Кружевные занавески

     За высоким дощатым забором виднелась крыша соседского дома. Перед забором росли разноцветные мальвы. И это было всё, что Она могла видеть из окна. Её жизнь изменилась в феврале, сразу же после пятого дня рождения, когда взрослые решили переселить ребёнка в комнату к бабушке. Спустя месяц бабушка умерла, и Ей пришлось спать одной на огромной кровати, занимающей почти половину небольшого пространства. Через единственное окно, на котором не было занавески, ночью входил страх: зимой на заборе плясали чудовищные тени, а летом высокие мальвы без сомнения служили укрытием для злодеев, чьи вкрадчивые шаги поскрипывали в непривычной тишине комнатки. Она отворачивалась к стене, натягивала на голову одеяло и усыпала под громкие удары маленького сердечка.
     Раньше Она жила с родителями в большой комнате с тремя окнами. Снизу до середины их прикрывали белоснежные, вышитые ришелье шторки на веревочках. Сверху же, с деревянных карнизов до подоконников, свисали старинные филейные занавески. Два из трёх окон выходили на проезжую улицу. По утрам маленькие шторки раздвигали, и Она могла рассматривать прохожих, лошадей, запряжённых в телеги, снующие туда-сюда грузовики. Её интересовало всё: и то, что происходило перед окнами, и то, что могло происходить на противоположной стороне. А на противоположной стороне улицы жил порт.
     Порт прятался за ржавым железным забором и работал круглые сутки. Родители закрывали на ночь деревянные ставни-жалюзи, но всё равно было слышно, как что-то гремело, гудело, скрежетало, вздыхало, словно огромный паук, который никак не мог найти себе удобного места, и потому ворочался, перебирая торчащими из-за забора лапами-кранами. Она привыкла усыпать, прислушиваясь к бормотанию порта, и теперь Ей недоставало его нескладных, грубоватых колыбельных. Но родители больше не позволяли спать с ними в одной комнате, а небольшой дом, кроме бабушкиной спальни да кухни, ничего предложить не мог.  Дом был ровесником отца. На его фронтоне красовалась надпись: «1910 год». В год Её великого переселения отцу и дому исполнилось по двадцать девять лет.
     Наступившая весна принесла едва уловимый запах степных трав и неожиданные радостные перемены. Отец и мать целыми днями работали в порту, бабушки не было, поэтому остаток зимы, как обычно сырой и слякотной, Ей пришлось провести взаперти. Но, чем длиннее становились дни, тем чаще спорили на кухне родители: дать волю ребенку, оставшемуся без присмотра, или ограничить окружающий мир живой, любознательной и весьма послушной девочки пыльным городским двориком, лишая её при этом общения со сверстниками.  Первый вариант пугал, со вторым трудно было смириться. Лето близилось, и однажды, вверив свою дочь божьей милости, они предупредили Её об опасностях, подстерегающих за воротами родного дома, и повесили на шею ключ от калитки.
     Больно огорчать родителей. Но как усидеть на месте, если, свернув со двора налево и пробежав три дома до конца улицы, непременно оказывался перед высокой железнодорожной насыпью? Можно, конечно, было подождать, чтобы посмотреть, как паровоз тащит в порт или обратно грузовые вагоны, да терпения не хватало. И, обдирая коленки и ладошки об щебень, Она карабкалась вверх по крутому склону. Затем, ухватившись за рельс, перекатывалась на железнодорожное полотно и поднималась во весь свой маленький рост. В тот же миг безудержная радость наполняла Её душу, как легкий газ наполняет воздушный шарик. Там, за насыпью, от горизонта до горизонта простиралось бескрайнее южное море. И как шарик Она стремительно летела ему навстречу, сбрасывая на ходу старенькое платьице и восторженно взвизгивая от разлетающихся в стороны искрящихся брызг.
