Пастух ледяных лошадей

   С незапамятных времён зимними метелями, весенними капелями, летними градами, осенними листопадами управляли волшебники. Поначалу-то они вместе с обычными людьми жили, пока не полюбилась сыну княжьему дочь Зимнего царя. Ни людям, ни волшебникам не по нраву это пришлось. Все обиды старые, затаённые всплыли, упрёки скрытые вслух прозвучали. В пух и прах разругались, влюблённых разлучили, да в разные стороны разъехались.
С тех пор и возникло волшебное царство о четырёх сторонах: Летняя, Осенняя, Весенняя и Зимняя. Люди рядом не селились, старались дальними дорогами обходить, да вот у Зимней стороны не устояли. Уж больно места рядом хороши оказались. Долина, холмами от семи ветров прикрытая, река полноводная, земля плодородная, луга разнотравные, рощи берёзовые — подарок Божий, не иначе. Так и назвали селенье: Богдановка.

Люди в Богдановке смирные жили. Соседям не докучали. Разве что детки в сторону земель волшебных глазёнками любопытными сверкали. Но идти туда не смели. Помнились кому бабкины сказки страшные про ведьму-Вьюгу, про лиходея Бурана, а кому, из особо пытливых да настырных, вожжи отцовы. Хотя, и правду, чудно было глянуть на полосу раздельную, особенно летом. По эту сторону — травы зелёные, солнышко ясное, по ту — сугробы снежные, метель такая, не зги не видать. Волшебники тоже деток своих пугали, чадушки-то у всех одинаковые. А уж чем пугали, кто их, волшебников, ведает, но ни один на сторону людскую не ступал.

А ещё в Богдановке дивных белоснежных лошадок выводили. Такими и князьям не зазорно владеть. Из дальних сторон за лошадьми приезжали, золотом платили, не скупились. Пастухи в почёте были, достаток какой-никакой имелся. Не так, чтоб как у старосты, но тоже не малый.
Староста в Богдановке и сам владел большим табуном, а пасти его доверял лишь Митрию, лучше всех в деле пастушьем толк знающему. Помогали пастуху родная внучка Жалейка и приёмыш Тихон.

С младенчества Жалейку дед растил-пестовал, женка его, да сын со снохой во время последнего мора в одночасье угасли. А Тишку Митрий у купцов, что за лошадками приезжали, выкупил. Приглянулся пастуху сиротка, мальчик на побегушках. Больно на сына без времени ушедшего похож — смирный, добрый, курице голову не отрубит. К тому же Жалейке одногодка — всё внучке не одной расти.

Так и жили. На послушного Тихона Митрий не нарадовался, а вот шустрой Жалейке не раз приходилось от дедова наказания улепётывать. Ну так она с младенчества шумна была, голосить прекращала, лишь когда на жалейке, рожке пастушьем, играли, за то и прозванье получила. Постарше стала, тоже с рожком не расставалась, на поясе носила, вроде как оберег. Как в девичество вошла, дед за проказы лупить по мягкому месту перестал, но выговаривал частенько:
— Да кто ж тебя, заполошную, замуж возьмёт?
Жалейка лишь смеялась:
— Не бойся, дедка, коли никого не найдётся, за Тишку пойду.
Тихон лишь фыркал, что тот конь, но не отнекивался.

Долго так Жалейка отшучивалась, до тех пор, покуда не заметила, как братец названный с подружкой их, дочкой старосты Матрёной, переглядываются. В ночном дело было. К слову сказать, староста дочь свою единственную с пастухами отпускал, пусть о приданом своём тоже позаботится. Половину табуна хотел староста помимо прочего приданого за дочерью дать. Лелеял мечту Матрёну за купца сосватать. Правда матушка его, бабка Матрёнина, на то ворчала: «За купца-то не напасть, да кабы после не пропасть». Да не слушал староста матушку.

Так вот, про ночное. На этот раз табун на дальнем лугу пасся, том, что от земель волшебных рядышком. Митрий со внуками да Матрёной у костра вечеряли. Похлёбки поели, кваску попили. Тут-то Митрий некстати вспомнил, как внучка гусака на соседских парней натравила, и своё завёл:
— Эх, Жалейка, да кто ж тебя такую заполошную замуж возьмет?
Жалейка только рот раскрыла, чтоб о Тишке помянуть, да тут же и захлопнула. Заметила, как подружка с братцем друг на друга глядят, как за ручки тайком держатся. А ведь и дедке ответить надобно, привыкла, чтоб за ней слово последнее оставалось. Тряхнула кудряшками рыжими, из косы выбившимися, в жалейку подудела и задорно запела:
— Ко мне принц приедет в дом
На коне на ледяном!
Копытца точёные,
Уздечка золочёная.
— У кого копытца, у принца? — усмехнулся Тихон.
— У коня! — в один голос возмутились Жалейка с Матрёной и засмеялись.

