Чужая свадьба. Таёжные истории

                                    

   Охотился я в районе небольшой речушки, с характерным в наших краях названием, Адьба. Тайга не особо богатая и достоинство её заключалось в том, что туда было удобно добираться. В самом деле, 70 километров по трассе, затем два часа пешком по тайге до зимовьЯ, по сибирским меркам - пустяк. А с другой стороны:  чего уж там  Бога гневить - и зверь постоянно держался, и белки бывало в достатке, конечно, год на год не приходиться, но...  белковать можно. Соболь же, надо признать, встречался не часто.  ЗимовьЁ  стояло за речкой, на сопке, у  подножья которой,  круглый год тихо журчал не замерзающий родник с «живой» водой. Подниматься от родника к зимовью, тем более, тащить ведро воды, было трудновато и мы с напарником вдоль тропы  набивали на стволы деревьев  жерди, за которые потом брались рукой при подъёме.
 
  Зимой воду из родника использовали только для готовки, а для мытья – топили на печке в вёдрах снег.  Благо,  снега  вокруг было много - и весь он белый, чистый, слегка начинённый хвоинками сосны, словно сдобная выпечка - изюмом. Печка в избе стояла  большая, из железной бочки. Вернее, из её половины. Само превращение бочки в печку - дело не хитрое. Вначале - эта самая, половина, обычно нижняя, отделяется от верхней с помощью двух топоров: один топор режет метал, а другой - стучит по нему, а поскольку бить приходиться со всей мочи, то желательно иметь и запасной топор, потому что обух "битого" часто даёт трещину.

  Затем, уже отделённая, нижняя часть бочки переворачивается днищем вверх,  и в днище, тем же манером, делается отверстие для трубы. И на конец, в низу, вырубается отверстие для закладки дров. Остаётся приладить хоть какую - то дверцу, или заслонку - вот и вся технология. Такая печь хороша тем, что зимой  на ночь  можно набросать в неё толстых чурок  листвяка,  которые будут долго гореть, и можно подольше  поспать, не подбрасывая. А ещё, на неё можно поставить сразу несколько ведер со снегом - места хватает. С вечера загрузишь - а утром у тебя - два ведра тёплой, очень мягкой с плавающими  хвоинками, воды.  Какая роскошь! 

Интерьер зимовья - без затей, можно сказать:под стать печке.  Под потолком вокруг трубы висят на проволоке жерди для просушки одежды.  За печкой -  широкие нары, зимовьё просторное, позволяет. Слева от входной двери, оббитой изнутри войлоком, на подставке - ведро с питьевой водой, прикрытое фанеркой, на гвозде -  железная кружка. Дальше, на стене, немного повыше  прибита затейливая сухая ветка с торчащими вверх, обрезанными особым манером, короткими сучками - это наш канделябр. При необходимости в избе  можно  добавит света - свечи всегда имелись в наличии. На боковой стене - небольшое окно, возле которого примостился грубо сколоченный стол. У стола, постоянно падающая скамейка, всё руки не доходили  довести до ума. В торце стола, справа – засиженная до блеска толстая чурка, вместо табуретки.  Керосиновая лампа, то на подоконнике, то на столе.

  Красоты мало, но жить можно. Почему - то, в молодости не было желания нормально обустроиться; всё это придёт, но позже.  Правда,  внутри зимовьё  оббито светло - коричневым тарным картоном - мой напарник не поленился притащить с работы целый рулон. Иван работал на Братском лесопромышленном комплексе , где этот самый картон в те годы и выпускался.   На стенке в изголовье топчана самодельная полочка, на которой хранятся шахматы, транзистор: какая - никакая, всё же цивилизация. Там же находятся простые, но необходимые лекарства   и  бутылка спирта.

  А красота – она на улице. Особенно ночью, зимой.  Выскочишь по малой нужде в валенках, на босу ногу, в нижнем белье.  Стоишь, продрогнешь, надо бы уже и в тепло возвращаться. но что -  то держит.  Не можешь  оторваться от этой неземной красоты. И ночная тайга - заснеженная, загадочная  -  в голубом лунном свете, и необыкновенно  яркие  звёзды во всё небо, прямо  над   головой,  и погружённые в дрёму  вековые сосны – всё  это чарует,  манит и никак не отпускает.

