Олежкины истории

      7. О пользе честности

      – И что это ты взял в моду в последнее время во всём отпираться? – упрекает его мать. – Был ребёнок как ребёнок, а тут – на тебе. Как подменили.
      А то вы сами не знаете, думает про себя Олег. Действительно, раньше он особо никогда не таился, и, если случалось набедокурить, он не юлил и честно во всём признавался. Его, конечно, ругали и на время лишали привычного положения любимчика. Старший брат в таких случаях торжествовал – не всё же одному ему отдуваться. В школе у него не всё складывалось благополучно с учёбой, и от отца ему пророй крепко доставалось. Например, когда вдруг обнаруживался спрятанный в подвале дневник с двойками или с записями классной руководительницы. Брат её недолюбливает, и Олежку всегда удивляет, почему тогда он часто называет классным всё то, что ему нравится.

      Но вскоре всё возвращалось в прежнее русло, Олежкины проколы забывались, и жизнь текла своим чередом. И тут он вдруг решил пойти ещё дальше в своём чистосердечии. Потому, что в садике им сказали, что если говорить родителям правду и признаваться в том, что совершил нехороший поступок ещё до того, как это станет известно старшим, то можно и вовсе обойтись без наказания. Это открывало перед ним, как говорил какой-то дядечка по телевизору, широкие «проспективы». Олежка понимал, что под ними он подразумевал что-то вроде больших и хорошо освещённых улиц.

      Случай проверить это представляется довольно скоро. Обстановка на передовой складывалась крайне драматично. Понятие «драматично» было ему знакомо – это когда оба уголка рта опускаются вниз, как у одной двух театральных масок. Именно так сейчас и выглядел командир отряда осаждённых Юрка Черемных. «Немцы» наседали, а «наши», бывшие этими самыми осаждёнными, вынужденно заняли глухую оборону в районе сарая, не имея даже пути к отступлению.
      Пули – недозрелые жёлуди – угрожающе свистели над головой. Радист обречённо вызывал подкрепление, но сверху приходил только приказ держаться до последнего. И вот тут Юрка неожиданно нащупал выход из, казалось бы, тупиковой ситуации. Он приказал Олежке тайно зайти «немцам» в тыл, открыть оттуда беглый огонь и громко кричать разными голосами. В общем, постараться наделать побольше шума. Возникшим замешательством можно было бы воспользоваться для прорыва к кустам шиповника, откуда с помощью его увесистых плодов попытаться нанести урон силам противника. Или хотя бы ушиб. Идея была неплохой.
      Чтобы не терять времени и не оббегать весь дом вокруг, Олежка воспользовался подъездом – в их «десятке» все подъезды сквозные. Штука, весьма удобная для игры с преследованием или в ту же войнушку. Наверное, дом строили бывшие фронтовики.

      Оказавшись на другой стороне их дома, он осторожно выглянул из-за угла и уже хотел было открыть беглый огонь по противнику из своей двустволки, как вдруг обнаружил, что у него закончились пистоны. А бросать жёлудь без предварительного хлопка пистона правилами не допускалось. Он крякнул от досады и совершенно неожиданно для себя произнёс какое-то странное выражение, которое обычно употребляли футболисты в схожих ситуациях. Оно даже врезалось ему в память. Как ни удивительно, после этого стало немного легче. Досада быстро улеглась, уступив место поиску выхода из положения. Как быть?

      Первая мысль – кинуться обратно к своим и просить «боеприпасы» у них. Но это выглядело крайне несолидно, как-то уж совсем по-детски. C оружием в руках он чувствовал себя гораздо взрослее. Он выбрал другое решение. Быстро поднявшись по лестнице, он ткнул ружьём в кнопку звонка. Олежка вспомнил, что дома должны были оставаться пистоны, припасённые им на чёрный день. Бабуля обычно так говорит о паре банок сгущёнки, которые она прячет от внуков на нижней полке своего шкафчика. Сгущёнку они любят, особенно варёную. Странное это выражение – на чёрный день. Хотя бывают и красные, если вспомнить стихи Маршака про «седьмое ноября, красный день календаря», которые они в садике разучивали прошлой осенью, готовясь к утреннику.

      Дверь открылась. Он шмыгнул мимо слегка опешившей от его прыти бабули, бросив по дороге в комнату мимолётный взгляд на висящий на стене прихожей отрывной календарик. Число и день недели были чёрными, так что случай был вполне подходящий. Всё-таки правильные слова часто помогают в жизни. Он вспомнил про магическую фразу, произнесённую им минуту назад, и ещё раз утвердился в своей догадке.

      Пачка с пистонами лежала в заветном месте, в нижнем ящике стола, где отец хранит набор для надраивания латунных пуговиц на своём мундире. Олежка всегда, затаив дыхание, наблюдает, как он приводит в порядок свою форму. Происходит это по воскресеньям, накануне очередной рабочей недели, или перед дежурством. Это настоящее священнодействие, особый ритуал. Вот он пришивает к кителю белый накрахмаленный подворотничок, вот чистит ботинки, вот утюжит брюки – об их стрелки, наверное, можно обрезаться. Всё это делается с любовью, аккуратно и основательно. Но чистка пуговиц занимает особое место в этом ритуале. За этим кроется нечто чарующее и удивительное, оно в чём-то сродни движению рук фокусника. Нужно внимательно следить за ними. Потому как каждый раз ему кажется просто невозможным и даже волшебным возвращение былого глянца этим мутным, безжизненным медяшкам.

