Стеллер - трагедия русской истории. Часть вторая

     О необходимости опубликования большой работы о Камчатке в Академии заговорили, когда на престоле оказалась дочь Петра Елизавета Петровна, а Петербургскую  Академию возглавил  Кирилл  Разумовский, что   явилось символом  «патриотического реванша» состоявшегося и в науке. 
     Было признано, что Академии нет необходимости печатать одновременно две монографии о Камчатке  - и С. П. Крашенинникова, и Г. В. Стеллера. Преимущество решили  отдать  труду Крашенинникова, поскольку он на три года раньше прибыл на Камчатку, да и проехал по полуострову гораздо больше. При этом  ему было поручено включить в свою книгу все полезное, что он извлечет из трудов Стеллера.
     В предписании канцелярии Академии наук от 1 марта 1751 года указывалось: «Понеже профессор Крашенинников был в самой Камчатке и прислал описание оной в Академию, которое ему ныне надлежит пересмотреть вновь, и те места, о которых покойный адъюнкт Штеллер в «Описании» своем упоминает, а оного нет в «Описании» оного Крашенинникова, то их внесть либо в самой текст, или сообщить оные в примечаниях с прописанием авторова имени».

     Крашенинников добросовестно исполнил это поручение. Вот почему в его монографии  оказалось более пятидесяти ссылок на труд Стеллера. Именно из-за этого руководители Санкт-Петербургской Академии наук в течение долгого времени считал, что в России в особом издании книги Стеллера о Камчатке нет необходимости, поскольку наиболее ценное из этого труда уже опубликовано.
Нужно ли говорить, что такое отношение к труду Стеллера еще в середине XVIII века не понравилось многим немецким ученым, почему  и возникло желание опубликовать монографию Стеллера отдельным изданием.

                                    *
                                                         
     На земле Камчатского полуострова произрастала многолетняя трава «агататка», имевшая особую ценность в глазах россиян. Дело в том, что сок ее содержит некоторое количество сахара, и казацкие «химики» быстро разработали соответствующую технологию переработки (разумеется, не для производства сластей).
     Государевы целовальники столь же быстро оценили это техническое «достижение» и производство водки из агататки превратилось в «золотую жилу» для русской казны. Триста казаков и рота солдат, составлявших в то время гарнизон Камчатки, получали свое жалованье исключительно из водочных сумм. Более того, рассчитавшись с казаками, кабатчики нередко отправляли в центр тысячные суммы чистых доходов, не говоря уже о том, что  собираемый ясак полностью шел в пользу казны без каких-либо удержаний  на местные нужды.

     В результате появилась специальная работа Крашенинникова «О заготовлении сладкой травы и о сидении из нея вина». Государство не оставило своим вниманием казацкое изобретение. В Петербурге по проекту В. Беринга, составленному после Первой Камчатской экспедиции, планировали наладить на Камчатке масштабное производство казенного вина из «сладкой травы». Накануне Второй Камчатской экспедиции Берингу был вручён сенатский указ, в котором говорилось: «К тому ж вино сидеть на Камчатке ис тамошней слаткой травы, и цену налагать не весьма тягостную, но умеренную, также и того надзирать, чтоб тамошней народ  до смерти не опивался».
     Стеллер повторил опыты Крашенинникова. Оценивая качество водки из «сладкой травы», он, сам, будучи  знатоком и ценителем алкогольных напитков, писал: «Эта водка обладает, между прочим, такими особенностями: она очень нежна, содержит в себе много кислоты и, следовательно, чрезвычайно вредна для здоровья, очень сгущает кровь, сильно на нее действует и придает ей черный цвет; водкою этой можно пользоваться для травления железа и гравирования на нем. Пьющие эту водку очень быстро хмелеют, а, придя в состояние опьянения, становятся безумными и буйными; лица их при этом синеют. Тот же, кто выпьет ее хотя бы немного чашек, мучается затем всю ночь самыми странными  и несуразными фантазиями и сновидениями, а на следующий день становится таким робким, опечаленным и беспокойным, как если бы он совершил величайшее преступление.