Митрий лишь рукой махнул и в шалаш спать отправился. Бормотал по пути, что хоть волшебники и не в чести, но такого счастьица как Жалейка, он и им не пожелает. Вскоре бормотание сменилось похрапыванием, умаялся Митрий, быстро заснул.
— А скажи, подруженька, принц твой красив будет? — спросила Матрёна.
Тихон чуть не подпрыгнул от возмущенья.
— Всё бы вам, девкам, принцев!
Дочка старосты засмущалась, косу русую в руках затеребила, прошептала:
— Так то же песня, а мне по сердцу больше пастухи.
Тихон тоже смутился, на щеках румянец выступил.
Жалейка продолжила петь:
— Принц прискачет зимним днём
На коне на ледяном.
У порога встанет.
В сердце моё глянет,

И умчимся мы вдвоём
На коне на ледяном.
За судьбинушкой-судьбой
По дорожке снеговой.
Допев, Жалейка задумалась, да молвила:
— А права подруженька. Это только песня. Принцы мне и даром не надобны. Вот на пастуха бы волшебного глянула, как он с конями ледяными управляется.

— Хорошо ты, девица, поёшь, складно, — раздался незнакомый голос. Жалейка вздрогнула, Матрёна ойкнула и прижалась к Тихону, потянувшемуся за кнутом, мало ли, кто пожаловал, вдруг лиходей какой. Гость незваный вышел на свет от костра и поздоровался: — Снежной зимы вам.
— Ну, здравствуй, коли не шутишь, — строго ответил Тихон.
Девушки же во все глаза рассматривали пришлого. Молод, чуток их постарше будет, высок, в плечах широк, русоволос, на лицо приятен. Одёжа не здешняя, видать, дорогая, сапожки на ногах сафьяновые. За сынка бы купеческого приняли, да только когда гость повернулся, отблеск костра в глазах его светом синим полыхнул.
— Ох, ты из волшебников будешь? — встрепенулась Жалейка и без страха подошла к незнакомцу. — Пройди к костру, посидим рядком, поговорим ладком, мы ж волшебников отродясь не видывали, — за руку взяла. — А холодный-то какой! Ночь сегодня не жаркая, идём же быстрее, погреешься, — и повела растерявшегося парня за собой, не умолкая ни на минутку: — Я — Жалейка, вон братец мой названный Тихон и подруженька Матрёна.
Гость присел около костра на бревно и представился:
— Моё имя Снегуш, п..., — тут он запнулся, но продолжил уверенно: — пастух я. Кобылка на ваши земли убежала, пришлось следом идти. Может, она к вашему табуну прибилась?
— Поищем твою пропажу, — спокойно сказал Тихон. — Но сперва отогрейся. Вон белый какой, что снег на холмах.

Волшебник кивнул, не торопясь говорить, что он всегда такой. Очень ему хотелось подольше побыть рядом с певуньей, яркой как солнышко. Его высочество Снегуш и пастухом назвался, чтоб девице угодить, слышал ведь, как не по нраву той принцы. А про кобылку правда истинная. Вот только умолчал принц, что пришлось скотинку упрямую силой со снега на зелёную травку выталкивать, и к табуну чужому подгонять.

С малых лет мечтал Снегуш с людьми знакомство свести, наслушался рассказов Вьюги, что прабабушкой ещё матушке его доводилась. А вот матушка, царица Зима, строго-настрого запретила даже в сторону поселенья людского смотреть. Принц не то, чтобы ослушаться опасался, огорчать не хотел. И не ослушался бы, да вот потянуло что-то запрет нарушить, белый свет не мил стал. Только прабабушке о том поведал. Улыбнулась старая Вьюга:
— Судьба тебя там ждёт. Только удержать сумей суженую свою.
— Да как же пойму, где она, суженая? — спросил Снегуш.
— Поймёшь. Да вот ещё, постарайся, чтоб матушка твоя ни о чём раньше срока не прознала. Сам знаешь, не любит она людей.
Вот и припас принц оправдание на случай, если кто увидит, что он на землю соседскую ступал. Кобылка, мол, убежала, а он, Снегуш, на поиски отправился. И кобылку подходящую подобрал по кличке Льдинка — своенравную да упрямую.

Думалось, не раз и не два вернуться придётся, пока судьбу найдёт. Ан нет, не пришлось. Услышал принц звук рожка пастушьего, следом девица запела, а голос — чистый, красивый, звонкий. На голос двинулся уже очарованный, а как увидел певунью, понял, вот судьба его. Волшебники свою половинку так и определяют с единого взгляда, с единого вздоха. И чем дольше Снегуш рядом с певуньей находился, тем больше сердцем прикипал. Смелая, задорная, яркая, чем не невеста для принца.

Жалейке гость незваный тоже по нраву пришёлся. Из волшебников, а не гневливый, не чванливый, нос не задирает, на расспросы отвечает. Даже Матрёна, чья бабка каких только страшилок про волшебников не сказывала, и то осмелела. Попросила наколдовать чего.

Снегуш встал, руки в стороны раскинул, ладонями кверху. Над руками закружились вихри снежные, из вихрей две пташки вспорхнули. Ввысь полетели пташки, рассыпая с крылышек снежинки. Жалейка с Матрёной в голос ахнули, в ладоши захлопали от радости, что чудо увидали. А вот Тихон брови нахмурил, нечего всяким пришлым волшебникам девиц развлекать-увлекать. Встал пастух, сказал:
— Пойдёмте кобылку поищем, табун заодно проверим, — Матрёну за руку взял и быстро пошёл от костра.
Жалейка на Снегуша глянула, да так и замерла, не в силах взгляд от глаз синих отвести. Долго бы они так простояли, если б Тихон не окликнул:
— Эй, где вы там?
Принц протянул руку Жалейке, та приняла и шепнула:
— Бежим.
Тихона с Матрёной догнали быстро, но рук не разняли, пальцы переплели так дальше и шли.