      Отец вставляет их в прорезь широкой алюминиевой пластины, сгоняет вместе, тщательно выравнивает, чтобы убрать ненужные зазоры, зажимает снизу рукой и начинает натирать зелёной пастой.
      – Что это? – как-то спросил Олежка.
      – Паста Гойи, – ответил отец.
      В этом ответе ему послышалось имя её владельца или изобретателя. Как паста Васи или Пети. Хотя это, наверное, вряд ли, поскольку он не помнит, чтобы эту пасту отец у кого-то когда-нибудь заимствовал. Да и пользоваться чужим он привычки не имел. Стало быть, изобретателя. Это, наверное, тот редкий случай, когда эта версия кажется ему несомненной. К тому же она косвенно подтверждается, правда, не так нескоро.

      Уже в школе он узнаёт о существовании испанского живописца, обладателя этой необычной фамилии. Зелёный, как утверждал экскурсовод в музее – один из наиболее любимых тонов этого художника. Он наверняка писал свои холсты с использованием изобретённой им пасты, услышав эти слова, догадывается Олег. То, что этой пастой можно прекрасно писать, и краска это довольно стойкая, Олег знал по себе. Он как-то украдкой пробовал это сделать на том, что было в тот момент под рукой – на брюках, и вышло неплохо. След от пасты почти не отстирывался.

      Этому заблуждению предстоит продержаться немало времени. Лишь в зрелом возрасте ему становится известно, что за названием пасты кроется всего лишь аббревиатура государственного оптического института – ГОИ. Какое разочарование! Но это произойдёт много позже, а пока Олег следит за руками отца – теперь он уже работает бархоткой. Через каких-то десять минут он убирает её и – алле оп! – от блеска потускневших за неделю пуговиц просто слепит глаза.
Вытащив пистоны, Олежка закрывает стол. Нельзя терять ни минуты – он принимается заряжать свою двустволку прямо на ходу. Но тут, как назло, закусывает один из курков. Олежка оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, за что можно было зацепиться и попытаться оттянуть его.

      Посреди гостиной стоит новенький холодильник. Бабуля не устаёт восхищаться им и постоянно бережно протирает его тряпкой, хотя он и так чистый. Не найдя ничего лучше, Олежка прикладывается курком к его верхнему краю и дёргает ружьё вниз. Курок, лязгнув, поддаётся и выходит из зацепления. Ура, задача решена, и можно теперь бросать по два жёлудя до перезарядки. Но что это белое упало на пол? А, понятно – небольшой кусок эмали. Олежка осознаёт, что немного погорячился, но скол не очень большой, и его почти незаметно. Но, всё ж, памятуя о последних откровениях воспиталки, он решается тут же во всём признаться. Он бежит на кухню.

      – Ах ты паршивец эдакий, – всплёскивает руками бабуля, глядя на свежее увечье на дверце своего любимца. – А ну-ка давай сюда эту хлопушку несчастную. И чтобы я её в глаза больше не видела!
      С этими словами она вырывает заряженную двустволку из его рук и случайно спускает оба курка. На звук выстрелов из двери высовывается голова соседки, будто случайно оказавшейся рядом. Её глаза, и так вечно выпученные, сейчас у неё высоко на лбу – это они вылезли из орбит. То есть, выше спутника, который недавно запустили в космос. Неужто опять погром?
      Что это такое, Олег не очень себе представляет, но он догадывается, что это что-то громкое, и Кейворы его очень недолюбливают. Ну да, погром, хочется выкрикнуть ему. И нечего тут вмешиваться, сокрушённо кивать головой, соглашаясь с бабушкиными стенаниями, и ехидно прищуриваться. Ему сейчас не до ваших нежностей. Тут на кону исход сражения! Неужели они не понимают, что судьба его друзей никак не может зависеть от такой нелепости, как внешний вид этого несчастного холодильника? И не надо делать вид, что весь холод теперь будет выходить из него сквозь крохотную злополучную прореху в эмали. Но бабуля неумолима.

     – Гулять больше не пойдёшь. Вот придёт папа, он тебе задаст!
На глаза наворачиваются слёзы. Это больше, чем катастрофа. И бог то с ним, с наказанием. Что за подвиг теперь нужно будет совершить, чтобы его назад в команду взяли! Бабушкин внучок!

      Они- то знают, что у него дома сейчас только бабуля.
Вечером приходят родители с работы и устраивают ему взбучку. Сознавайся теперь во всём наперёд, и тебе всё простится. Ага, сейчас! Умные такие все. Может, теперь лучше и вовсе помалкивать о том, что сделал что-то не так с точки зрения старших, но на его взгляд вполне приличное или произошедшее не по злому умыслу, а само по себе, как в этом случае с недотрогой-холодильником, и невинно пожимать плечами в ответ на все их расспросы?