Про приданое

51

Свадьба,   под дождик, гром и молнии , прошла  шумно, радостно и без драк-разборок. Меня воровали. Но искали не там. А там, где искали – было мокро и по колено воды.  Такой был ливень в ночь с десятого на одиннадцатое августа 1973 года.    Мои родители  всех помыли, приласкали, спать положили , разложив матрацы, занятые у соседей, там, где было свободное пространство  от  свадебных столов  и стульев -  на полу.    Утром всех накормили,  налили -   кому чего требовалось,  проводили в разные направления туда, кто - откуда прибыл. И все чинно, мирно, по-доброму.
 Зятя полюбили сразу же. И, скажу наперед,  до конца дней своих.  За  его покладистость и уважение к ним,  моим  родителям.  Так же  прониклась к нему моя тётечка Оля: брудершафт моего мужа  с ней, никогда ни с кем не испитый ею, покорил её! Как же, поцеловаться с таким красавцем  на виду у всех! Никогда не забуду улыбку тёти Оли во весь  щербатый рот, который она стеснительно прикрывала рукой и её удивительно добрые,  синющие, светящиеся любовью, глаза!
И меня, дочку свою, мои родители с ним в новую жизнь, отпустили сразу. Не спрашивая его, зятя, что там меня ждёт, как я там буду жить, что я там буду есть. Не принято это было всё.
Вышла замуж.  Должна идти за  мужем.  Теперь муж в ответе за тебя. Плачь, мамочка, не плачь… но так заведено. Уходит дочка.  И каким бы строгим не был отец – выпив рюмашку с зятем, посмотрев в его глаза, пожав руку по-мужски -  заключалось неписанное соглашение – с вашей дочкой всё будет хо-ро-шо .
Упаковали подарки. А их было много, да своего приданного собрали родители. Навязали узлов, чемоданов, коробок.
  У мужа было всего три дня, чтобы жениться и  вернуться на учения, на полигон.  Лейтенант.  Кто там будет с ним считаться! Особенно в те годы! Три дня. И все! Поезд уходил поздно, а в Бурею приходил очень рано: часа в четыре утра.  Оттуда ещё на автобусе до Райчихинска добираться.  И вот мы с  тюками, с поцелуями и слезами загружаемся  в общий вагон.  Пассажиров  не так уж и много, но народ  понял – проводы после свадьбы.  Шампанское, связанное ленточкой на столе, мамочка приберегла на проводы. И тут оно бабахнуло и ловили его открытыми ртами все: пассажиры, гости,  и мы! Было всемирное веселье и благоухание любви и восторга от всех, кто был рядом.
Измотанные всеми событиями последних дней -  едем. Вагон мерно покачивается, убаюкивая.  Я на нижней полке,  опершись на  узел с надаренным «добром».   Муж мой любимый - на верхнюю свободную полку взгромоздился, сняв свои хромовые, начищенные до блеска, сапоги, и, повесив китель на крючок у моего изголовья.  Я решила не спать.  Мама сказала – не  спать! Потерпеть. Следить за чемоданом с приданым. Я еще не знала, что в нём всякие – разные трусики, спальные рубашечки, салфеточки и прочие причиндалы, которые, как казалось моей маме, послужат для  счастливой семейной моей жизни.
Но, конечно же, я уснула. Проснулась от того, что меня трясет девушка- проводник, поезд стоит.
- Одна минута,-  истошно кричит проводница - просыпайтесь,  бегите! Ваша станция! Хватайте вещи, где ваши вещи. Схватила чемодан и помчалась к выходу.
Я  стягиваю мужа со второй  полки вниз. Он брыкается, ничего не понимает, бьётся, как рыба!
А поезд  уже медленно движется …стоянка закончилась.
Мы несёмся в тамбур. Наше приданое уже летит из отходящего поезда на платформу. Проводница с проснувшимися от крика и суеты   пассажирами  выбрасывает наши вещи  из вагона на перрон.
Вдруг -  визг, поезд дергается!  Это кто-то   нажимает стоп-кран! Поезд останавливается. Мы  прыгаем из вагона в темноту перрона, а  вслед летит китель мужа и его начищенные до блеска хромовые сапоги. И фуражка плавно опускается на землю. Как же я это хорошо запомнила. Пыталась её поймать, но она пролетела мимо моего лица и гордо опустилась неподалёку. Поезд медленно уходил от станции Бурея, его огни гасли в темноте, а смех и пожелание любви еще долго растворялись в предрассветном воздухе. Четыре часа утра.

