Город имени Ее

Никогда. Больше никогда она не вернется в их старую бывшую квартиру... Никогда... Так думала Она, а сама рисовала карандашом на полях тетрадки, пока за окном, сменяя друг друга, мелькали все как один знакомые осенние ландшафты.

Есть что-то смешное и одновременно нелепое в том, чтобы сесть и уехать куда глаза глядят предопределенным расписанием маршрутом движения поездов. Но Она уехала.
Рядом с ней на скамейке трепыхался полупустой рюкзак. В новую жизнь с полным багажом вещей не собираются.

...Город встретил ее полосканием простыней над набережной, криком чаек, ветром. В Городе господствовал ветер. Носился по длинным, искривленным проспектам, свистел в пыльных дымоходах, стучался в ставни.
Что-то шептал невнимательным прохожим.

И даже цветные листовки и листы кленов из парка кидал под колеса немногих машин именно он. Не они же сами сюда кидались...
Четыре дня Она бродила по незнакомым улицам, пытаясь собрать осколки воспоминаний, и слушала его незнакомые звуки, пытаясь стать их частью.

Быть взрослым - значит перестать искать мамину руку в толпе и думать о том, что вот ты - один одинешенек - вдруг оказался без никого в центре шумного мегаполиса. Отпочковался от дома. Автономно-телесным, проблемным, не понятым всеми, глупым и безмозглым, не умеющим за себя постоять.
Быть большим - это больше не искать сочувствие в глазах окружающих. Среди общей суеты и круговерти быть автономно-вселенным, всесильным, всевидящим и ничего не замечающим, ибо без разницы, какой город мелькает за окном.
Но она почему-то захотела приехать именно в ЭТОТ Город. И тот встретил ее с широко распростертыми объятиями...

Четыре дня она блуждала внутри отдельного большого организма. Где у него тут сердце? Где тут почки? Где разум и чувства, и чем его надо вовек придушить, отравить и загадить, чтобы он больше никогда не проснулся?..

Она шла по мощеной набережной и пинала красными туфлями осенние листья. Листья кленов падали с вершин и устилали собой дорогу вдоль холма, покрывалом которого вдруг в одночасье, несколько дней назад, захотели стать. И сами деревья лысели с каждым часом все быстрее и быстрее, хотя еще и отражались в серой воде этакой светофорной гаммой.
Полоскались и сыпались в лужи под пронизывающим ветром. Парусные суда, летом ходившие под ветром на реке, теперь все чаще жались к пристаням. Все чаще их укрывали плотной тяжелой тканью и увозили куда-то до весны.

И Она все реже стала появляться на набережной. Вот и тогда - просто тихо сидела на скамейке в парке и, в перерывах между письмом рассеянно грызя карандаш, сочиняла заметки в старой тетрадке, в которых был Город. Красивый, веселый и совсем-совсем не хмурый.

Он был одним из немногих посетителей старого уснувшего парка в этот час. Стоял напротив, недалеко, и рассматривал памятник старому полководцу, усеянный листьями. Вдруг особенно расшалившийся, ветер вырвал у нее из-под руки бумажный листок и, под Ее недоуменным взглядом, швырнул ему под ноги.
Они встретились взглядами, как в кино.

- Красиво здесь, не правда ли? - спросил Он, подходя поближе. - Говорят, что листья, поднятые из-под ног у осени, не приносят ничего, кроме грусти и несчастья. Осень плачет листвой, как слезами, и, когда она доплачет, наступит покой и умиротворение.

Он говорил, как герой ее любимой с детства книжки. А Она смотрела на него как на последнюю надежду. Как утопающий на плывущую мимо соломинку. Уже утонувший.
Словно прочитав что-то во взгляде, он взял ее за руку и они пошли - мимо кованой черной ограды парка, вдоль набережной, по мощеным дорожкам, где шептали клены, а престарелые великаны-дубы роняли сверху свои пожелтевшие, словно старые страницы книги, угловатые листья. А над всеми этим, тихо вздыхая, как уставший заснувший человек, возвышался Город.