Табун у ручья пасся. Лошадок не стреноживали, куда им деться из долины. Кобылку ледяную увидели сразу — она светилась под лунным светом, словно разбрызгивая вокруг искорки голубые.
— Какая красавица! — воскликнула Жалейка.
Снегуш позвал:
— Льдинка, иди сюда, гулёна.
Лошадка на удивление послушно направилась к хозяину. Раздалось громкое недовольное фырканье, и от табуна громадный жеребец отделился. Путь ледяной кобылке преградил и погнал обратно. Искорки света разливались на шкуре его белоснежной всполохами голубыми.

Тихон затылок почесал.
— Да, волшебник, не повезло тебе. На кобылку твою вожак табуна Соколик глаз положил. Это кличут его ласково Соколик, а так сатана сатаной. Только дед Митрий с ним справляется. А деда будить, охоты нет. Он к вашему брату не особо... — тут пастух умолк, слова подбирая, чтоб гостя не обидеть.
Снегуш плечами лишь пожал.
— Наши тоже не все людей любят, — и добавил: — Льдинка если бы не захотела остаться, никакой сатана бы не удержал. Пусть уж здесь пасётся. Вы скажете — прибилась, я скажу — потерялась. Навещать буду, так, чтоб деду вашему на глаза не попасться.

Задумался Тихон, хитёр волшебник, нашёл причину в гости наведываться. Но поскольку не Матрёна ему приглянулась, а Жалейка, пусть уж. Вреда не причинит. Сестрица такая, кто её обидит, дня не проживёт. Да и смотрит волшебник на Жалейку так же, как он сам на свою Матрёнушку. Пусть приходит. Только пастух собрался это сказать, да Жалейка перебила.
— Хозяин-то тебя не накажет, Снегуш? Может, попробуем Льдинку от табуна увести? — добавить хотела: «А ты просто в гости приходи», да не решилась, не дело девице самой парню на шею вешаться.
Улыбнулся волшебник.
— Не накажет, хозяйка Льдинки мне... — тут он слегка запнулся, — родня мне. Так позволите навещать вас?
— Приходи, — за всех ответил Тихон. — Мы в этом местечке ещё седьмицы две простоим.
Так и решили. 

Частенько Снегуш к пастухам наведываться стал. Только дед Митрий в шалаш спать, волшебник тут как тут. Раза два к табуну ходили, а потом и вовсе перестали, чтоб лошадок не баламутить. Соколик, только волшебника увидит, принимался землю копытом бить, на дыбы вставать. Не зря в вожаках ходил, понял, кто кобылку его любимую увести может. Снегуш и отступился, не к Льдинке ведь приходил.

Интересно принцу с людьми, да и им тоже. Часто у костерка сидели, Тихон с Матрёной рядышком, Снегуш — с Жалейкой, беседы вели. А то и гуляли, но вместе. Как ни хотелось самому Тихону вдвоём с Матрёной остаться, но за сестрицей тоже пригляд нужен. Как-то Снегуш друзей да суженую к границе земель волшебных привёл, да завесу снежную ненадолго разогнал, дворец царский показать. Хорош дворец ледяной в пору ночную — огоньками разноцветными переливается. Пока девицы ахали восторженно, Снегуш о жизни во дворце рассказывал.
— А ты-то откуда это знаешь? — спросил Тихон подозрительно.
Опустил принц завесу и лишь потом ответил:
— Живу я... — вновь запнулся слегка, — рядом.
— А волки у вас водятся? — спросила Жалейка, прижимаясь к волшебнику, вроде как — испугалась. Тот, не растерялся, обнял девицу.
У Тихона чуть глаза на лоб не полезли — это Жалейка-то боится? Но тут Матрёна, подружкину хитрость разгадавшая, к пастуху тоже приникла. Тому и дела не стало до сестры названной. Так, по парочкам, обнявшись, шли назад к костру и слушали о волках снежных и лисах ледяных. А Жалейка про себя дивилась, вот ведь, чужак-волшебник, а для неё всех лучше, всех милее стал.

Долго Митрий о волшебнике не знал. Но сколь верёвочка не вейся, конец всё едино будет. Гулянья в Богдановке собирали. Тихон с Матрёной туда отправились, а Жалейка осталась волшебника ждать. Деду сказала, головой мается. Не особо Митрий поверил, чтоб Жалейка да по доброй воле гулянья пропустила? Решил ночь не поспать, узнать, что внучка задумала. В шалаш как обычно отправился, затаился там.   
Снегуш, узнав, что вдвоём с суженой остался, обрадовался. За руки Жалейку взял, только открыть сердце решился, как сзади покашливание раздалось. Жалейка как ошпаренная от принца отскочила. Митрий встал руки в бока, глянул грозно.
— Я-то думаю, занедужила внученька разлюбезная. А у неё тут свои гулянья! Женишком обзавелась?
Снегуш вперёд выступил, поздоровался учтиво:
— Снежной зимы.
 Митрий к нему пригляделся и ахнул:
— Ах ты ж ёлки-моталки, волшебник! Вот ведь накликали напасть на головы свои, я словами неловкими, ты, Жалейка, — песнею. Ты парень, случаем, не принц?
— Принц, — кивнул согласно Снегуш. Решил — настала пора во всём открыться.
Да Жалейка смехом залилась, словно колокольчики зазвенели весело.
— Шутит он, дедка! Это Снегуш, пастух ледяных лошадей.