     Это состояние побуждает туземцев прибегать к новому опьянению, и случается, - я это видел собственными глазами,  что они на следующий день вновь пьянеют от стакана холодной воды, что бывают не в силах устоять на ногах».
     Относительно технологии производства водки Стеллер писал: «Сама водка приготовляется следующим образом: на 2 пуда сладкой травы выливают 4 ведра теплой или тепловатой воды, кладут для брожения в сосуд либо остатки предшествующей дистилляции, отчего напиток получает, впрочем, неприятный запах или привкус, либо ягоды жимолости; от этого настой приобретает очень большую крепость, становится приятнее,  и дает большое количество водки; или же всю смесь ферментируют окисленною мукою; спустя 24 часа ее подвергают перегонке и получают ведро водки.

     Свен Ваксель, - спутник Стеллера по путешествию к берегам Америки, ознакомившись с действием «агататовки», был восхищен. Подумать только: напьешься пьяным вечером, проспишься, утром выпьешь пару стаканов обычной воды и снова пьян! Правда, позднее он все же впал в сомнение насчет полезности для здоровья сего напитка. Свои подозрения он решил проверить опытом. Серебряный рубль был опущен в штоф, и на следующий день оказалось, что монета стала совершенно черной. Судите после этого сами о химическом составе «агататовки».
     Что же касается экспериментатора, то он глубокомысленно констатировал, что «напиток этот не может быть особенно полезен для здоровья», то есть некоторую полезность «агататовки» для здоровья он все же не исключал.

                                   *

     Командору Берингу и капитану Чирикову поручалось построить в Охотске или на Камчатке,  где будет  найдено  более удобным,  два корабля, на которых  отправиться «для обыскания американских  берегов,  дабы они всеконечно известны были». Причем  считали, что эти берега расположены где-то невдалеке от  Камчатки. 
     Достигнув  берегов,  «на   оных побывать  и  разведать подлинно,  какие на них народы,  и как то место называют,  и подлинно ль те берега американские». Затем предписывалось плыть  вдоль  них,  «сколько  время и возможность допустит,  по своему рассмотрению,  дабы к камчатским берегам могли  по  тамошнему  климату возвратиться; и в том у него (т. е. у Беринга) руки не связываются, дабы оный вояж учинился не бесплодной, как  первой».

     4 мая 1741 г. Беринг собрал на совет всех офицеров и астронома де ла Кройера для выработки плана предстоящей экспедиции к берегам Америки. Чириков, еще при назначении его в экспедицию настаивал на поисках Северной Америки между параллелями 50 и 65° северной  широты,  хотел доказать, что Америка находится «не весьма далече от Чукотского восточного угла. А если уж искать Америку в более южных широтах, то считал, что от Петропавловска надо идти прямо на восток. Офицеры «Св. Павла» поддерживали Чирикова.
     Де ла Кройер же настаивал на плавании курсом на юго-восток  до 46°, где на карте, составленной его братом, профессором Делилем, значилась «Земля да Гамы», неизвестно когда и кем открытая. Еще в Петербурге Делилю удалось включить  поиск «Земли да Гамы» в инструкцию Берингу.
 
     Г. Стеллера Беринг  взял в плаванье по формальным соображениям, поскольку среди экипажа «Св. Петра» не было «рудознатцов и пробовалщиков», которых он должен был иметь но инструкции Сената для поисков руд и минералов.
     Научными исследованиями ни сам  Беринг, ни тем более другие офицеры «Св. Петра» особенно не интересовались. Они смотрели на Г. Стеллера несколько свысока, поскольку он был лишь адъюнктом, а не профессором. Но Стеллер  был честолюбив, строптив и жаловался на самого командора: «Во всем принят не так, как по моему характеру принять надлежало, но яко простой солдат, и за подлого от него Беринга, и от прочих призван был, и ни к какому совету я им, Берингом,  призван не был».
Одним словом,  Стеллер, не считаясь с именами и титулами, мог  за себя постоять.

     В июне 1741 года пакетботы "Святой апостол Петр" под руководством Беринга и "Святой апостол Павел" под командованием Чирикова отправились к берегам Америки.
Беринг напрасно утюжил Тихий океан в тщетных попытках найти пресловутую "землю да Гамы".  Исследователи пишут, что 20 июня, после двух недель плавания в сильном тумане корабли потеряли друг друга. После нескольких дней взаимных поисков со стрельбой из пушек Беринг и Чириков направились к берегам Америки каждый своим курсом.

