Про тряпичника

Как мы выживали в сибирском городке Анжеро-Судженске, я не понимаю!  Та жизнь сейчас кажется нереальной, неестественной. Даже напрягая память и прилагая все усилия, чтобы вспомнить подробности каких-то значимых событий, не могу вспомнить ничего хорошего. Нищета. Голод.  А отец это называл романтикой. И все верили ему. Он рассказывал об этих трудностях ярко, с удовольствием. Как красиво папа умел это делать! Только с открытым ртом можно было его слушать. Фантастика! А на самом деле, ни о каких развлечениях, радостях, мороженых - пирожных мы и не помышляли. Потому что ничего не знали о них.

Игрушек тоже не было. Отец сколотил из чурочек брату машинку, вот он её и катал весь день по полу, чего-то там фантазируя с ней и бормоча себе под нос диалоги, услышанные на улице. В тёплое время года улица была спасением. А в жуткие морозы и в комнате барака было морозно. Пахло снегом и ветром. Ветер гулял по комнате. Властвовал.  Мама мне шила куклы из тряпок. Набивала их серой ватой, рисовала химическим карандашом лицо. Карандаш смачивала слюной и усердно выводила черты лица. Выражение лиц у кукол было разным. Они выглядели смешно, с растопыренными в разные стороны руками, разинутыми глазами на пол-лица и, торчащими в разные стороны, нарисованными ресницами. Две точки - нос, и фигурные губки. Химический карандаш, обильно смоченный слюной, расползался по белому материалу от старой простыни. Сшитая кукла казалась чумазой, но была очень родной и любимой. Куклы имели свой характер. И грустный, и весёлый. Все зависело от черт лица, нарисованных мамой.

Как-то я нарезала от подолов маминых платьев кусочки тканей, чтобы сшить куклам наряды. Отрезала наугад, сколько получится. Как только мама не вуалировала эти дыры! Между этим похлёстывая меня отцовским ремешком, плача и кляня нищету постылую. Почти все платья мамочка смогла искусно отремонтировать. А из одного, совсем испорченного, сшила мне платье. Шила мама замечательно. Не помню, понимала ли я, за что меня бьют этим кожаным ремешком. Ведь я ничего плохого не хотела. Любила рукодельничать. Как мама моя, большая умница,  рукодельница и фантазёрка.

Незамысловатые, простенькие игрушки можно было приобрести и у тряпичника. Невесть какие, но, всё-таки! Мы собирали всякий мусор: кости, тряпки, верёвки, бумагу, бутылки, пробки!  Этот хлам  копили, чтобы позже сдать тряпичнику и получить взамен шарики, свистульки, ленточки, пуговицы, даже пупсики бывали. Но за пупсика надо было отдать очень много килограммов ненужных вещей. Иногда маме удавалось и кусок ткани выменять на эти тряпки. Тогда она шила нам что-то новенькое. Улицы и подворотни  в городке были чисты. Тряпичник брал всё! В яму выливались только помои. И эта яма всегда отвратительно воняла хлоркой, как и уличные туалеты за бараком. Тряпичники собирали мусор, проще сказать. Всё это увозилось и сдавалось на переработку: на ткацкие фабрики, на бумажные, для производства бумаги, клея или других нужных вещей. Даже пробки от бутылок промывались и снова напяливались на бутылки с водкой. Отец рассказывал.

Однажды мама укладывала нас спать, да и уснула сама. Я незаметно выползла из-под её руки, села за стол и начала рисовать. Карандаш был один. Химический. Я его тщательно облизывала и выводила на бумаге разные важные вещи. Тут мой взгляд упал на маму. Мама была модница. И всегда её брови были в идеальном порядке. Она их подрисовывала чёрным  карандашом, и прятала его от нас подальше. Ставила на щеке мушку. Это было очень модно. Мне не понравилось, что в этот день мама не подвела брови, и мушки на её лице не было. И я исправила эту оплошность. Мама крепко спала в эти минуты. Улыбалась во сне. А я радовалась, что маме нравится то, что я над ней вытворяю. Щедро смачивая слюной карандаш, тщательно вырисовывала маме брови. Да не просто – обычные брови, тонкие, чуть заметные, а настоящие! Широкие и извилистые. Над губой поставила жирную мушку и залюбовалась своей работой.

 Вдруг, с улицы донёсся знакомый клич:
-Тряпки, кости, бумага! Налетай, налетай, наш товар выкупай!
-Мама, тряпичник приехал, побежали, а то всё расхватают!
Мама подскочила, спросонья схватила приготовленный мешок с разным барахлом и мусором, и мы понеслись во двор. Телегу уже обступила толпа! Тряпичник важно восседал на телеге рядом с огромным ящиком, а внутри ящика чего только не было! Он не спеша ручными весами взвешивал тряпьё, открывал этот ящик и, также, не спеша, не обращая внимания на нетерпение покупателей, менял ненужный хлам на безделушки. Конь, размахивая хвостом, косился на вездесущих пацанов, переминался с ноги на ногу, фыркал. Не нравилась ему эта привычная  работа – стоять без дела в шумной толпе. А толпа детей, снабжённая глиняными свистульками, пугала! Свист, гам, беготня! Мама уже протискивалась к продавцу поближе, расталкивая неугомонных детей, как вдруг… начался хохот! И всем стало не до вожделенного товара! На маму показывали пальцами и громко смеялись. Все! Затем жестокая толпа заметила меня. И дети стали прыгать вокруг, и тыкать пальцами мне в лицо. Мама схватила меня и потащила домой. Глянула в зеркало, схватилась за голову, затем за отцовский ремень.

Я спряталась под кровать. Как я успела под неё проскочить, не помню. Мама долго отмывала своё лицо. Кое-как вытащив меня за ноги из-под кровати, больно терла и мою мордаху. Ведь, смачивая химический карандаш, я вся разукрасилась синим: губы, щёки, даже нос… Соседи долго посмеивались надо мной, припоминая мне, как мамку свою украсила.
Вот такие тряпичные дела…