     День-деньской играла Она с соседскими девчонками и мальчишками на берегу, забывая о еде, наставлениях родителей, и о том, что может ждать вечером. До вечера оставалась ещё целая вечность. А пока можно было строить крепости из песка, собирать ракушки, играть в красных и белых.  Как-то, на заданный Ею вопрос, отец ответил, что бабушка превратилась в морскую пену. Поэтому в дни, когда влажный ветер запада, вытеснив восточный суховей, гнал к пляжу стада белых барашков, Она уходила одна далеко-далеко туда, где берег поднимался высоко над водой, садилась на край обрыва и смотрела на то, как легкие облака пузырьков летели по гребням волн и расстилались на песке кружевными занавесками. Ей представлялось, что бабушке теперь беззаботно и весело, а окно в маленькой комнате задернуто такой же тонкой ажурной тканью. Будь это так, Она бы не боялась выключать по ночам свет.
     Когда же зима развела детей по домам, Она принялась шить куклам платья из лоскутов, читать по слогам и рисовать цветными карандашами на тонкой пожелтевшей бумаге. Мать хвалила Её пейзажи, называя этим непонятным словом море, берег и порт. А Она больше всего любила выводить узоры, копируя их с цветастых платьев, скатертей, занавесок, вышитых салфеток. И каждый придуманный вдруг собственный  узор вызывал несказанный восторг.
     Иногда Она садилась у окна и сквозь щели,  свободные зимой от мальвы, пыталась рассмотреть, что же происходит за забором. Причиной тому была собачка в соседском дворе. В том дворе родители гостили редко и всегда отказывались брать Её с собой. А Ей так хотелось увидеть собачку, хоть как-нибудь, хоть мельком. Но слишком узкие щели забора позволяли наблюдать лишь едва уловимое движение живого существа. Она злилась и плакала, топая ножками по гулким доскам. Ещё в том доме жила старушка с пожилой дочерью и зятем. Мать говорила, что старушка не может ходить и целыми днями смотрит в окно. Ужас охватывал Её при мысли о том, что если вдруг отнимутся ноги, то Ей придется с утра до вечера смотреть на глухой забор. Она убегала в родительскую комнату и успокаивалась, разглядывая улицу.
     В феврале на рисунках появились огромные сосны в снеговых шубах и высокие синие горы. Она никогда их не видела. К новогодним праздникам отец обычно собирал маленькое рождественское дерево из пихтовых веток. Снег в городке выпадал редко, быстро таял или выдувался степными ветрами. Сосны же росли на картинке в книжке, которую родители подарили Ей в день рождения. Сначала Она решила, что кто-то их выдумал, так же как и странные имена Чук и Гек. Но отец рассказал о волшебном каменном поясе - Урале, где на синих горах растут дремучие леса, между высокими скалистыми берегами текут прозрачные как стекло реки, а под огромными соснами и елями спрятаны драгоценные камни. С тех пор по ночам Она грезила сказочным миром со смелым названием, похожим на боевой клич «ура», и темнота за окном больше не пугала.
     Следующим летом, играя с детьми в красных и белых, Она с упоением кричала: «Ура-а-ал!», а во время шторма Ей виделось, будто огромные сосны в серых шинелях и белых папахах рядами наступают на берег.
     В тот же год Её впервые взяли на маёвку. Местом празднования стал далёкий высокий берег. Рабочие порта расстелили скатерти прямо на земле и на них, как на самобранках, появились разные кушанья. Она сидела между матерью и отцом совершенно счастливая от того, что их маленькая семья стала неразлучной: родители вместе уходили на работу, вместе возвращались, в выходные дни они втроем отправлялись походом вдоль линии прибоя, по вечерам читали вслух книги и устраивали чаепития. Внезапно Её охватило неудержимое желание нырнуть в море. Отец опасался отпускать маленькую дочь одну к обрыву, не подозревая о том, что их послушный ребенок давно уже бегает сюда с друзьями и кубарем скатывается по крутому склону в объятия волн. Он предложил было спуститься к воде позже, вместе со всеми, но что-то необъяснимое в глазах любимого человечка заставило его покинуть веселую компанию и выполнить просьбу.