Хмыкнул Митрий.
— Выходит, не только кобылка к табуну нашему прибилась, но и жеребчик? 
Не обиделся Снегуш на шутку. За руку Жалейку взял и к Митрию обратился:
— Люба мне внучка твоя, жизни дороже. Суженая она моя, судьбой подаренная.
— Суженая, говоришь? А батюшка с матушкой твои согласие дадут?
— Коли не дадут, здесь останусь, но от Жалейки не откажусь!
Посмотрел Митрий волшебнику в глаза, понял, ни словечком тот не соврал. Рукой махнул, мол, что с вами поделаешь. Жалейку спросил:
— А тебе люб ли жених?
Опустила глаза Жалейка, румянцем залилась, отроду её такой дед не видывал, но ответила прямо:
— Люб.
Просиял волшебник, к себе притянул невесту, только поцеловать потянулся, как Митрий пальцем пригрозил.
— А ну не спешите, женихом с невестой походите годик-другой. Со свадебкой торопиться не будем. Нужно приданое внучке справить, — заметил, как Снегуш возразить пытается, добавил: — и не говори, что не нужно. Хоть и сиротка Жалейка, да не бесприданница! Да вот ещё, языки покуда за зубами держите, не очень у нас волшебников привечают, уж прости, парень.
Жалейка с принцем лишь головами кивнули, и так рады были — смирился дед Митрий с выбором их.

Но не только старый пастух узнал о встречах тайных. Заметила царица Зима, что сын единственный любимый по вечерам из дворца тайком уходит. Возвращается же когда ночью глубокой, когда и вовсе наутро. Завёл, видно, подружку сердечную. Не понравилось это царице. Думала она с Весенними породнится, сына на их принцессе женить. Слуг призвала верных, велела за принцем проследить. А уж как узнала, куда сын ходит, да кто подружка его, два дня бушевала. Стены дворца инеем покрылись, небо тучи заволокли, вихри снежные не только на границе с людьми, но и по всей стороне Зимней закружили. Придворные да слуги по углам попрятались, звери снежные и ледяные тоже кто где смог схоронились. Сурова Зима, а уж во гневе и вовсе страшна. Спросить же, отчего царица гневаться изволит, охотников не нашлось. Принц не побоялся бы, но ведь влюблённые вокруг ничего не замечают. Вот и Снегуш тоже не заметил.

Отбушевала Зима, да не смирилась. Умна царица, поняла — ни речей о женитьбе на принцессе заводить, ни запрещать встреч с девицей человечьей пока нельзя. Не послушает Снегуш, заупрямится. И тут кстати вспомнилось, что Суховей, батюшка принца, давненько его в гости зазывает.

Сказать надобно, царица с мужем раздельно жили. По воле родительской вышла Зима за Суховея. Говорят: стерпится-слюбится. Не стерпелось, не слюбилось. Не растопили объятия жаркие сердца ледяного. Говорят: одной любви на двоих хватит. Не хватило. Как ни горячо любил жену Суховей, а равнодушия холодного не стерпел, подождал, пока сын подрастёт, да и умчался на сторону Летнюю. Зима лишь плечами пожала. Вот уже три поколения Зимних волшебников без любви жили. Привыкли. Детей, родителей любили, а вот мужей и жён — нет. Почему так получилось, никто не знал, да и знать не хотел. Оно ведь без любви-то проще.
Царица всегда радовалась, что сын и лицом и статью в Зимних пошёл, да, видно, сглазила. Нрав упрямый да сердце горячее принц от Летней родни перенял. Но печалиться долго Зима не стала, велела позвать к ней сына. Взглянула на лицо его счастливое, и дрогнуло сердце материнское. Выбери он девицу из волшебников, с любой бы смирилась. Но люди?

Царица легко поднялась с трона, подошла к принцу и ласково улыбнулась.
— Хочу тебя порадовать, Снегуш! Ты мечтал у батюшки пожить, так часто просил, что я решила так тому и быть. Собирайся, сын. Вечером выезжаем.
— Вечером выезжаем... — растерянно повторил Снегуш.                   
А Зима, как ни в чём не бывало, продолжила:
— Да, выезжаем. Я тоже пару деньков у мужа погощу, давно не виделись. А ты годика полтора у Летних поживёшь, батюшке поможешь с царством управляться, сам чему новому научишься.
Обняла сына царица и к себе в покои удалилась. Заехать к Суховею она и впрямь решила. Словечком перемолвится, обещание взять, что не отпустит тот от себя сына до срока положенного.

А Снегуш к Вьюге отправился бедой нежданной поделиться. Старую волшебницу нашёл он в небольшом саду. Сад этот Вьюге Суховей по её просьбе сотворил — под куполом хрустальным крошечный кусочек лета среди зимы вечной. Деревца зеленеют, цветы красой радуют, в озерце лебеди плавают, словно и нет снаружи сугробов снежных. Стояла Вьюга около озерца, опершись на посох резной, взгляд в даль устремив, словно в прошлое своё.

