Яйцо всмятку

Всё чаще стали вспоминаться какие-то давно позабытые детали из прошлого. Они выплывают ниоткуда, из недоступных кладовых памяти, вертятся в голове, не давая думать о важном, сегодняшнем. Незначительная ассоциация цепляет за невидимую нить какое-то событие из детства, тянет её наружу медленно, осторожно, не дав оборваться на полумысли, полуслове, раскручивая таинственный клубок. И вот уже разворачивается картинка, она оживает, поглощает душу, начинает волновать, иногда и всплакнуть заставит. Мелочь. Незначительная, прожитая давным-давно, мелочь оказывается сейчас значимой. Важной.
Моя московская бабушка была интеллигенткой до глубины души. Помотавшись по России с одного конца в другой, нашей семье было не до традиций и жеманства. Отец по привычке придерживался каких-то правил, навыки воспитания в культурной семье не отпускали его, но нам их никто не прививал - не до того было.
А вот, когда мы приезжали в Москву, нас запирали в строгие рамки. Тут уж никуда не деться: салфеточки, вилочки, ножички. Какие вилочки-ножички! Если в доме две алюминиевые ложки на четверых и ели ими по очереди - сначала дети, потом взрослые. Да и дома никакого никогда не было! Больше года не жили нигде. Отец всегда, выпив, говорил, что он цыганских кровей. И на месте ему сеть скучно. Мама не сопротивлялась, смиренно следовала за мужем, крепко держа нас за руки. Всегда. И везде.
На завтрак московская бабушка готовила яйца всмятку. Или в мешочек. В амурской деревне бабушка, набрав в курятнике полный фартук яиц, промывала все сразу в ведре, очищая их от навоза и перьев, опускала в большую кастрюлю, десятка два-три, заливала водой из колодца и варила яйца долго, до посинения. Никто эти яйца никогда не охлаждал. Чистились они всегда плохо. Дети, вечно голодные, давились ими, обжигаясь, поглощали, чуть ли не со скорлупой. А детей всегда-полный двор. На лето съезжались в деревню внуки от многочисленных бабушкиных детей. И эту ораву надо было кормить. Хотя бы утром и вечером. Потому что днём никого не дозовёшься, не найдёшь: гоняют то по лесу, то на речку.
У московской бабушки всё не так. Она промывала яйца, по одному на человека, водой из под крана. Протирала каждое салфеткой, предварительно проверив его на свежесть. Для этого в стеклянную полулитровую банку наливала воды и по очереди опускала в неё сырые яйца. Если яйцо опускалось на дно - свежее. И его можно варить всмятку. Это целая, своего рода, эпопея-бабушка варит яйца всмятку. Дождавшись, когда вода закипит, бабуля сыплет в неё ложку соли. Размешивает, ждет повторного закипания. Затем каждое яйцо бережно, как что-то драгоценное, кладет на столовую ложку и аккуратно погружает в кипящую воду. И так происходит с каждым яйцом. Ждет, когда закипит вода. Как только начинается бурление, бабушка переворачивает песочные часы и следит за песком, как он сыплется вниз. Я тут же наблюдаю за этим важным процессом варки яиц в мешочек или всмятку. Бабушка всё делает молча, не обращая на меня внимания. Я для неё ничего не значу. Неопознанный объект. От женщины, которая пришлась не ко двору. Я есть. Рядом, но на меня никто не тратит своих эмоций. Все эмоции достаются младшему брату. Он свой. Он похож на отца. Ему все дифирамбы и восхищения.
Как только песочные часы отмеряют положенное время, кастрюля с яйцами ставится под холодную воду. На красивой тарелке яйца красуются в центре стола. Каждому подается блюдце, на блюдце специальная «рюмочка» - пашотница. Для меня это был дико. И интересно. Яйцо кладется в эту посудинку острым концом вниз. Рядом с блюдцем – ножик и ложка. Она по размеру похожа на чайную, но с расширенным концом. Надо ножиком аккуратно разбить тупую верхушку яйца, убрать скорлупу, сложив её на край блюдца. Я часто получала подзатыльник за то, что не так сооружаю отверстие для ложечки. Скорлупа лопается, содержимое начинает сочиться через край пашотницы, жидкий желток предательски оказывается на скатерти. У меня всё было не так! Руки тут же были в этом вязком желтке, потому что я, пытаясь скрыть свои неловкие действии, начинала пальцами подтирать медленно выползающее месиво из недоваренного яйца, облизывать пальцы, размазывая эту субстанцию и по лицу. Меня гнали в ванну умываться, больно вытирали мои руки и лицо жестким полотенцем, гнали, подталкивая в спину, снова за стол.
А надо было сделать так: проделав дырочку, взять солонку, слегка присолить внутренность скорлупы, странной ложечкой размешать всё, что внутри, и медленно, закатывая глаза от удовольствия, поедать эту мерзкую бело-жёлтую жижу. Я поедала. Тщательно очищая внутренние стенки скорлупы. Потому что одним яйцом никогда не наедалась. И не понимала, как это все молчат и не требуют у бабушки добавки. В это время бабушка мазала шоколадным маслом, тонким слоем, кусочки ароматного батона и подавала каждому в руку. Мне хотелось , чтобы слой масла был толстым, чтобы я смогла его съесть, а потом уже приступить к поглощению белого батона. Но масло так прочно вмазывалось в мякоть хлеба, что слизывать было уже нечего. Никто не роптал, все выходили из-за стола, благодарили бабушку за завтрак. Я молчала. Меня заставляли произнести это нелюбимое слово – «спасибо». А я, практически голодная, выдавливала его сквозь слёзы. За что опять получала подзатыльник и отправлялась в свой угол с игрушками.
Вот такие воспоминания о пашотнице и яйцах всмятку. У меня одно время были эти самые пашотницы. Я их приобрела и пыталась своих детей приучить есть яйца культурно. Но, видя, как мои дети мучаются и хотят быстрее разделаться с этим непослушным яйцом, ликвидировала их и перестала выпендриваться. Может быть я не права. Но перевоспитать меня было невозможно.