     Накупавшись вволю, Она прижалась к отцу мокрым тельцем.
     - Папа, почему так радостно сидеть на берегу и смотреть на море?
     Отец вздохнул:
     - Потому что в море плавают мечты всех людей.
     - Всех-всех?
     - Всех. Все наши мечты обитают в морях и океанах. Поэтому они такие бескрайние и глубокие. Люди купаются в них, но мало кому удается поймать свою мечту.
     - Почему?
     - Если бы я мог знать… Вот у тебя есть мечта?
     Вопрос озадачил.
     - Мечта?
     - Да, мечта. Чего бы ты хотела больше всего?
     Мысли суетливо заметались в светловолосой головке, толкая друг друга. Одна вдруг остановилась и напомнила, что перед новым годом сотрудникам порта выдали праздничные продуктовые наборы, благодаря которым в доме впервые появился шоколад. Ей же тогда очень хотелось конфет в блестящих обертках. Она раскапризничалась, обидела родителей, но шоколад всё же съела, глотая его со слезами и не понимая вкуса.
     - Шоколад.
     Отец улыбнулся:
     - Да разве это мечта?
     Она нахмурила бровки и отвернулась.
     - Ну вот. Надулась, как маленькая. А ты ведь уже совсем большая. В следующем году пойдешь в школу.
     В следующем году началась война, и отец ушёл на фронт.
     Теперь Она спала вместе с матерью в большой комнате.
     Прошла голодная зима, безрадостная весна, и немцы подошли совсем близко. Всё чаще совершались авианалёты. Особенно по ночам. Свист летящих бомб пугал Её до истерики. В подвале не прятались: мать боялась быть похороненными заживо.
     Однажды на рассвете дом вздрогнул. Из маленькой комнаты послышался звон выбитых стекол. Она побежала вслед за матерью, чтобы не оставаться одной. Посреди спальни лежали доски забора. На месте соседского дома зияла огромная воронка. На досках, украшенное осколками, мерцающими в зареве пожара, и цветами мальвы, покоилось бездыханное тело маленькой чёрной собачки.
     Мать несколько раз сходила в комендатуру, и к сентябрю окно застеклили. А в октябре в город вошли немцы.
     В большой комнате поселился офицер. Белобрысый, худощавый и желчный, с крючковатым орлиным носом, он визгливо кричал на мать, всегда недовольный уборкой или стиркой. А Ей и вовсе было велено не сметь показываться ему на глаза под угрозой наказания. Маленькая комната стала камерой заточения. И пугавшее Её прежде окно, как бывают вещи по стечению обстоятельств открывающими противоположную сторону своей двойственной сущности, из тупика превратилось в выход. Теперь Она могла видеть близлежащие дворы, дома, за ними крыши домов, стоящих уже у самого берега моря, часть улицы, кусочек ржавого забора и неподвижно торчащие лапы замершего "паука". В первые дни картина за окном вызывала интерес, но взгляд неизменно проваливался в зияющую чёрную дыру. И эта страшная воронка, и изможденная мать, и отрывистая, похожая на удары хлыста, чужая речь зародили в Ней неведанное ранее чувство, пробуждающее желание сжимать кулачки и смотреть исподлобья бодливым бычком. Однажды Она взяла лист бумаги и изобразила море, берег, а на берегу богатыря. Богатырь в будёновке с красной звездой выпустил стрелу, которая вонзилась прямо в крючковатый нос летящего над морем злобного орла. Каждый день Она с молчаливым упорством трудилась над своим творением, тщательно вырисовывая мелкие детали: пузырьки пены на гребнях волн, звенья кольчуги богатыря, перья птицы. К Рождеству офицер дал Ей шоколад. Она объелась и все праздники мучилась от несварения желудка.
     Немцы ушли тихо в конце зимы перед Её днем рождения. Через несколько дней так же тихо в город вошла Красная армия.