Снегушу обрадовалась волшебница, на скамейку присела. Принц же прямо на траве у ног её устроился и обо всём рассказал. Потом признался:
— Нельзя мне не ехать, получится: то одно хотел, то другое, не к лицу это принцу. И Жалейку оставить не могу. С собой бы позвал, да дед её раньше сроку обвенчаться не позволит.
Подумала Вьюга, головой покачала, посмотрела на принца пристально и совет дала:
— Поезжай. Не кручинься. Коли любит тебя девица — дождётся. Вот только попрощаться вам нужно. Если возьмёшь коня самого быстрого, до вечера обернёшься.

Соскочил на ноги Снегуш, в пояс старой волшебнице поклонился, да к конюшням кинулся. Стрелой помчался конь ледяной, едва копытами снег задевая, да у полосы раздельной столбом встал. Принц чуть из седла вылетел. Уздечку натянул, пришпорил, по крупу рукой хлопнул, на ухо ласково шепнул. Не идёт вперёд конь. Тут-то и понял принц, напугался ледяной скакун травы зелёной. Оставить бы здесь, да ведь он верхом лишь успеет. Спешиться пришлось, в поводу вести. Как Льдинку не вытолкнешь, жеребец и побольше, и потяжелей будет. Ступил конь на траву одним копытом, замер, только ушами прядает. Принц повод потихоньку потянул, так шажок за шажком на луг и вышли. Ещё немного провёл Снегуш коня, дождался, пока тот успокоился, и вновь в седло вскочил. До стоянки пастухов рысью доехали.

У костерка Митрий лишь кашеварил.
— А, женишок явился, — сказал, — рано ты сегодня, да ещё верхом. Не случилось чего?
— Случилось, мне бы с Жалейкой словечком перекинуться, — ответил принц.
— Внучка в Богдановку отправилась за харчами, думала, к приходу твоему вернётся. Подождёшь?
— Некогда мне, дедушка, ждать.
— Да ты следом отправляйся, она не так давно ушла, а чего стряслось-то? — повторил вопрос Митрий.
— На обратном пути расскажу, — крикнул Снегуш, уже направивший коня в сторону селенья. Пастух долго смотрел вслед, приговаривая:
— Точно не к добру всё, вот дала судьба женишка на наши головы. А парень он неплохой, уважительный, хотя и волшебник. Ишь ты, дедушкой назвал.

У околицы нагнал принц невесту, окликнул, с коня соскочил, подбежал, обнял крепко. Жалейка аж корзину пустую из рук выронила. Взглянула в глаза любимые синие и обмерла — такая тоска там плескалась. А Снегуш стоял и молчал, лишь смотрел так, словно навек запомнить хотел. Жалейка жениха за кафтан взяла, встряхнула и велела:
— Сказывай, что стряслось. Усоп кто, или ты жениться на мне раздумал.
Опешил Снегуш от такого напора.
— Не усоп, не раздумал. Отправляюсь я в сторону летнюю до следующей зимы. Нельзя мне не ехать. А оттуда ни навестить тебя, сердечко моё, ни весточки прислать. Дождёшься ли? Не разлюбишь?
И вновь удивила невеста, не заплакала, не запечалилась, лицом просветлела и молвила:
— Не разлюблю. Ждать верно буду. А не вернешься, все земли ваши волшебные пешком обойду, где бы ни был, отыщу. Пока же, — сняла с пояса оберег, — возьми-ка подарочек на удачу, рожок пастуший, у нас его жалейкой зовут. На подарок глянешь, обо мне вспомнишь.

У околицы прощались влюблённые, они-то никого вокруг не видели, а вот их приметили. Бабка Матрёнина от родни возвращалась. А вечерком на завалинке поведала кумушкам об увиденном:
— Сидите тут ни сном, ни духом, ни головой, ни ухом, а к Жалейке нашей днём на коне на ледяном волшебник наведывался. Совсем как в песне, вот провалиться мне на месте, ежели вру. Богатая одёжа, на лицо пригожий, как есть принц. Уж Жалейку нашу целовал-миловал, как невесту обнимал. Да недолго, попрощался и прочь умчался. Где копытом конь скакнёт — там на солнце снег сверкнёт. Вот так-то вот.
Слушали кумушки, да особо не верили. Бабка у Матрёны та ещё сказочница.

На пути обратном Снегуш к Митрию заехал, всё как есть обсказал, да и домой отправился в путь собираться. Пастух сперва-то порадовался, подумал, хорошо бы, чтоб не вернулся внучкин жених, да сам же себя и усовестил. И пусть волшебник, но парень-то хороший, и Жалейка его любит. А Жалейка приготовилась ждать Снегуша. До следующей зимы она, так и быть, подождёт, но уж больше никуда от себя не отпустит.

Не скоро дело делается, а вот сказка скоро сказывается. Летними градами, осенними листопадами, зимними метелями, весенними капелями год пролетел, за ним и ещё лето да осень.
А в зиму Богдановка к веселью готовилась — староста дочь единственную Матрёну замуж отдаёт. Ездил староста в город княжий на ярмарку своих лошадок показать, на чужих посмотреть. Там-то и сговорился с молодым купцом. С радостью согласился купец: не знатного сословия девица, да уж больно богато приданое, а особо — лошадки дивные, что за ней дают. Правда, с невестой он лишь на свадьбе увидится, так то — дело обычное. С лица воды не пить.

