Старые счеты

                                             
                                         На счётах удавалось отлично кататься. Ими  можно было громко щелкать. Их удавалось ещё и отлично разгонять, а затем нестись по всему нашему длинному сокирянскому коридору.

                                         Протянулся  он на целых тридцать метров и разделял наш большущий дом, построенный ещё прадедушкой Аврумом, на две половины.

                                         Одну - бабушки Ривы, где жили ещё и мы с родителями, и вторую, принадлежавшую Розе - младшей бабушкиной сестре.

                                         Кроме того, через наш коридор можно было пройти с улицы Горького на соседнюю улочку, где находились дома Ткачуков - моих больших друзей, Алексеихи - поповской жены, выращивавшей красивейшие цветы, и к маленьким одноэтажным зданиям  младших групп детского сада. Туда мне пришлось ходить, зачастую, против желания - как на докучливую работу.

                                         В самом начале коридора стоял большой бак с колодезной водой и алюминиевой кружкой. Там мог напиться любой прохожий, кому вздумалось сократить путь и пройти на соседнюю улочку через наш дом. Дверь коридора мы закрывали только на ночь.

                                         Мама работала тогда бухгалтером на знаменитом сокирянском пивзаводе. Говорили, что пиво было очень вкусным, ароматным и славилось даже в самих Черновцах.

                                         То ли вода была тому причиной - в Сокирянах она была бесподобного качества, то ли старый технолог, который учился варить пиво ещё в довоенной Баварии, был тому виной.

                                         Трудилась мама на том предприятии и до моего рождения. Бабушка Рива  рассказывала, что, когда после родов прошёл всего месяц, декретный отпуск закончился. Пришлось маме, несмотря на очень слабое состояние, тащиться на работу.

                                         Бабушка бегала к ней, чтобы подносить меня к маминой груди, по нескольку раз в день. Осенью, в период дождей и бесконечной распутицы, это было очень нелегко. Завод находился довольно далеко от нашего дома.

                                       - Ну ещё, ещё немного,- уговаривала она маму, меня и Господа Б-га, надеясь, что перерыв между кормлениями можно будет хоть немного увеличить.

                                         Ту дружную бухгалтерию, в которую меня носили ещё грудным, а также всех женщин, встречавших меня с такой любовью, радостными охами и улыбками, я помню в мельчайших деталях.

                                         Поэтому щелканье счетов, перестук печатной машинки и шум аримфометра, для моих ушей всегда были привычными и родными.

                                         Очень нравились промокашки , которыми были обтянуты пресс-папье -  специальные устройства с  круглыми блестящими ручками. Они могли раскачиваться как настоящий Ванька-встанька.

                                         Порой я долго упрашивал маму, чтобы она наливала на лист бумаги хоть несколько чернильных капель из темно синей бутылочки.

                                         Перекатывая промокатель , я важно осушал чернильные пятна и вновь брался за бесконечную работу со штампами, штампиками и прочими печатями.

                                         К концу дня я покрывался синими отметинами с головы до ног.

                                         Активное катание на счётах началось где-то с двух лет. Я с шумом приволакивал их к Розе, хлопотавшей по обыкновению между кухонной плитой, примусом и швейной машинкой.

                                         Опрокидывая  счёты на костяшки-колесики, я усаживался на их внутренней стороне и требовательно протягивал Розе край полотенца.

                                         Она тянула за полотенце и мы с визгом проносились по всему темному коридору. На шум выбегала бабушка и впрягалась на смену Розе.

                                         Ривка была намного сильнее и неповоротливее. Моя импровизированная телега, зачастую , с размаху врезалась в стену, вызывая взвизги и взрывы детского хохота.

                                         Шло время. Я перестал помещаться и в своей старой кроватке, и во внутренней части старых счет. Разбежавшись побыстрее, я со всего маха бросался на них плашмя и катился-катился с крейсерской скоростью.

                                         При этом мне приходилось часто задирать ноги, чтоб не тормозили, и внимательно смотреть вперед, дабы и голова не пострадала от возможного столкновения со стеной либо тумбочкой, на которой был установлен старый керогаз.

                                         Затем я научился считать.

                                         Считал взахлёб на русском, украинском, идише и румынском.

                                         Одновременно звонко щёлкал на счетах. Разряды единиц, десятков, сотен и тысяч знал , казалось, всегда.

                                         Потому, и складывал, и вычитал на счётах ещё задолго до школьных лет.

                                       - Милику, помоги, пожалуйста, - обращалась мама, когда я был третьеклассником.

                                       - Проверь. Что-то  цифры в колонках годового отчета не сходятся. Снова копейку придётся искать по всем горизонталям и вертикалям.

                                         Тогда это мне очень нравилось. Помнил даже многие бухгалтерские проводки. Первым выучил счёт - Пятидесятый. Так обозначалась Касса.

                                         Этот счёт был одним из самых строгих и ответственных. Ошибка с кассой могла в те времена стоить свободы. И не только работникам бухгалтерии.

                                       - Странно. Отчего я не стал бухгалтером?

                                         Правда, девчонки, с которыми дружил  в институтское время, все были, сплошь, будущие бухгалтера.

                                         Жаль, очень жаль, что прежние счёты  куда-то исчезли в суете наших многочисленных переездов.

                                         Может, остались охранять наш прежний сокирянский дом? 

                                         Может, до последнего верно ждали нас в маленькой тираспольской квартирке?

                                         И все же. Как здорово и жизнерадостно они щёлкали. Особенно в руках моей дорогой и вечно молодой мамы.