                                     *

     Потеря надежд на обнаружение «земли да Гама» и судна Чирикова были не единственными причинами, заставившими Беринга изменить курс. Из 102 бочек воды осталась только половина, вернуться в Петропавловск надлежало не позже конца сентября, если будет найден берег Америки. Но его не было...
     Беринг даже  не подозревал, что находится рядом с грядой островов, которые уже посетил Чириков. Доводы Георга Стеллера, наблюдавшего в море чаек, говорившего, что где-то рядом должна находиться земля и необходимо повернуть на север, не возымели никакого действия на озабоченного  капитан-командора,  даже наоборот – вызвали только его раздражение.
     И всё же 14 июля флотский мастер Софрон Хитрово после длительного совещания внес в судовой журнал следующую запись: «Понеже мы, по выходе нашем из гавани, на означенный курс зюйд-ост-тень-ост имели плавание не токмо до 46, но и до 45 градуса, однако ж никакой земли не видели... Того ради положили переменить один румб, держать ближе к норду, то есть идти на ост-норд-ост...».

     Пакетбот «Святой апостол Петр» пошел к северным широтам, и уже через день Стеллер увидел очертания земли. Утром при ясной погоде все сомнения отпали. После полутора месяцев  плавания 16 июля «Святой Петр» оказался у берегов Америки. Ввиду слабости ветра пакетбот смог приблизиться к берегу лишь 20 июля и  бросил якорь у небольшого острова, названного Берингом островом Святого Ильи (ныне остров Каяк) на 59°40' северной широты.

                                          *

     Возбуждённый этим событием Стеллер писал: «Всякому легко  вообразить, как велика была радость всех, когда мы, наконец, увидели берег, со всех сторон сыпались поздравления капитану, до которого более всего относилась честь открытия».  Лишь Беринг по непонятной причине не разделял всеобщего ликования. Участники плавания говорили, что  успешное его завершение  не вызвало у Беринга никаких положительных эмоций, - он был чем-то озабочен и не выражал никакой радости.
     Поведение в эти дни Беринга не поддается логическому объяснению. Ясно лишь одно, что он был шокирован произошедшим, - и ложными представлениями о земле де Гама,  и тем, что расстояние до американских берегов вместо ожидаемых 100 или 200 миль оказалось  более двух с половиной тысяч миль или более четырёх с половиной тысяч русских вёрст.

     Дело в том, что  накануне Великой Северной экспедиции он в своих предложениях Адмиралтейств-коллегии сам  же писал, что «… Америка или иные, между оной лежащие земли не очень далеко от Камчатки, например 150 или 200 миль быть имеют. … И буде подлинно так, то можно будет установить торги с тамошними обретающимися землями к прибыли Российской империи …». При этом  изъявлял  готовность  отправиться вторично на Камчатку, чтобы исполнить нереализованное поручение Петра Великого, - «обозреть положение американских берегов».
     Адмиралтейств-коллегия своим указом конкретизировала и детализировала задачу, поставленную перед Берингом. При этом руководствовались его заверениями, что эти берега расположены недалеко от  Камчатки. Инструкцией Адмиралтейств-коллегии от 28 февраля 1733 г. было  четко указано, что  должна была выполнить экспедиция, прибыв к берегам Америки. При этом не исключалось, что экспедиция может продлиться два года, - «Ежели паче чаяния, за коим случаем осмотреть и описать в одно лето не допустит вам время, о том пути обстоятельно репортовать, а самим не дожидая указу, следовать и во окончание то приводить в другое лето...».                                                      

     На берег был отправлен лангебот под  командой мастера Софрона Федоровича Хитрово. Ему было поручено разведать побережье и разыскать источник пресной воды. С ним отправились подштурман, квартирмейстер и девять рядовых матросов.
     Судя по всему,  Беринг не намерен был здесь задерживаться и воспротивился требованию  адьюнкта Стеллера отпустить его на берег. Только благодаря его настойчивости   ему это все же  удалось. Он писал позже, «что ласковыми словами ничего учинить не мог, употребил уже жестокие слова ему, капитану командору Берингу».  По сути дела самовольно, вопреки запрету он спустил на воду малую шлюпку, намереваясь плыть к берегу. Беринг отступил, -  послал для его сопровождения казака Фому Лепехина.