Тихона, конечно, в Богдановке жалели, но что простой пастух супротив купца. К тому же сельчане, кто со старостой на ярмарке был, поговаривали, мол, жених-то Матрёнин красавец писаный, глаз не отвести, да и в делах торговых сноровист. Расстарался батюшка для доченьки любимой. А что невеста вся в слезах, так, небось, от радости. Не каждой крестьянке удастся в купчихах походить. Но не все так думали, не все. Жалейка между братцем названным да подружкой птицей металась. Не могла понять смирения их. Поначалу увещевала, уговаривала тайком обвенчаться. Тихон отмалчивался, Матрёна плакала. А до свадьбы, меж тем, считанные деньки оставались. И не выдержала Жалейка, припёрла брата названного к стенке в сарайчике, где он сбрую правил. Спросила насмешливо:
— Отчего, добрый молодец, закручинился, голову повесил?
— Да что же ты, заполошная, душу-то мне рвёшь?! — в сердцах воскликнул Тихон, оттолкнуть попробовал, да где там, вцепилась в него Жалейка, как лисица в петуха уворованного.
— И пусть заполошная, а отсюда не выпущу, пока не сговоримся. Ты чего ж это, братец, Матрёнушку свою купчине заезжему на блюдце преподносишь?
— Матрёне лучше с ним будет, с богатым да красивым.
Ахнула Жалейка, руками всплеснула.
— Ах, лучше? С постылым жить, и о тебе, дурне, тосковать? Тебя, тебя, любит подруженька. Поклянись, что ежели Матрёна согласная будет, увезёшь её отсюда, да тайно обвенчаетесь.
— Ну... ежели согласная будет, — неуверенно протянул Тихон, взор надеждой загорелся, да тут же и угас. — Нет, не решится Матрёнушка батюшки ослушаться.
— А коли решится?
Вздохнул Тихон горестно, но поклялся, а как не поклясться, не оставит ведь в покое сестрица названная.
— Коли решится, увезу.
Обрадовалась Жалейка.
— Вот сразу бы так! Ты жди, а я к подруженьке побежала.

Матрёна в светлице своей сидела, да в окно глядела. Жалейку увидала, тяжко вздохнула.
— Опять уговаривать будешь? Не могу я, подруженька, против воли батюшкиной пойти.
Разозлилась Жалейка, только-только братца уговорила, а тут опять лыко да мочало, начинай сначала.
— Не можешь, значит? А ежели Тихон руки на себя наложит? — Матрёна побледнела, а Жалейка прищурилась хитро. — Или, ещё того хуже, на мельниковой дочке с горя женится. Та давно ему на шею вешается.
Матрёна на месте подскочила.
— Как это, на мельниковой дочке? На этой кикиморе болотной?
— А тебе что за дело? Ты-то замужем будешь. Эх, Матрёна, да лучше разок ослушаться, чем до самой смертушки маяться. Только словечко шепни, увезёт тебя Тихон. Хоть в эту ночь.
— Не дело ты, Жалейка, говоришь, — раздалось от порога.  Подружки аж взвизгнули со страху. А бабка Матрёнина, это она была, огляделась, в светлицу прошла и шикнула: — Тихо вы, оглашенные! Мне-то Тишка тоже как внучок родной. В эту ночь никак нельзя бежать. Сынок мой родимый подсуетился, охранять тебя велел. Хотела его вразумить, что не всё деньгами да сословьями меряется, да где там.

Матрёна всхлипнула, только надумала, понадеялась и на тебе. Жалейка же спросила:
— Как быть-то, бабушка?
Бабка Матрёнина приосанилась.
— А вот как: до свадьбы ждать надобно. Как жених с гостями приедут, охрану-то и уберут. Пока встречать-привечать гостей буду, пока Жалейка песню венчальную пропоёт, — тут бабка на Жалейку глянула, — ты, девка, пожалостливей выбери, чтоб сердце зашлось, Матрёна с Тишкой за порог, да в возок. А возком пусть Митрий правит, да лучших лошадок запряжёт.
Слушали девицы бабку Матрёнину со ртами раскрытыми. Матрёна спросила:
— А дальше-то?
— А дальше — в Потаповку мчите. В церкви повенчаетесь, на постоялом дворе переночуете, а утром вернётесь, батюшке в ноги кидайтесь, авось, простит.
Жалейка встрепенулась:
— Коли не простит, у нас дом большой. Всем места хватит: и дедке, и вам с Тихоном, и нам со Снегушем, ежели меня родня его волшебная не примет.
На том и попрощались. Матрёна дома осталась, а бабка её с Жалейкой отправилась, с дедом Митрием договариваться.

В то время покуда Жалейка подружке с братцем свадебку обустраивала, волшебник её разлюбезный, с летней стороны вернувшийся, с матушкой о собственной свадебке речь вёл. Суховей принцу благословенье дал. По правде говоря, без особой охоты. Не в радость летнему волшебнику с людьми породниться, но раз уж полюбил сын девицу человечью, так тому и быть. Обещанье только взял: от матушки не таиться.