  Зимовьё стояло в сосновом бору, и когда-то здесь жили вздымщики, которые  заготавливали живицу. От них нам бочки и остались.  Вздымщики давно отсюда убрались, и даже дорога, по которой они уехали, сильно заросла и стала совсем  не проезжей.  Теперь хозяйничали  здесь мы с Иваном.  Охотился я с лайкой -  крупным кобелём черной масти с белой грудью и таким же белым животом,  по кличке  Чалдон.  Чалдонка был верным, преданным псом. Дети дома катались на нём верхом,  и что бы они не вытворяли,  он никогда себе не позволил выразить ни малейшего неудовольствия. 

  Уходя в тайгу,я брал отпуск. Так поступали все охотники, которые подписывали договор с зверпромхозом на промысел. Иван же каждый отпуск ездил к матери на Орловщину, в деревню Поныри. Ночи зимой в тайге длинные, так что я всё знал и про Поныри, где шли во время войны страшные бои - не слабее чем у Прохоровки - так утверждал Иван - и про всю его многочисленную родню. Как, впрочем, и он знал не меньше моего и о моей деревне, и о моих родственниках.  В договоре  на промысел Иван был вписан как напарник(по технике безопасности одного в тайгу не отпускали). Конечно,  какую - то часть своего продолжительного северного отпуска  Иван выкраивал на  тайгу, но этого было мало и наступало время, когда он появлялся в зимовье только в выходные - что ни говори,  а были и свои плюсы в том, что охотничий участок находился в относительной близости от города.
   
  Мой напарник привозил свежий хлеб - какой же он, всё - таки, вкусный - свежий хлеб! Сухари надоедают, а лепёшки стряпать я не хотел. Я Ивана ждал и даже ходил его встречать к Тулунскому тракту. Он приезжал обычно в пятницу к вечеру. Я забирал у него часть поклажи - и мы уже в сумерках отправлялись к зимовью. Идти по тайге, даже в сумерках, но по свеже - протоптанному следу, который отчётливо темнеет на снегу, да ещё и вдвоем, делясь новостями, куда веселей, чем плестись одному. Мы это никогда с Иваном не обсуждали, но какие-то вещи понятны и без разговоров.  Чалдонка встречал  Ивана с неподобающим его возрасту и статусу щенячьим восторгом. Иногда,  мне казалось, что он напарника больше любит, чем меня, и я даже немного обижался на своего четвероногого друга. Но, как оказалось, обижался  зря.

  Как - то в один из выходных, я  как обычно, встретив, напарника, на другой день с утра ушёл на тракт и уехал в город помыться.  Чалдонка, видя, что ухожу я без ружья, очень спокойно меня отпустил - за мной не увязался. Но  наотрез отказался идти с Иваном охотиться. Он всё ждал меня у зимовья, а к вечеру, не дождавшись, побежал по моему следу на Тулунку. И так он бегал всю ночь. Об этом мне рассказал Иван , когда я вернулся из города. Правду сказать, мы оба были удивлены поведением собаки, ведь к Ивану он относился очень хорошо - мы  это знали. Но ещё я знал, что Чалдонка был беззаветно предан своему хозяину и его близким. Он был  трудяга, но с годами проявилась проблема. Мой верный помощник потерял интерес к белке - стал облаивать  несколько штук   в день и считал, что этого достаточно.  Себе на перекус.

  Чалдон был зверовОй собакой. Белка его уже мало интересовала. Его интересовал сохатый, изюбрь – вот тут его охотничья страсть проявлялась в полной мере. Как – то  мы с ним сошли с привычного маршрута - ушли в противоположную  от Тулунского тракта сторону, где раньше охотиться не приходилось. Прошли сосновые бора, прошли спелый осинник, впереди весело и дружно забелели стволами берёзки.  Мы вышли в березняк, разбавленный мощными осинами и небольшими ёлочками.  Где – то  впереди  залаял Чалдонка.  Лай был еле слышен. Что-то прихватил, но далеко. Я отправился на поиски.  Через какое - то время лай  стал слышен отчётливо, и я понял:  лает он не на белку. Всегда можно понять: на кого лает твоя собака. Иду на голос - и понимаю:  лает на зверя. Зарядил пули. Никак   Чалдонка  с  Мишкой  схватился. Дело было по чернотропу и Мишка ещё не лёг.