     Однако возможность заняться сколько-нибудь серьезными исследованиями ему так и не была предоставлена. Попросив через возвращавшихся на корабль матросов, чтобы ему на некоторое время дали ялбот (малую шлюпку) и несколько человек команды, Г. Стеллер получил ответ Беринга, что он должен как можно скорее явиться на корабль, так как его не станут ожидать и оставят на берегу.  Позднее он негодовал по этому поводу,  говоря, что на подготовку экспедиции ушло 10 лет, а на исследование ему дали лишь 10 часов, будто и приходили только «для взятия и отвозу из Америки в Азию американской воды».

     Жителей острова ни Стеллер с Лепехиным, ни Софрон Хитрово с матросами, занимавшимися набором воды,  не встретили, но Стеллер обнаружил два непогасших костра, погребок с запасами копченой рыбы и хозяйственными принадлежностями. А Хитров  нашел  «юрту, состроенную из досок тесовых, в которой  пол был вымощен досками, а вместо печи складена в  углу каменка». Все это  явно свидетельствовало о заселенности острова, обитатели которого при появлении корабля, по-видимому,  попрятались и наблюдали за пришельцами из укрытия. С некоторыми из найденных предметов  Стеллер отослал  Лепехина для передачи их  Берингу через матросов, набиравших воду, в качестве образцов сделанных находок.

                                     *

     В литературе можно встретить множество объяснений, которыми исследователи пытаются оправдать поведение Беринга. Писали, что в  прилежании Берингу было не отказать, но, вероятно, он встал перед труднейшим выбором: донести ли до конца крест первооткрывателя и исследовать с таким трудом найденную землю, или не рисковать экспедицией и немедленно отправиться обратно с призрачной надеждой вернуться сюда с третьей экспедицией .... 
     Что Беринг был  предусмотрительней всех своих офицеров, -    умудренный долгим опытом мореплавания, пожилой, стремившийся к этой цели 9 лет, и  наконец,  её достигший, он сознавал, что необходимо было еще и возвратиться. «Почем было ему знать, не задержат ли их здесь пассатные ветры?  Берег им незнаком, провианту   на перезимовку не хватит…».
     Другие  писали еще более высокопарно: «Для России Беринг сделал все, что мог, он не имел права более рисковать жизнью людей. Не мог тратить драгоценное время на картографические исследования, поиск городов европейских и изучение быта аборигенов…».

     Были  и такие, кто  полагал, что капитан-командор решил следовать другой части инструкции, где говорилось: «Ежели паче чаяния, за коим случаем осмотреть и описать в одно лето не допустит вам время, … во окончание то приводить в другое лето...».  И приняв это решение, он  уже был  непреклонен, приказав задержаться ровно настолько, насколько необходимо для пополнения запасов воды.
     Пока команда занималась заготовкой воды, Стеллер делал работу, для которой и был рожден на этот свет - он исследовал. Натолкнувшись на натоптанную тропу, он буквально стремглав бросился на поиски людей. Сопровождавший его казак Фома Лепехин пытался его удержать:
     - Навалятся ватагой, не отбиться. Вишь, как срублено (об ольховом пруте). Не иначе ножом, либо топором. Давай к своим. Ведь убьют здесь, али в полон возьмут. Пропадем. - На что Стеллер резонно ответил:
     - Дурак. Здесь есть люди, их надо найти.

     Упорство было частично вознаграждено - они набрели на кострище аборигенов и если бы не ландшафт и растительность Стеллер  готов был поклясться, что это стоянка камчадалов.
     Еще одна загадка поджидала его, когда он натолкнулся на яму, подобную тем, в которых камчадалы квасили рыбу: четыре шага вдоль, три поперек - в два человеческих роста. Но... рыбьей гнилью не пахло. С риском, что их рано или поздно обнаружат, Стеллер спустился в яму - это оказался подземный амбар, в котором стояли берестяные сосуды в два локтя высотой, набитые копченой лососиной, в других - чистая сладкая трава, лежали груды крапивы, связки сосновой коры, веревки из морской травы необыкновенной прочности, стрелы, превосходившие по длине камчатские (хорошо оструганные и выкрашенные в черный цвет). По их поводу Лепехин заметил: "Не иначе татарская или тунгусская".

