Жилины

  Глава 21. Тихон и Иван
Сентябрь, 1744 год

    Я повернулся к папе. Он спокойно сидел, положив руки на колени, и смотрел в окно.

     "Интересно, - подумал я, что можно в окно увидеть, если сидишь от него в нескольких метрах, а живёшь на шестом этаже", - но спрашивать у него не стал. Смотрит, значит, есть куда и на что.

     - Папа, - окликнул я его, - я готов твой очередной рассказ об Иване, который умным был, слушать. На чём, мы там остановились? Хотя, погоди, я сейчас сам вспомню. Вот. Спать они легли у иконописца этого, Петра Васильевича, который боярским сыном был, но от всех богатств и почестей ради творчества отказался. Так? – и я с неким удовлетворением на него посмотрел.

     - Так-то оно, конечно, так, но только дай мне тоже сосредоточиться, а то трещишь, как не пойми кто.

     Он головой покрутил, в себя пришёл, по-видимому, задумался совсем о другом, да я его от мыслей тех отвлёк, но вот собрался и рассказывать принялся:

      - Иван проснулся, когда за окном только-только рассветать начало. Вниз спустился на терраску, а там уже Пётр Васильевич у своего трехногого приспособления с кистью в руке стоит. Ивана увидел, удивился:

     - Ты что так ранёхонько вскочил? Али спалось неудобно?

      - Нет, дядя Пётр, спасибо, спал я замечательно. Ни один сон меня не побеспокоил. Я всегда так рано встаю, как проснулся, так и поднимаюсь тут же.

     - Это хорошо. Я вот тоже из таких ранних пташек. В народе ведь про таких как мы, как говорят – "Кто рано встаёт, тому Бог подаёт", - и засмеялся своим низким голосом. Даже рокот, какой-то Ивану послышался.

      - Дядя Пётр, а можно я здесь в сторонке постою и посмотрю, как ты работаешь?

      - Стой, конечно, только свет мне не застилай, вон с той стороны становись, да помалкивай. Так ты мне мешать не будешь, - и он быстрыми почти незаметными мазками начал образ Софии Премудрости Божьей подправлять.

      Иван поразился, как ловко это у него получается. Раз, два и всё. Художник отошёл немного от иконы, внимательно посмотрел на неё и сказал:

     - Ну, вот. Вроде бы готова. Пока есть будете, она подсохнуть успеет. Знаешь, Ваня, давно она у меня тут стоит. Случайно досталась. Старушка одинокая неподалёку жизнь свою доживала, а как преставилась, оказалось, что у неё и родни никакой нет. Как жила старая, я даже и не представляю. Хоронили её всем миром. Я тоже участие принял, небольшую сумму на похороны выделив. Ну, а мне в ответ общество этот образ в качестве моей доли наследства предоставило. Он на редкость в отличном виде оказался. Практически ничего своего я в него не внёс. Вот и решил, учесть твою просьбу и икону эту старинную с тобой в Забедуево в божий дом, что возведён там, послать. Денег мне за неё никаких не надо. Она мне без денег досталась, так что, я обогащаться, что ли на вере человеческой должен? – голос его становился всё громче и громче. Он выпрямился и стал, как будто выше. Так Ивану показалось даже.

      - А можно и я гляну? – раздался голос Тихона.

     Пётр Васильевич с Иваном в сторону входа посмотрели. Там Тихон стоял, уже полностью себя в порядок приведший.

     - Смотри, конечно, хотя зачем это тебе? Ты же в Бога не шибко веришь. Или я ошибаюсь?