     Отец с войны не вернулся. Она с трудом окончила школу, страдая постоянными головными болями и часто падая в голодные обмороки. Матери ничего не оставалось, как отвезти Её к родственнице в город на другом южном море, подальше от нищеты. Муж родственницы служил военврачом. Жили они в достатке, и мать попросила взять дочь на содержание за выполнение домашней работы. Но военврач решил, что девочке необходимо иметь специальность и определил Её в медучилище.
     Окончив училище, Она поступила на работу в санаторий. Спустя пару месяцев, Её подозвала старшая медсестра.
     - Послушай, ко мне приехал на отдых младший брат. Он упал с мотоцикла и разбил колено. Я сейчас занята. Обработай его рану.
     Она обработала. Через неделю молодой человек сделал предложение и увез Её в большой украинский город, где учился на инженера. Ещё через год его распределили на металлургический комбинат. На Урал.
     Двое суток Её качала в своих объятьях романтика ожиданий и открытий, рождённая перестуком вагонных колес. Ночью было всё так, как в книжке про Чука и Гека: голубой лунный свет в купе, вздрагивающий стакан на покрытом салфеткой столике. Только место желтого апельсина занял огромный сверток с салом, домашней колбасой, пирожками и прочей снедью, собранной в дорогу родителями мужа. Днём же окно превращалось в экран.  И таких захватывающих фильмов Она не видела никогда в жизни.
     Промчался год. Ей нравились и большая шумная семья заводского общежития, и дружный коллектив работников городской поликлиники, куда Она устроилась медсестрой. Новые друзья звали в походы. То были путешествия в сказку, где бескрайняя синь небес отражалась в зеркальной глади реки, и лодка парила над бездной между летающими островами, за каждой скалой чудилась пещера хозяйки Медной горы, а в тишине колонных залов сосновых лесов слышался хрустальный звон Серебряного Копытца.
     Спустилась с синих гор вторая зима и открыла перед Ней резной ларец, полный чудесных даров. Комбинат выделил мужу, как молодому перспективному специалисту, собственную жилплощадь. Дом, правда, оказался деревянным с печным отоплением. Зато в нём было целых три комнаты. Едва они успели справить новоселье, произошло событие, показавшееся на первый взгляд малозначительным.
     Как-то раз врач направила Её к больной пациентке сделать укол на дому. Весело скрипел снег под валенками, частое дыхание окутывало густыми клубами пара толстый пуховый платок, узкая дорожка то и дело тонула в сугробах. Между тем вокруг воцарилось такое величественное безмолвие, что даже проезжающие мимо автобусы урчали шёпотом. Мохнатый игольчатый иней украсил ветви деревьев, провода, заборы, бревенчатые стены домов, и в искрящемся морозном воздухе городок предстал пред Ней восхитительным ажурным полотном. Но ещё удивительнее было то, что переступив порог жарко натопленной комнаты, Она увидела разрисованными ледяным узором не только окна, но и мебель, и даже стены.
     - Ух ты!
     Хозяйка улыбнулась:
     - Это вологодское кружево. Я-то сама из-под Вологды. Вот и плету всю жизнь. Все в женщины в нашей семье плели: мать, бабушка, прабабушка. Нравится?
     Она молча кивнула.
     - Выбирай. За твою работу я подарю тебе то, что приглянется.
     Она прикоснулась пальчиками к нарядной кружевной скатерти и, вдруг покраснев, сказала:
     - Не надо мне ничего дарить. Научите меня плести.
     Женщина охнула:
     - Много годков-то учиться надо. Почитай, всю жизнь.
     - Я согласна учиться всю жизнь.
     - Ладно, хорошо. Будет, кому умение своё передать.  Коклюшки тебе дам кленовые, самые звонкие. И сколки научу рисовать – узоры для плетения.
     С той поры зазвучала в Её доме нежная песня коклюшек, переплетая тонкие льняные нити, крепко-накрепко связывая события и судьбы.