Слушала Зима Снегуша, еле гнев удерживая, не забыл сын зазнобу свою, но сказала ласково.
— Не спеши сынок, к свадебке подготовиться нужно, дворец украсить, — тут на ум царице задумка одна пришла. — Пойдём в сокровищницу, выберешь подарок невесте.
Обрадовался Снегуш, что матушка не воспротивилась. С лёгким сердцем спустился в подвалы дворцовые, как до сокровищницы дошли, и не заметил. Вспомнил, что с прабабушкой Вьюгой увидеться не успел, да ладно, после и поздоровается, и радостью поделится. Растерялся принц в сокровищнице, большая, сундуками заставлена со златом, серебром, каменьями самоцветными.
— Вон сынок, — указала Зима на дальний сундук. На нём маленький стоял, открытый. — Там кольца, серьги, ожерелья, да много чего ещё, подбери, что невесте твоей по нраву будет.
Только дошёл принц, как услышал за спиной стук, да щелчки замков. Кинулся к двери — закрыто. Крикнул:
— Матушка, отвори!
Царица ответила.
— Испокон веков не было, чтоб волшебники с людишками судьбы свои связывали. И сейчас не будет. Посиди взаперти, подумай. Как откажешься от девицы своей, сразу выпущу.
— Не откажусь! — вновь крикнул принц.
— Воля твоя, — раздалось глухо, словно холодом повеяло, послышались шаги удаляющиеся, да тихий звон ключей.

С досады Снегуш по двери силой ледяной ударил, не помогло, крепка сокровищница царская. Присел принц на сундук, задумался крепко. По привычке снял с пояса рожок пастуший, к губам поднёс, заиграл. Частенько он, гостя на стороне летней, подарок суженой своей доставал. Глаза закроет и как наяву невесту видит. Вот и сейчас увидел. Бежит Жалейка по лужку зелёному ему навстречу, ноженьки босые, коса растрепалась, сарафан красный по ветру развевается, руки раскинула, смеётся громко... Вот только смех больно уж настоящий. Снегуш играть перестал, глаза открыл и на месте подпрыгнул — сидит на сундуке напротив девчушка, косички вразлёт, и смеётся. Девчушка как девчушка, да вот только прозрачная, с крылышками за спиной и размером в пол-аршина. Посмотрела на принца, спросила:
— Что, попался, как птица в клетку? — и вновь засмеялась.
— Ничего весёлого в том нет, — возмутился принц. — Меня суженая ждёт не дождётся, а я вот тут заперт, — и спросил, опомнившись: — Ты сама-то кто будешь?
Девчушка ответила:
— Я Хозяйка дворца. А смеюсь не над тем, что ты здесь очутился, а над тем как вон на той дудочке играешь. Словно волки снежные с голодухи воют.
Снегуш поморщился, но обижаться передумал. Спросил лишь:
— Почему раньше тебя не видел?
Хозяйка ответила.
— Так я и не показывалась никому. Недосуг, дел-то много, дворец большой. То окна запотели, то стены не блестят, а то мыши завелись. Хоть и ледяные, а припасы уничтожают почище простых. Вот выпроваживаю я, значит, мышек, и звук странный такой слышу. Дай, думаю, посмотрю, кому там шкуру живьём снимают... — и вновь смехом залилась.

Принц терпеливо переждал, пока Хозяйка отсмеётся.
— Поможешь выбраться отсюда?
Хозяйка подумала, крылышками помахала.
— Сквозь стены ты не пройдёшь. Разве на помощь кого позвать? Хотя вряд ли, ключи-то только у царицы.
Снегуш оживился.
— А ты можешь Вьюге сказать, что я тут. Может, её матушка послушается.
— Вот это могу, — Хозяйка даже в ладоши захлопала. — Это я быстренько слетаю и вернусь. А пока дождёмся Зиму с Вьюгой, ты мне ещё поиграешь?
— А как же «волки с голодухи», «шкуру живьём»? — спросил принц насмешливо. Затем добавил, заметив, как девчушка губы надула: — Конечно, поиграю. Двоим-то ждать всяко веселее.
Хозяйка быстро крылышками замахала и прямо через стену прочь улетела. Воротилась быстро и затараторила:
— Вьюгу нашла, всё передала, она сказала, поможет, к царице пошла. Уф! — выдохнула, на сундук присела, кулачёк под щеку поставила и добавила: — А что сидишь-то? Играй.

Покуда Снегуш Хозяйку игрой на жалейке развлекал, старая Вьюга к Зиме поспешала. Волшебница, как Хозяйку увидела, встревожилась, не часто та обитателям дворцовым являлась. А как узнала, что стряслось, помрачнела, расстроилась так, что тучки сбежались, снег просыпая.
Царица в садике летнем у озерца стояла, думу думала. Не заметила, как Вьга подошла, вздрогнула от голоса тихого:
— Чего маешься? Совестно, небось, сына счастья лишать.