  И в самом деле, когда я подошёл,  мне показалось, что в низу, в лощинке  Чалдон  носится за  медведем, а медведь – за  ним. В общем, носятся друг за другом – и ор стоит сумасшедший. Яростный лай, фырканье, храп, какое - то бурчанье и фуканье, тяжёлый топот, треск кустов и не понятное  мелькание среди этих кустов. В следующий момент я увидел, что  мой пёс  воюет с сохатым.  Мощный рогатый красавец,  нападал на  кобеля  и пытался его затоптать, делал отчаянные попытки поднять на рога, при этом он громко фыркал и что – то угрожающе бормотал.

  Чалдон  заходился в яростном лае, увёртывался и тут же налетал на обидчика, пытаясь его цапнуть.  Он носился  с лаем вокруг лося, и тому приходилось крутиться на одном месте, поворачиваясь постоянно головой к собаке. Когда лосю надоедала эта карусель, он бросался на собаку. Чалдон, понимая, что дело не шуточное, со всех ног пускался наутёк. Лось нёсся вдогонку, круша всё на своём пути. Но как только он останавливался, Чалдонка с яростным лаем набрасывался на врага, и опять начиналась карусель. В общем, в лощине происходила схватка не на жизнь, а на смерть. А в это время, справа от лощины, чуть повыше на косогоре метрах в пятидесяти, стояла стройная, тонконогая   красавица  лосиха и спокойно общипывала  сухие, сохранившиеся на  кустах,  листики. Общипав один кустик, она, как - то деловито, подходила ко второму. Меня осенило: это же лосиная свадьба!

  Всё происходящее казалось, просто,  невероятным. Ведь, весь сыр – бор,  из – за неё, из - за невесты. Из - за неё самец - лось  схватился с собакой, рискуя своей рогатой головой. А иначе, просто  пустился  бы  на утёк.  И она, ведь, слышит этот яростный собачий лай,  видит  всё, что там происходит,  и  - хоть бы что!? Пощипывает себе листики и никакого дела ей нет, до происходящего рядом "светопреставления". Почему, в конце концов, не испугалась? Почему не убегает? Почему так хладнокровно относится к судьбе избранника? Сколько же раз возникали у меня в тайге - эти самые, "почему?" Сколько же тайн, сколько нам не ведомого хранит в себе природа? Хранит в себе тайга? 
   
  Видя, что я не стреляю,  Чалдонка   подбежал ко мне,  уставился на меня своими умными собачьими глазами, в которых  отражалось непонимание и вопрос:  «Что происходит? Стрелять – то кто будет?  Пушкин?»  Что я ему мог ответить?  Собаке, даже такой умной,  как  Чалдон  не объяснишь, что у лосей тоже бывают свадьбы.  А мы с ним, на лосиной свадьбе оказались - не званые гости.  И  нападал он сейчас, не на кого – нибудь,  а на жениха, а тот  защищал - невесту.  Свадьба у них! Тут если и стрелять – то в воздух.  Салютовать!  Что я и сделал. 

  Брачующиеся дружно дали дёру.  Чалдонка  после  выстрела бросился вдогонку за сохатым. Он, судя по всему, так ничего и не понял.  Правда, погоня его закончилась безрезультатно,  на этот раз остановить зверя ему не удалось.    Больше того,  с тех пор,  Чалдонка  ни  разу не задержал зверя до моего подхода.  Он находил, лаял,  но подойти на  выстрел мне не удавалось.  Как только я приближался,  Чалдон  бросал сохатого и подбегал ко мне.  Видимо, издалека слышал мое приближение. Сохатый тем временем спокойно уходил.  Чалдон опять догонял, но теперь лай раздавался далеко. Я, иногда, ещё пытался подойти, но чаще - и не пробовал, всё равно бесполезно.

  Знакомые охотники меня корили, за  то, что собаку испортил.  ЗверовАя лайка в Сибири ценится. Сам  же  я  никогда не сожалел  о  случившемся, разве что перед Чалдонкой - виноват. Но в жизни всегда приходится выбирать. Не на облаке живём - на земле грешной. Я не раз в тайге добывал зверя, приносил мясо, особенно в девяностые, когда ни мне, ни жене не платили зарплату, и жить приходилось с тайги.                                                                
Но этот случай в моей памяти стоит особняком. Он мне дорог как трофей особого качества, и хранится он не на стенке в прихожей, а в моей памяти и в моей душе, и является для меня самого - свидетельством моей искренней верности и привязанности к удивительному чуду природы, сибирской Тайге.