     Перевились нити в паре коклюшек – забрали они с мужем к себе Её мать, а на вырученные от продажи родительского имущества деньги купили новую мебель. Сплелись нити между соседними парами -  сыночек родился, крепкий и здоровый. Протянулся тоненький плетешок, соединяя кружевные узоры, - пошла Она после декрета медсестрой в заводской медпункт, стали они с мужем вместе уходить на работу, вместе возвращаться. Рассыпались звездочками по легкому сетчатому полотну маленькие насновки – подрос сынок, и уже втроем отправились они походом в дремучие леса, меряться ловкостью и умением с каменным поясом, песни петь у костра под звездами уральского неба. Побежала полотнянка вилюшками – помчались с высокой горы три пары лыж, расписывая зигзагами снежную гладь. Пылали после зимних прогулок щёки от печного жара да горячего чая с пахучим мёдом, и вьюга просилась в дом, где вечерами читали вслух книжки под тихий треск поленьев. Не бывает семьи без обид и размолвок, но тушили холодные северные сказы коклюшек разгорающееся пламя ссор. Вот уже скатерть кружевная украсила стол, шарфик нарядный мать порадовал, салфеточки в дом уют принесли.
     Связали коклюшки плетешками пятнадцать лет. Сделала Она последнюю зашивку и развернула перед родными кружевную занавеску. Плела по своим сколкам, срисовывая их с морозных картин на стеклах, со сказочно заиндевевших лесов, с упавших на варежку снежинок. В светлице было два окна, поэтому занавеску решили повесить в комнатушке матери.
     В дом зачастили соседи. Они приходили к вечеру, - кто с баночкой варенья, кто с пачкой чая, кто с конфетами, – смущённо топтались в тесном коридорчике, непременно справляясь о здоровье матери. Она приглашала к столу, заваривала чай, говорила с улыбкой, что смотреть занавеску можно и без гостинцев.
     Старенькая наставница всплакнула:
     - Чудо-то какое. Не занавеска, мечта это.
     Услыхав заветное слово, память вдруг, задерживая дыхание, стремительно бросилась в прошлое, а рука, стараясь опередить, рывком отдернула занавеску. Они обе не успели. За окном не было забора, не было и мальвы. Улица бежала вниз, унося заснеженные крыши низеньких домов, и останавливалась перед огромной горой. И застывшие волны сугробов, и вздыбленный до неба неподвижный синий вал привиделись окаменевшей, лишённой жизни водной стихией. Слезы потекли по Её щекам, и их соленый привкус впустил в сердце печаль о море.
     Словно тепло на мороз в щёлочку приоткрытой двери, стал уходить из комнат уют. Сын теперь после школы бежал к друзьям. У мужа всё валилось из рук. А мать как-то сказала:
     - Замолчали коклюшки, и замерла душа дома.
     Она вздохнула и прикрепила новый сколок к валику. Нитка за нитку - перевить, сплести. Как прежде, заплясали парами коклюшки, не давая угасать семейному очагу.
     Сын окончил школу и пошёл служить в армию. Мать помогла поднять сына и, решив, что исполнила на этом свете своё предназначение, умерла в тот же год. После армии сын поступил в институт, который когда-то окончил отец, женился и был распределён на украинский завод. Родился внук. Ей очень хотелось увидеть свою кровиночку, да дети боялись везти маленького сыночка на Урал: дорога долгая и тяжелая. Но пришло время, когда разрушилось всё, на что надеялись, о чём мечтали. Заводы закрылись. Что бы как-то выжить, сын с невесткой занялись торговлей и стали ездить в Польшу. Мальчик остался без присмотра. На последние деньги дети отправили сына к Ней.
     Они с мужем были ещё здоровы и полны сил. Внук полюбил ночёвки у костра, снежный веер из-под лыж на крутых виражах, нежные колыбельные коклюшек.
     И всё бы хорошо, только сердце Её тайком из года в год наполнялось печалью о море. Однажды Она сказала мужу:
     - Наши дети никогда не видели моря. У нас есть сбережения. Давай хоть внука отвезём на юг.
