Триста слов

     Ступая плоскостопно по проволоке кувшинки, лягушка искала равновесия судьбы. Казалось ей, что мир, занятый своим минуту назад, теперь замер и глядит на неё одну.
     Слева и справа зеленели перлы воды, коли пришла б охота, то падать было рядом совсем. Но как-то оно не по чину, что ли, так себя ронять.
Засмеют ли караси, или сделаются невозмутимы? Поддержат почин или примутся судить, порицая без меры?
     И тут лягушка заприметила, что щёки одной из рыб красны, у другой манишка залита сладким вином, третья безуспешно трёт влажной губкой листа берёзы ланиты и уста цвета разбитого параличом чистотела... Буквально каждая была измарана  чем-либо! Но, не делая из того большой беды, или скрывая замешательство, суетились они, очевидно озабоченные, - кто спутавшимися локонами зелени, кто собой.

     Внезапное появление на пруду вороны, напугало было лягушку. Но птица присела на берег лишь с тем, дабы смочить пересохшее горло и, успокоившись, лягушка приступила к следующему шагу по стеблю. Как и прежние, он приблизил её к бутону. Зачем лягве вздумалось добраться до него таким манером, отчего просто не притянула под воду за надушенную цветочным одеколоном шею, она вряд ли могла уже вспомнить. Наверное, был в этом какой-то резон. Награда, в любом случае, стоила потраченных усилий, но, лишь только жёлтое отражение коснулось её глаз, как ворона долбанула по цветку клювом, не приметив лягушки. Цветок был так ярок, что надолго слепил взгляд.

     Рыбы до самого заката обсуждали происшествие. Судили птицу, позабыв о том, что в каждом присутствует всякое: довольно и нервности, и недоброты, так можно ли требовать одного лишь благородства от кого-то, кроме себя...

    Недовольный ропот, тронув нежные губы водных листьев кувшинки, замер у дна, а ворона долго ещё сидела под чубом нависшего на берег куста, подробно проговаривала каждую букву своего неизменного «кар-р-р» и сухо кашляла, после чего полоскала горло водой, во рту совсем некстати горчило. Птица готовилась к первому осеннему дню, лицедейство было её призванием, а когда как не в пору всеобщего беззакония казать его. Терять момент было нельзя никак.