Он показывал ей мосты, дворцы и постаревшие тихие улицы, а Она слушала его слова и не замечала, как окружающее вдруг меняется и постепенно рассеивается. Как лица хмурых людей становятся мутными и прозрачными, словно бестелесные призраки, сошедшие со старых фотоснимков прабабушкиного альбома. И только шептала, неслышно роняя слова, туда, где неслышно плескалась черная холодная речная вода: "Пусть это будет навсегда... Пусть это никогда не кончится... Никогда."

Когда за спиной незаметно подкрались глубокие синие сумерки и забарабанил-застучал по карнизам нарастающий дождь, лаская прикосновениями крыши и тихо плаксиво жалуясь на жизнь, они сидели за окнами в желтом кафе. Друг напротив друга, держась за руки. Она прислушивалась, но слушала невнимательно, и слова вопреки ее воле то и дело ускользали. Но ей было без разницы, о чем говорить.
Потому что гнилая тоска, что всегда была при ней, на этот раз отступила, рассеялась. Почти затянулась и перестала существовать.

У нее был обратный билет через неделю, и Она хранила его у сердца, иногда вынимала, рассматривала, затаив дыхание, и гладила, как птенца, со скорбным и задумчивым выражением. Но так и не решалась ничего ему сделать. Ее тоска казалась ей самой старше нее. Словно когда-то давно тоска уже родилась - и не успела она привыкнуть к этому миру, как тут же захотела приклеиться к кому-то, чтобы сопровождать всю свою жизнь. А мимо - как по несчастью - проносили из роддома Ее. Это было нечестно, обидно и было правдой...

* * *

...Она проснулась под дождь. Дождь барабанил в мансардные окна. Вяло, как будто перебирал расстроенные клавиши фортепиано. Выстукивал по стеклу имена, среди которых не было ни одного знакомого. Серое небо густым йогуртом перетекало над головой.
Он спал на кровати, наполовину прикрытый одеялом, лицом в подушку, и понятия никакого не имел ни о ее тоске, ни об обратном билете, что сжимала сейчас Она в руке. А Она буквально чувствовала, как пустота, практически затянувшаяся за эти дни, черной дырой снова разрастается у нее в сердце.
Нет, никаких особых надежд в душе Она не лелеяла. У них ничего изначально не могло получиться. Он - женатый человек, он не бросит семью ради нее.
Но просто так вдруг захотелось поискать счастье в другом городе и найти его...

...Она встала и оделась, всей спиной вдруг ощущая, насколько холодной почему-то показалась комната. И вышла, забыв на прикроватном столике тетрадку с недописанными заметками. И шершавый листок клена.

На улице дождь впервые за последние семь дней выпустил на небо солнце, и его золотистый край, видимый из-за крыши, полоскал длинный узкий переулок наподобие блестящей золотой воды, и все лужи под окном казались масляными и густыми...

Она побродила так и не ставшими знакомыми улицами, спустилась вниз, в метро. Город тащился за Ней следом, всеми силами обнимая ее, забегая вперед и стараясь удержать. Волоча за собой последние следы бабьего лета. Вода стекала в водосток, бежала в колодцы, брызгала шинами проезжающих мимо машин на пальто. Она не старалась убежать, но чувствовала, что уезжает, не попрощавшись. И лишь когда села в вагон поезда, в последний раз прощально глянула в окно, где на одинокий осенний город медленно наползала знакомая, печальная, седая дымка.

И обняла свой поношенный рюкзак, потому что больше никого обнять рядом не было. И только когда поезд вдруг дернулся, шелохнулся и тронулся, оторвалась от него щекой. Совсем пустой.
Потому что в город, где хотят продолжить все по-старому, много вещей с собой не берут...