были другие, и Иванова никогда бы не подумала, что такая красота может иметь к ней отношение.
Ей приносили одно платье за другим, она переодевалась, выходила из примерочной к зеркалу и ахала. К своей новой причёске она уже как будто привыкла, и теперь, глядя на своё отражение, пыталась привыкнуть к тому, что у неё есть ещё и фигура.

«Конечно, есть, - авторитетно говорила ей продавщица с внешностью кинозвезды. – Ваша фигура называется «полные песочные часы». Вам повезло – мало кто может похвастать такими формами!»

Наконец, уставшей от впечатлений писательнице принесли платье винно-красного цвета. «Ой, - испугалась Иванова, - это как-то слишком ярко. Прямо вызывающе. Давайте лучше вон то серенькое!»
Но продавщица непреклонно протянула ей плечики, Иванова послушно переоделась и вдруг почувствовала, что платье прильнуло к ней, как будто хотело её обнять. Она посмотрела в зеркало – в лице появился румянец, а в глазах какое-то новое выражение. Усталость как рукой сняло.

«Ну вот, а вы говорили – вызывающе! Да это ваш цвет! Берите, не сомневайтесь!» - воскликнула красивая продавщица.

«Беру, - сказала Иванова, удивляясь собственной смелости. - Не надо упаковывать. Я бы хотела уйти прямо в нём».

И она вышла из магазина с ощущением, что шагает по облакам. «Кажется, это и называется «летящая походка», – думала Иванова в некотором смятении. – Что там Андерсен говорил насчёт выбора слов? Действительно – не толстая. Статная! Интересная! Привлекательная!»
С каждым новым определением ей казалось, что килограммы спадают с неё один за другим, спина выпрямляется, а подбородок поднимается всё выше.

В таких непривычных, но приятных чувствах Иванова добралась до дома. Проходя мимо музыкальной школы, она увидела красочную афишу: «Отчётный концерт. Приглашаются все желающие». Иванова прислушалась к себе и вдруг поняла, что она – как раз желающая. Она желает пойти на концерт. Она уже много лет не была ни на каких концертах! И на ней новое платье!

Мимо неё в школу проходили нарядные дети и взрослые. Писательница немного замешкалась перед дверью, потом поглядела на окна своей квартиры и увидела за стеклом Андерсена. Тот сделал вид, что наблюдает за голубями. Почему-то это придало ей решимости, и Иванова вошла в музыкальную школу.

В концертном зале было шумно. Все рассаживались по местам, скрипели стульями, откашливались – готовились слушать музыку. И музыка началась.

Она была то робкой, когда играли совсем маленькие ученики, то яркой, когда выступали те, кто постарше. Она могла заполнять весь зал – так звучали ансамбли, а могла петь одиноким голосом скрипки или виолончели. Музыка проникала в сердца слушателей, и они улыбались, грустили и волновались за исполнителей. 
 
На сцену вышла маленькая флейтистка, и Иванова узнала в ней вчерашнюю девочку, которая назвала её Бабой Ягой. Но пока писательница разбиралась в своих чувствах и решала, обижаться ей дальше или нет, флейтистка заиграла, и заиграла так здорово, что вся обида прошла сама собой. «Прав Андерсен, - подумала Иванова, когда все вокруг начали хлопать. – Про Бабу Ягу это она  не обо мне говорила, а о растрёпанных волосах и том платье, которое как мешок». И она улыбнулась и тоже начала хлопать.

К сцене пробирался мальчик с цветами, тот самый, что вчера ждал флейтистку у почтовых ящиков, и публика зааплодировала ещё громче. С букетом в руках девочка спустилась в зал, а сцену заполнил школьный хор – это был последний номер программы.

У ворот школы писательница Иванова снова их увидела – мальчика с третьего этажа и флейтистку. Они медленно шли к подъезду и о чём-то разговаривали. Внезапно Иванова решилась, догнала детей и сказала: «Здравствуйте».

«Здравствуйте», - вежливо поздоровались дети.
«Я была на концерте, и мне очень понравилось, как ты играешь, - обратилась писательница к девочке. – Флейта ведь такой трудный инструмент! Сколько же ты занимаешься?»
«Два года, - сказала девочка, с интересом глядя на незнакомую статную даму в элегантном платье. – А вы кто?»
«Я детская писательница, живу в этом подъезде на четвёртом этаже».
«Настоящая писательница? Вы живёте в нашем доме? Вот здорово! – закричал мальчик. – А как ваша фамилия?»
«Иванова», - ответила Иванова.
«Я вас знаю! – воскликнула флейтистка. – У меня есть ваши книжки – целых две. Мне они очень нравятся!»

Иванова почувствовала прилив гордости. Потому что встречаться с читателями в школе или в библиотеке – это одно, а жить с ними в одном подъезде – совсем другое.

«Хочешь, я тебе их подпишу?» - спросила она флейтистку.
«Конечно», - сказала девочка.

Они вошли в дом и направились к лифту. По пути Иванова перехватила удивлённый взгляд консьержки и ещё выше подняла подбородок.

На четвёртом этаже они с мальчиком вышли, а флейтистка поехала выше – к себе домой, за книжками. У двери мальчик вдруг остановился и нерешительно сказал: «А я думал, в этой квартире совсем другая женщина живёт. Такая…» - тут он замялся, подбирая подходящее слово.
«Похожая на Бабу Ягу?» - подхватила писательница.
«Ну, немножко…».
«Нет, - твёрдо сказала Иванова. – Здесь живу я. И ещё Андерсен. Это мой кот. Сейчас я вас с ним познакомлю».

Иванова открыла дверь, и на пороге появился кот. Он посмотрел на хозяйку, закатил глаза и восхищённо мяукнул – при посторонних он предпочитал не разговаривать. А тут как раз пришла флейтистка с книжками, и Иванова занялась приятным писательским делом – подписывать собственные книги. Дети в это время гладили кота, и он довольно мурлыкал.

«А знаете что? – сказала девочка, прижимая к груди подписанные книжки. – Я вас видела около школы перед концертом и сразу подумала, что вы какая-нибудь знаменитость – вы такая красивая!»

Иванова ужасно смутилась, пожелала детям всего хорошего, с облегчением закрыла дверь и пошла к большому зеркалу. Кот бежал сзади.

«Кстати, а где пыльный мешок? Где твой «овер сайз» - что-то я его не вижу?»
«Оставила в магазине», - сказала Иванова, внимательно разглядывая себя в зеркале.

Зеркало смотрело на неё и улыбалось. Платье в нём светилось нежным закатным светом. В раскрытое окно вливался вечерний майский воздух, в соседнем парке уже начинал распеваться соловей.

«По-моему, пора ужинать, -  сказал Андерсен. – Точно, пора».