Обернулась Зима к прабабушке, хотела сказать слово резкое, а не сказалось, слезы непрошенные по щекам потекли. И сама не заметила, как, а уже сидела на скамейке, плакала, в плечо Вьюги уткнувшись. Та же гладила по голове рукой морщинистой, приговаривала:
— Поплачь, дитятко, поплачь, легче станет, — а потом и вовсе непонятное добавила: — Прости меня, коли сможешь?
У Зимы даже слёзы высохли.
— За что простить-то, бабушка?
— За то, что без любви живёшь. Моя ведь вина. Дело прошлое, но любила я в девичестве сына княжьего, так, что без него белый свет не мил был. И он, сокол ясный, души во мне не чаял. Знали, не дозволят нам вместе быть, бежать попытались. Да где там, изловили. Милого моего до полусмерти избили, в темницу бросили. Пообещали, отпустят, если к алтарю с советником отцовым пойду. А нет, так вовсе его жизни лишат. Согласилась, куда деваться? Да вот как только нитями судьбы меня с постылым связали, не удержалась. Такие слова бросила: «Мне любить не дали, так и всем волшебникам зимним, до третьего колена любви не знать!» В святом месте сказано было, да от всего сердца, вот и сбылось. На ум не пришло тогда, что и моих детей, внуков, правнуков коснётся. За каждое проклятье платить надобно. Я своей судьбой расплатиться готовилась, а пришлось вашими.

Зима прабабушку по руке погладила, вздохнула печально, но вдруг вспомнила:
— А как же Снегуш, он-то девицу свою человечью и правда любит?
Старая волшебница поднялась, опираясь на посох.
— Принц наш — четвёртое колено. К концу проклятье подошло. А то что суженая из людей — испытание, судьбой волшебникам посланное за гордыню нашу. С чего началось, тем и закончиться должно.
Царица тоже встала и направилась прочь из садика, позвякивая ключами от сокровищницы.

В Богдановке на дворе старосты купца встречали, привечали, в дом приглашали. Особо бабка Матрёнина старалась.
— Заходите, гости, в нашу избу в гости, тут невеста неплоха, ожидает жениха. В светлице девица прихорашивается, принаряживается, тебе, женишок, угодить старается. Ох и хорош ты, пригож, но и наша Матрёнушка не лыком шита. Проходите, за стол, гостюшки дорогие. Чем богаты, тем и рады. Невестушку дождёмся, отобедаем, да в церковь с местечка и тронемся. — Купца во главу стола провели, рядом место для невесты оставили, остальные гости заняли с шутками-прибаутками, как на свадебках и положено. А бабка Матрёнина, знай, старается:— Пока невеста-голубушка прихорашивается, послушайте, гостюшки, песню, что подруженька Матрёнина споёт. Давай, Жалейка, уж постарайся, потешь жениха и нас всех.

Жалейка чтоб отвлечь гостей да купца, не только на песню понадеялась, ещё и принарядилась. Замерли все: чудо как хороша девица, а уж запела — словно колокольчики зазвенели. Пела о судьбе-судьбинушке, о долюшке женской, о любви волшебной. Притихли гости, каждый о своём задумался, а купец и вовсе от Жалейки взгляд отвести не смог. Не понравился ей тот взгляд. Староста тоже то приметил, поднялся.
— Веди-ка, матушка, невесту, довольно красу наводить.
Бабка Матрёнина и скажи:
— А нету невесты. Матрёна с Тихоном сбежала.
— Как это, куда?! — крикнул староста. — Догнать немедля!
— А они Льдинку с Соколиком впрягли, — добила сына бабка. Староста за голову схватился, самых быстрых взяли.

Тут и купец с места поднялся.
— Мне девица, что с другим сбежала, и даром не надобна. Отступными двух лошадей готовьте. А и без жены отсюда не уеду. Вот певунью вашу возьму.
Ойкнула Жалейка, попятилась. Красив купец, не отнять, да вот только сердце другим занято.    
— Это кто тут невесту мою забрать собрался? — раздалось от двери, и в горницу вошёл Снегуш. Жалейку одной рукой обхватил, второй в край стола упёрся, глаза светом синим полыхнули. Стол с яствами льдом покрылся, купца снегом припорошило. Шёпот раздался вокруг: «волшебник», «волшебник» и бабки Матрёниной «а я говорила». Снегуш с плеч кафтан скинул, Жалейку укутал, на руки подхватил и прочь унёс. Тут только купец словно отмер, снег с кудрей стряхнул. Бабка Матрёнина вновь не сдержалась:
— Ах и хорош ты, парень, глаз не отвести, да что-то невесты от тебя очертя голову убегают.
Не стерпел купец такого, в сердцах кулаком по столу заледенелому грохнул. Рассыпался стол на мелкие осколки со звоном хрустальным. Тем свадебка и закончилась.

Староста купцу отступных не двух, пять лошадей дал. Дочь простил, но не сразу. Поначалу-то за кнут хватался, Тихона по всей Богдановке  дрыном гонял. Это уж после дом молодым отстроил, всё приданое дочерино отдал, ни гроша не утаил, ни лошадки не пожалел. Жалейку волшебники приняли, свадьбу знатную справили во дворце ледяном, и, что совсем небывалое, сами пригласили невестиных близких да знакомых. Боялся Снегуш, обидится суженая, что не открылся, пастухом назвался. Не обиделась, удивилась, посмеялась, заверила, что принца не меньше, чем пастуха любить будет. Жили Снегуш с Жалейкой то в Зимней стороне, то в Летней, а то и у деда Митрия. А из волшебного царства в угодья человеческие вначале тропочка появилась, затем и пошире дорожка. Года пролетели зимними метелями, весенними капелями, летними градами, осенними листопадами, прежде чем помирились люди и волшебники. Это ведь раскатать избу по брёвнышку легко, а попробуй потом собери, чтоб как прежде стояла. Но том сказке нашей и конец.