     Оправились в город Её детства. Сняли мансарду на третьем этаже дома. Она ворчала, когда тащила с мужем тяжёлые сумки вверх по крутой лестнице:
     - Ведь каждый же день придётся лазить в эту голубятню в шестьдесят-то лет. Поговорю с хозяйкой, может быть что-нибудь пониже предложит.
     Можно ли найти грань между миром реальным и миром настоящим, наполняющим жизнь смыслом, ваяющим фантазии и вдохновляющим их воплощение? Там, за стеклом единственного в комнате окна, багровый диск солнца медленно погружался в туманную бездну. Она кинулась к нему, отбросив сумки и усталость. Справа, как в детстве, гремел, гудел, скрежетал и вздыхал порт, слева поднимался далёкий высокий берег. Дом и море разделяла всё та же железнодорожная насыпь.
     Два дня Она не решалась выйти. Муж с внуком уходили купаться и гулять, а Она всё сидела и смотрела в окно. На третий день, проснувшись  на рассвете, спустилась во двор, миновала ворота, свернула направо и пошла вдоль железной дороги к порту. Новые краны не были похожи на лапки паука. Теперь из-за забора выглядывали жёлтые жирафы. Жирафы кланялись Ей и неторопливо поворачивались друг к другу, обмениваясь последними новостями. В конце улицы перед самым портом снова свернула направо. Один дом, второй, на месте воронки от авиабомбы построили новый.
     Она остановилась возле дома, на фронтоне которого красовалась надпись «1910 год» и положила руку на старые красные кирпичи. Дом ответил теплом, и показалось, что он тоже рад встрече. Она подняла глаза: деревянные ставни обветшали и покосились,  а из окон равнодушно смотрели чужие занавески. Больше Ей никогда не хотелось туда возвращаться.
     На высоком берегу появилась красивая набережная. Они с внуком гуляли там по вечерам и любовались закатом.
     - Бабушка, почему так радостно сидеть берегу и смотреть на море?
     - Море, внучек, - это мечты всех людей.
     - Поэтому оно такое красивое?
     - Разное оно бывает. Разное.
     В день отъезда Она снова проснулась на рассвете и, как обычно, села у окна. Муж проворчал:
     - Что это тебе не спится?
     - Вот сижу и думаю: если в старости мои ноги откажут, и я не смогу ходить, хотелось бы мне вот так сидеть у окна и смотреть на море до конца своих дней.
     - Да что же ты выдумала! Ходить она не будет. С чего ты взяла? И думать забудь. Фу ты, придёт же такое в голову.
     - Тише, тише. Расшумелся. Внука не разбуди.
     Она встала и поправила одеяло посапывающему мальчику.
     Перевить, сплести. Связывали коклюшки тонкой льняной нитью дни, недели, месяцы. Как-то вечером сняла Она очки и потушила свет. Глаза стали уставать, да и спина побаливать.  Новая занавеска спадала с валика на колени, с колен на пол и собиралась мягкими складками у ног. Серебряный лунный свет выбелил льняные нитки до голубизны. Скрипнула дверь, послышались знакомые шаги, но никто не подошёл сзади и, по обычаю, не обнял за плечи.
     - Внучок, что ты не входишь?
     Она обернулась. Внук неподвижно стоял в проёме двери. Лица его было не разглядеть. Только сбивчивый шёпот выдавал волнение мальчика.
     - Бабушка, ты же вся в морской пене.
     Внук вернулся на Украину. И сколько его не уговаривали, не оставил мысли поступать в институт отца и деда. Незадолго до отъезда вторая занавеска была готова. Мальчик помог повесить обе занавески в светлице и сказал, что теперь эта комната, с кружевами на окнах, столе, комоде, с хрустальной люстрой, подаренной Ей мужем на пятидесятилетие, напоминает резиденцию матушки Зимы.
     Бизнесменов из детей не вышло. Сын нанялся рабочим к частному предпринимателю, а невестка устроилась продавцом. Завод маленького уральского городка пришёл в упадок. Мужа сократили. Его сердце не выдержало и через полгода остановилось. Прошёл месяц после похорон. Она поняла, что не сможет пережить наступившей тишины, приладила булавками сколки к валику и принялась наматывать нитки на коклюшки. Родные звонили редко, с соседями дружила, но их занимали свои заботы. Только коклюшки были Её  неутомимыми преданными собеседниками.