     Они прошли еще версты три в надежде встретить жителей, пока не увидели струйку дыма. Но добраться до этого огня им так и не удалось - по пути Стеллер увидел стаю птиц, породу которых он никак не мог определить. Поэтому  попросил Лепехина подстрелить одну из них. При звуке выстрела, с той стороны куда стреляли, раздался человеческий вопль.
     Стеллер бросился туда, но там никого не было, хотя трава была примята, словно там кто-то стоял. Вероятно, кто-то из местных все время их сопровождал или, в крайнем случае, натолкнулся на них только что и в недоумении наблюдал незваных гостей. Выстрел напугал его. Этот выстрел принес еще два результата - подстреленная птица оказалась ранее неизвестной науке, и ее первооткрывателем явился он - Георг Стеллер. 
     На звук этого выстрела пришел матрос, отправленный на их поиски - пора было возвращаться... Но за это короткое время Стеллер успел собрать 160 видов местных растений, взять образцы домашней утвари, ознакомиться с покинутыми жилищами. Уже на следующий день на другом острове Алеутской гряды экспедиция натолкнулась на американских индейцев.

                                       *

     Встревоженный такой новостью Беринг неожиданно проявил несвойственную ему решительность. Не дождавшись приемки полного запаса пресной воды (около четверти бочек оставалось еще пустыми), без обсуждения этого решения на совете  офицеров, он  приказал сниматься с якоря, чем вызвал недоумение всего экипажа.
     В течение  трёх недель плавания вдоль берегов юго-западной оконечности Аляски с её «безлесными и пустынными островами», на одном из которых  похоронили  первую жертву экспедиции, - матроса Никиту Шумагина, Стеллер по воле Беринга  был практически лишён возможности  высадиться на берег.
     Пишут, что  Беринг всё это время был угрюм и молчалив. Особую досаду вызывало у него поведение неугомонного Стеллера. Его пребывание на судне "Святой Петр"  вылилось в эти дни в постоянный и непрерывный конфликт с Берингом и его помощниками.
      После 20 июля ему было вообще  запрещено высаживаться на берег для проведения исследований, хотя  члены команды неоднократно видели американских аборигенов и даже общались с ними. Не принимались во внимание и многие справедливые замечания и советы  Стеллера, о чем он не раз писал в своем "Дневнике...".

     Читатель, должно быть, знает, что на обратном пути из Америки пакетбот «Святой Петр» потерпел крушение у цепочки островов в Тихом океане, и на одном из них экипаж судна прожил в невыносимо трудных условиях более девяти месяцев. Впоследствии эти острова назовут Командорскими, а остров, где нашли свою могилу многие члены экипажа и сам командор, - островом Беринга.
     Люди страдали от цинги. Пока земля была покрыта снегом, в поиске спасения  раскапывали снег и искали брусничные листья. Найдя их, отваривали в кипятке,  и пили этот настой вместо чая. Как только сошёл снег и из земли стали появляться  растения, стали собирать различные травы.
     Неоценимую  услугу  при этом оказал выжившим Георг Стеллер,  который показывал разные травы, из которых  готовили чай, а некоторые употребляли в пищу, что приносило заметную пользу здоровью.

     Стеллер и здесь нашел себе занятие по душе - за время пребывания на острове, впоследствии получившего имя Беринга, он описал 220 видов растений, наблюдал морских котиков, сивучей. Его огромной заслугой явилось описание морской коровы - животного из отряда сирен, впоследствии полностью истребленной и оставшейся только в описании Стеллера.
     Пережив трудную зиму, выжившие члены экипажа из остатков разбитого штормом "Святого апостола Петра" построили маленькое суденышко, на котором 26 августа 1742 года  вернулись в Петропавловскую гавань.

     Отправив в Академию подробный отчёт о плавании к берегам Америки, Георг Стеллер оставался на Камчатке, выполняя там научные исследования, ещё три года. В подготовленной к публикации работе «Описание земли Камчатки» он в частности писал: «чукчи рассказывают, что на материке, на востоке, напротив Чукотского мыса, живет народ, совершенно похожий на русских и соблюдающий все русские обычаи, народ, который имеет, например, русские «кутоки», или скрипки, на которых он играет, народ, который пляшет как русские.
     Рассказывали также, что эти люди отличаются большою физическою силою и отпускают себе длинные бороды….  Возможно, что некоторые кочи, которых считали без вести пропавшими или погибшими в море, были отнесены противными ветрами к берегам Америки, где они для своих надобностей разыскали железную руду, выплавили ее и добытое таким образом железо употребили для своих поделок.
     Быть может, некоторым из этих людей посчастливилось действительно попасть на Камчатку».