Мы  собирали свое приданое - подаренное по всему перрону: вещи, рассыпанные   из  связанного  мамочкой узла,  чемоданы, замки которых открылись от удара об землю, сапоги мужа, начищенные накануне  до блеска.  И что  характерно, коробка с японскими тарелками, тщательно  обмотанными газетами и плотно перевязанная прочной веревкой не пострадала и ни одна тарелочка даже не треснула. Парадокс! Пытались всё упаковать так же, как сделали это мои родители. Но, увы! Ничего такого не получалось. Всё вываливалось, не умещалось, торчало. А ведь отец настаивал перевязать чемоданы веревками, но все возмущались,  смеялись -  что беженцы они, что ли, ехать с перевязанными чемоданами? Кое- как снова упаковав вещи, а то, что не уместилось в чемодан, распихав по карманам и за пазуху, двинулись к вокзалу. Рассветало. Утренний холод пробирал до самых костей. Хотелось в тепло, хотелось сесть, а еще - плакать и спать. Теперь мы уже точно были похожи на беженцев:   помогите нам, люди добрые,  не местные мы!

Кое-как короткими перебежками, перемещая тюки по очереди, перенесли вещи в здание вокзала. На вокзале мест не было. Люди крепко спали, растянувшись по фанерным лавкам, храпя и издавая разные звуки: всем известно, кто  во сне «барыня».   Мне стало неловко перед молодым мужем, и я запросилась на улицу.  В привокзальном скверике нашли свободную скамейку, и таким же образом переместились туда, обложились вещами, прижались друг к дружке и стали ждать автобуса.
В шесть часов прибыл первый автобус, он был после мойки -мокрым, щедро вымытым особенно внутри, видимо из шланга:  на полуразрушенных сидениях стояла вода.  Пассажиры, не стесняясь в движениях и выражениях, толкаясь, матерясь, рвались в салон автобуса. А куда мы со своим приданным? Стоим у входа, ждём чуда. Водитель басом всех привёл в  чувство  и пассажиры вдруг стали людьми - добрыми, улыбчивыми, активными. Они передавали наши вещи через головы и кидали их на  заднее сидение, куда никто не решался сесть, потому что на нём была большая лужа. Я умирала от страха: мое приданное уже никогда не будет моим. А муж,  подтолкнув меня сзади в автобус, прижался ко мне, двери автобуса со скрипом закрылись и мы двинулись в неизвестность.  Автобус колыхался из стороны в сторону, взвывая и ноя пронзительным плачем, проклиная эти ужасные ухабы на дороге и свою тяжёлую старость.

Вот так начинался мой медовый месяц!  Приехали в город Райчихинск.
Пассажиры вышли, а наши вещи горкой лежали на заднем сидении. Вытащили свои тюки и стоим, думаем – как быть дальше.
Из карманов торчат ночные рубашки и шелковые трусики, собранные на перроне, а за пазухой скатерти и салфеточки, не уместившиеся в чемоданы, толпятся коробки, тюки с вещами.
К дому двигались привычными. Переставляя вещи по очереди. Муж  молчал и терпел. Я плакала. Прохожие посмеивались над нами, но никто помощи не предложил.

Наконец то - дом, подъезд, дверь. Первый этаж! Какая радость!
Муж выворачивает уже в сотый раз все имеющиеся у него  карманы, стоит в раздумье, видимо вспоминая, а были ли они, ключи от квартиры вообще? Но мы решили, что были, а теперь они спокойно лежат на перроне вокзала, выпав из кармана кителя на его лету из вагона.
Я сижу на чемодане и уже ни чему не рада: я хочу есть , плакать, спать и к маме.
Соседей - нет. Они в отпуске. Муж хлопает себя ладонью по лбу. Получается довольно звонкий щелчок. Мы смеемся, целуемся, целуемся и еще раз целуемся.

Переносим вещи за дом. К окну. Муж убегает, через несколько длительных минут приносит хорошую широкую доску, открывает одним ловким движением окно, подсаживает меня.  И я оказываюсь, наконец-то, дома. В просторной чистенькой  комнате, с тщательно застеленной солдатской кроватью и двумя стульями. На одном – электрическая плитка, другой стул, как я поняла, для сидения. Муж подаёт  вещи, я их принимаю И он, запрыгнув  в комнату,  крепко меня целует, обнимает, прощается. На окне коробка из-под «зефира с шоколадом». В ней лежат деньги и документы. Муж кладёт в неё наше «свидетельство о браке», снова  целовашки-обнимашки,  и … выпрыгнув в окно, молодой лейтенант, наспех помахав ручкой, умчался на полигон. На учения.  На двадцать дней!
Я долго плакала, как княжна Ярославна, проводив  князя   Игоря, стоя у окна без штор и задвижек. А потом  спала почти сутки.
На вторые сутки, голодная,  выплаканная до основания, и тоскливая до предела, вылезла,  в окно и   пошла по городу:   поискать    что-нибудь  поесть и  устроиться на работу. На работу устроилась.  И все двадцать дней я входила и выходила в окно. И никто, никогда, ни разу не повторил моих  акробатических этюдов.  А коробочка из - под  «зефира с шоколадом» так и оставалась на своем месте - на подоконнике... Никто и не думал, что на неё может позариться вор, забравшийся в окно. Да и воре никто не задумывался! Какие воры?