     Как-то зашёл старый приятель мужа.
     - Тут, понимаешь ли, дело такое: из Москвы господин важный приехал. Завод вроде купить хочет. Так вот, он про твою красоту прознал. Посмотреть желает.
     - Да пусть приходит, смотрит.
     Московский господин замер, приподняв брови и приоткрыв рот.
     - Покупаю всё. Меня не пугают цены на вологодское кружево.
     Она улыбнулась:
     - Я не продаю. Это - вся моя жизнь.
     Московский господин задумчиво пробормотал:
     - Красивая.
     Он понял, но на всякий случай оставил номер телефона. А Она на всякий случай записала его в телефонную книжку.
     Шло время. Дети звонить перестали. Она не обижалась. Напротив, стало одолевать предчувствие, что им очень нужна Её материнская помощь. Позвонила сама. Трубку сняла невестка.
     - Что-то случилось?
     - Всё хорошо, не беспокойтесь.
     Но подавленный голос встревожил.
     - Говори.
     И всё, что накопилось в душе уставшей и отчаявшейся женщины, вылилось в бессвязный монолог, размытый слезами и причитаниями. Разобрать можно было лишь то, что внук полюбил девушку из состоятельной семьи, но не может сделать предложение из-за отсутствия денег.
     - Что же это за любовь, если он без денег не нужен?
     - Нормальная любовь. И родителям подруги он нравится, и материальное положение их не волнует: в свой бизнес готовы взять. Был разговор.
     - Так в чём же дело?
     - Не может он, мама. Не может играть свадьбу за счёт невесты. Позор какой: жених – бесприданница. Хочет институт бросать, на Север ехать. Поэтому предложение не делает. А девочка переживает. У меня как-то спросила, почему сын не хочет жениться. Короче, мы берём кредит. Не знаю, правда, чем отдавать будем. Мама, если не справимся с кредитом – продадим квартиру и переедем жить к вам.
     - Да разве я против? Только не дело это – квартиру продавать. Подождите с кредитом. Я перезвоню.
     Положив трубку, Она набрала номер московского господина.
     Господин заплатил дорого, и Её жизнь легла на голый стол тугими пачками цветной бумаги.
     Ей не дано было знать, кто рисует сколки Её судьбы. Она своими руками переставляла булавки, направляя по ним нить будущего, не ведая, много ли в том Её воли и желания. Она сложила деньги в сумку, отнесла в ближайшее отделение банка и все до копейки отправила внуку. На свадьбу не поехала: дорога дальняя, тяжёлая и дорогая.
     На окна вернулись мамины филейные занавески, на стол - старенькая скатерть. Она стала считать летА зимами. Белые молчаливые уральские зимы щедро одаривали Её подарками: новыми коллекциями узоров на стёклах, розовыми закатами на синей горе и самыми дорогими – звонками от внука. Внук звонил под Новый год и в день Её рождения. Днём коклюшки рассказывали о том, что он счастлив, а по вечерам Она тихо плакала над его свадебными фотографиями.
     Четырежды уронила зима на Урал белые снега, трижды сошли они талой водой в прозрачную своенравную реку. Внук позвонил тридцать первого декабря.
     - Бабушка, мы с женой собираемся к тебе. Буду учить её кататься на лыжах.
     И уже спустя несколько дней давние друзья детства - запахи горячей сдобы, пельменей, свежесваренного борща, - мчались наперегонки с вездесущим духом старого дома к входным дверям, чтобы первыми обнять у порога и обогреть дорогих гостей.
     Внучка оказалась весёлой, ласковой щебетуньей. Звонкий голосок заливался колокольчиком, восторгаясь красотами заснеженного Урала. Внук с загадочной улыбкой обнял жену:
     - Пойдем, покажу настоящее чудо - ледяные узоры, которые никогда не тают.