     Якуб Лендинау, находившийся в это время на Камчатке, когда-то направленный Миллером в качестве соглядатая за своим, как он считал, соперником Фишером, обратился к Миллеру с письмом, в котором просил, чтобы ему разрешили перейти под руководство Стеллера.
     Миллер разрешил, явно рассчитывая, что это даст ему возможность быть в курсе всех действий Стеллера, и Стеллер руководил им вплоть до 1745 года. Именно в эти годы  Линденау написал основные работы по этнографии народов Сибири, которые вошли в его книгу «Описание народов Сибири. Первая половина XVIII века».

     В марте 1745 года пришел приказ Академии о завершении работ академического отряда экспедиции. Незадолго перед этим между Стеллером и новым комендантом Большерецка мичманом Хмелевским (тоже, к слову сказать, зимовавшим на необитаемом острове)  разгорелся горячий спор.
     Нельзя не сказать, что в глазах столичного руководства Василий Хметевский был  заслуженным и авторитетным человеком. Во Вторую Камчатскую экспедицию он был определён по его личной просьбе ещё в 1734 году. Состоял адъютантом у капитан-командора Витуса  Беринга. 1 января 1738 года  был произведён в звание штурмана, в декабре 1741 года произведён в мичманы.

     По возвращению в 1742 году на Камчатку Хмелевский в составе Южного отряда экспедиции под руководством  М. Шпанберга  плавал к Японским островам, исследовал остров Хоккайдо.  В 1743—1744 годах на шлюпе «Большерецк»  вместе с помощником Андреем Шагановым выполнил первую глазомерную съёмку северного берега Охотского моря - более 1500 километров, - от Охотска до устья Вилиги (Гижигинская губа), затем описал часть (600 километров, от реки Кахтаны до Большерецка) западного взморья полуострова Камчатка, составил первые карты этих районов.
     Нельзя не сказать, что спор с Хметевским  вследствие своего темпераментного взрывного характера затеял сам Стеллер. Он первым  написал в Сенат  ноту протеста о   злоупотреблениях мичмана,  обвинив его в том, что он не исполняет правительственных распоряжений и притесняет туземцев.
     В свою очередь Хметевский  обвинил Стеллера в том, что он подстрекал туземцев к восстанию, самовольно, никого не спросясь, отпустил камчадалов, главных зачинщиков бунта против русских. Сенат приказал иркутской провинциальной канцелярии задержать и  допросить Стеллера.

     Непросвещённый читатель может подумать, что здесь столкнулись мнения жестокого администратора и представителя науки - мягкого и жалостливого гуманиста. Однако такое представление было бы неверным. Вот, что предлагал Стеллер  Сенату: «Надлежит, по моему мнению, … чюкоцкой народ искоренить, хотя не весь, но только стариков и тех, которые ружье носить могут, чтоб сей непокорливой народ о российских людях лучшее мнение имел». Какова  жалость? Так что предметом спора было нечто иное, впрочем, -  не вполне ясное.
     А дальше начинается довольно странная, и как нам кажется так и не разгаданная исследователями  история, продолжавшаяся два года.
                                                                        
                                        *

     Из Якутска Г. Стеллер  выехал в 1745 г., как только установилась навигация. В Иркутске его ждала неприятность: вице-губернатор Л. Ланг потребовал у него, по предписанию Сената, объяснений по поводу освобождения арестованных камчадалов. Донос об этом в Сенат поступил от мичмана В. Хметевского, с которым, как уже говорилось, у Г. Стеллера, чувствительного к уколам самолюбия и  обладавшего вспыльчивым характером, произошла на Камчатке ссора, после которой они стали писать друг на друга доносы.
     Представленные Стеллером иркутскому губернатору  Л. Лангу разъяснения были признаны им достаточными.  Он был отпущен и не спеша поехал в Петербург, а в Сенат более чем через месяц после отъезда Г. Стеллера  поскакал нарочный с письмом, в котором говорилось, что Иркутская канцелярия, допросив адъюнкта Академии наук Георга Стеллера,  не нашла за  ним никакой вины.

     И вот здесь возникает первый вопрос. Что, разве иркутский вице-губернатор Ланг был таким нерасторопным и необязательным человеком? Так ведь нет, пишут, что он проявил себя как умный и деятельный администратор, - подготовил целый ряд проектов по улучшению управления краем, ясачным сбором, и даже пытался бороться со злоупотреблениями и казнокрадством.
     К слову сказать, Миллер в это время был на вершине славы, это был час его триумфа. Незадолго перед этим у него произошёл острый конфликт с адъюнктом Академии Михайлом Ломоносовым, сопровождавшийся рукоприкладством. Возмущенные академики – соотечественники Миллера потребовали разбирательства. 28 мая 1743 года строптивый адъюнкт был заключен под домашний арест.   
     Следственную комиссию, созданную Сенатом для расследования обвинений, возглавил князь Борис Григорьевич Юсупов.  В 1744 году по случаю переезда императрицы Елизаветы Петровны из Петербурга в Москву, он был назначен руководителем Санкт-Петербургской сенатской конторой. Во время следствия Ломоносов дважды отказывался давать показания, считая себя правым и несправедливо преследуемым.

     Следственная  комиссия постановила, что «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению    к комиссии, академикам, так и  в целом к немецкой земле он подлежит смертной казни, или, по меньшей мере, - наказанию плетьми и лишению прав и состояния».
     Правда, находившийся в Москве основной состав Сената, заслушав доклад Следственной комиссии, 12 января 1744 года постановил: «Оного адъюнкта Ломоносова для его довольного обучения от наказания освободить, а в объявленных им предерзостях у профессоров просить прощения», и жалованье ему в течение года выдавать «половинное».  Императрица утвердила это решение.   

     Иркутский вице-губернатор Ланг, разумеется, знал об этих новостях и конечно же  гордился  близким знакомством с таким человеком. Ведь в 1740 году Миллером была выполнена для  него обстоятельная рукописная работа  «История о странах, при реке Амуре лежащих».  Он  дал «с возможною точностью» описание не только Амура, но и впадающих в него рек и речек, подчеркнув, на что, по его мнению, следовало обратить особое внимание при заключении договора о границах.
     «Если китайцы думают, что по смыслу Нерчинского договора все впадающие в Амур реки и ручьи с их источниками должны оставаться за Китаем, - писал Миллер, - то стоит только  сослаться на свидетельство иезуитов, присутствовавших при заключении договора, чтоб показать несправедливость их притязаний... Составленный иезуитами протокол нерчинских переговоров, мимо желания составителей, содержит в себе известие в пользу России».

     Ту же цель, - служить «российской претензии в пользу» преследует и другая, написанная Миллером статья, - «Изъяснение сумнительств, находящихся при установлении границ между Российским и Китайским государствами в  1689 году».
     Сам Миллер писал об этих работах в своей автобиографии: «По имянному государыни императрицы Анны Иоанновны от 1 февраля 1740 года, так же и по сенатскому от 8 февраля того же года указам, сочинил я для господина статского советника Ланге некоторые известия в пользу его негоциации (то есть переговоров) с китайским двором ….».
     Мог ли Ланг отказать Миллеру, если он под каким-то благовидным  предлогом обратился к нему с просьбой задержать на какое-то время отправку сообщения о невиновности Стеллера в его обвинениях Хметевским?

     Правда, у читателя может возникнуть вопрос: а зачем это было нужно Миллеру?
Миллер, как и Гмелин не могли не обеспокоится  угрозой своему собственному   положению и престижу. Судя по информации, поступившей в Сенат и Адмиралтейств-коллегию от участников экспедиции к берегам Америки, и содержавшейся в послании самого Стеллера в  Академию, он в этом путешествии проявил себя истинным героем, неутомимым научным исследователем, по своему характеру способным преодолеть любые препятствия на своём пути.
     Ведь Миллер с Гмелиным должно быть ещё помнили о конфликте с ним в Енисейске в 1739  году, когда Гмелин  обвинял Стеллера в неумении работать без руководства, что он де неправильно определяет растения, рыб, птиц и пр.  Эти обвинения были изложены в «промемории»,  посланной Гмелиным  в Иркутскую провинциальную канцелярию. Что можно ожидать теперь,  с его прибытием в Академию?
     Читатели с ортодоксальными взглядами могут, конечно, со мной не согласится, но положение Миллера с Гениным становилось таким, что невольно привело их к решению сделать всё возможное, но не допустить возвращения Стеллера в Академию. Миллер был без сомнения тоже талантливым человеком. Среди прочих способностей он был мастером в решении подобного рода задач, знал,  как путём многоходовой комбинации решить такую задачу.

                               Продолжение следует