     Он стоял в дверях светлицы, часто моргая глазами и, как в детстве, подрагивая нижней губой.
     - Бабушка, как же…Ты ведь писала, что передала на свадьбу какие-то сбережения.
     - Да откуда же у нас такие деньги? Я на последние деда похоронила.
     Колокольчик исчез, а на его месте возникла нежная лебёдушка, заслоняющая крыльями любимого от горя:
     - Ну что ты? Не переживай, я на фотографиях посмотрю. Ведь остались фотографии?
     - Есть и фотографии, и новая занавеска почти что готова.
     Снова восторженно зазвенел колокольчик. Внучка то платьем кружево вокруг себя оборачивала, то накидкой к голове прикладывала, то шалью на плечи набрасывала.
     Вечером внук сказал:
     - Бабушка, мы приготовили тебе подарок. Пару недель покатаемся на лыжах, а потом заберем тебя с собой на море.
     - Зимой?
     - Да. Как раз к твоему дню рождения. Летом мы заняты. Сама же ты никогда не выберешься.
     Она подумала и согласилась. Действительно, сама она уже никогда не доедет до моря.
     Дни промчались кадрами короткометражного фильма, в конце которого серебристый автомобиль подвёз Её к двухэтажному дому в небольшом приморском поселке.
     - Вот мы и приехали. Это, бабушка, наш дом. Свадьбу мы справили на твои деньги. Даже немного осталось. Родители жены продали квартиру, в которой мы жили, пока учились, добавили денег и построили нам дом. В этом поселке у них бизнес – частные пансионаты. Теперь мы всей семьёй живём и работаем здесь.
     Слова внука пролетали мимо и растворялись в первобытных ритмах вечной музыки прибоя. Живое сердце моря выталкивало солёные волны на берег, как сердце человека выталкивает солёную кровь в аорту. И это сердце билось в Её груди. Она слышала его удары когда проходила во двор через кованые ворота, когда удивлялась огромной, похожей на операционную кухне и распластанному по стене гостиной телевизору, когда поднималась по широкой дубовой лестнице к шёлковой спальне и, притихшим в ожидании будущих жильцов, детским. Она слышала его удары и когда вошла в маленькую, совсем пустую комнату с одним окном.
     - Бабушка, эту комнату мы сделали для тебя. Она будет такой, как ты захочешь: сама подберёшь обои и мебель. Или перевезём старую, к которой ты привыкла. Подойди к окну.
     Она подошла и поняла, что все прошедшие годы душа Её, обдирая коленки и ладошки об острые камни жизненного пути, карабкалась вверх по крутой насыпи. И сейчас, сбрасывая на ходу старенькое платьице пережитОго, мчалась туда, где суровый февральский ветер – бродячий пастух, в надвинутой на брови лохматой шапке серых туч, - всё гнал и гнал Ей навстречу бесчисленные стада белых барашков.
     Она спросила:
     - Разве ты не спал тогда, на рассвете в день нашего отъезда?
     - Нет, я всё слышал, и, купаясь последний раз в море, видел тебя сидящей у этого окна.
     Она переехала к следующей зиме. Достала из сумки большой пакет и подала внучке.
     - Это тебе подарок.
     Девушка заглянула внутрь, прикоснулась пальчиками к тонкому узорному полотну и, вдруг покраснев, сказала:
     - Не надо мне ничего дарить. Научите меня плести. А занавеску мы повесим в вашей комнате.
     К тому времени, когда у внука родилась вторая дочь, и его жена положила на стол свою первую нарядную салфетку, Она могла передвигаться только в инвалидной коляске. Её ноги не ходили, пальцы на руках скрючились, а глаза больше не различали узоры.
     Она целыми днями сидела у окна и смотрела на море. Она разгадала его секрет. Но о чём Ей было теперь мечтать? Разве только о том, чтобы лететь ажурной пеной по гребням волн и расстилаться на морском песке кружевными занавесками.