     - Сам не пойму. Отец мой, покойный, светлая ему память, - ответил Тихон, перекрестившись, - склонялся к старой вере, но нас детей в церковь ходить не принуждал и Законом Божьим не докучал. Говорил, что мы сами должны свою дорогу в жизни прокладывать. Только тогда толк из молодых выйти может, так он считал. А я с ним теперь полностью соглашаюсь. А на вопрос твой, как ответить?  В храм хожу, когда могу, молитвы все знаю и на ночь всегда, если только не смертельно уставшим до ночлега добираюсь, их обязательно про себя читаю. Но разницу в старой до Никонианской поры и нынешней вере не особо различаю, да и не понимаю, зачем это нужно. Хотят люди тремя перстами крестное знамение накладывать, их воля, хотят двумя, тоже, с моей точки зрения, грехом признавать не следует. В том, что происходило после того, как Никон патриархом стал, я скорее диавольский замысел вижу, нежели Божий промысел. Единственное осталось, чего понять я так и не смог. Православная вера ведь основана на терпении и смирении, зачем надо было внести в неё не свойственный ей никогда фанатизм? Страшное это явление, когда человек сам себя добровольно испытанию огнём подвергает, сгорая заживо. Теперь слушай дальше. Что Господь есть, не сомневаюсь, но надо ли полжизни на молитвы и поклоны тратить, по мне так скорее нет, нежели да. А теперь сами судите, верую я или мне это не шибко нужно? - и он замолчал, опустив голову вниз, как бы прося смиренно отпущения грехов. 

      - Рассудительный ты человек, Тихон, как я посмотрю. До всего своим умом желаешь дойти, я таких людей очень уважаю. Сам таким был, да и сейчас тоже скорее всего к ним себя отнести могу. Правда, это другим надо судить, а не мне. Почти каждый человек о себе всегда высокого мнения бывает, хотя на деле иногда и гроша ломаного не стоит. Как ты рассказал о вере своей, скорее ты не в Бога единого и всемогущего веруешь, а в некую высшую силу всем на земле руководящую и надо всем господствующую. Я одно время истово в Господа нашего Иисуса Христа верил. Это было, когда я в монастыре жил, а потом на постоялом дворе работал и даже, когда тщанием батюшки моего в этот дом перебрался, тоже ещё весь в вере этой был. Затем у меня период полного отрицания всего божественного настал. Это, когда горе на меня великое обрушилось. Я тогда готов был топор в руки взять, - он говорить вроде продолжал ещё, но всё медленней и медленней, да тише и тише, как будто опасался, что кто этот разговор подслушать может, затем трижды осенил себя крестом, и почти шёпотом фразу, начатую было, закончил, - я ведь, что тогда надумал. Иконы все, которые сам писал или подправлял по просьбе чьей, топором порушить, да в печи сжечь. Вот ведь, как меня диавол в искушение вводил. Благо отец Павел с матушкой Ефросинией, супругой своей, меня одного в горе моём не оставили, а всё время, пока я в себя приходил и все греховные мысли не отринул, в одиночестве не позволяли быть. Постоянно кто-нибудь из них со мной рядом находился и меня успокаивал. Поначалу, когда отец Павел начинал говорить, что Господь веру мою испытывает, я и его готов был вместе со всеми ликами божьими изничтожить, но потихоньку осознал, что какая-то разумность в его словах имеется. Постепенно успокаиваться стал, а потом и совсем образумился. Ну, да, что об этом рассуждать, - он замолчал и глубоко задумался. Потом встряхнул головой и обратился к Тихону:

      - Ты, мил человек, будь добр, постой ещё там, где в прошлый раз стоял. Мне одна мысль в голову пришла, уточнить кое-что требуется.

     Тихон послушно встал почти вплотную к косяку, и даже прислонился к нему, сложив руки на груди, как это накануне было, а хозяин тем временем икону с подставки снял и на её место снова большой лист бумаги прикрепил. Затем на Тихона уставился и так они долго друг на друга смотрели – Пётр Васильевич требовательно и изучающе, а Тихон спокойно с лёгкой извечной улыбкой, так красящей его лицо.

      И снова началось таинство, при котором на обычном чистом, белом, как снег, листе бумаги стало возникать, как по волшебству, будто художник не карандашом по нему водил, а волшебной палочкой взмахивал, лицо Тихона. Иван тоже замер, как на бумагу уставился, так глаза свои от неё отвести не мог, и сколько в таком положении простоял, потом даже вспомнить не пытался. Единственно, затёкшие у него от напряжения и долгого нахождения в неподвижности ноги с поясницей ломить стало. Что при этом Тихону перенести пришлось, у него самого следовало спросить. Наверное, тоже нелегко было в неподвижности стоять, судя по тому как, тяжело он от косяка отвалился и прошёлся по терраске, разминая ноги с руками.

     - Гляди-ка солнышко уже над деревьями показалось, - с явным удивлением произнес Тихон, - надо нам поспешать, а то путь ещё долгий предстоит, да поклажа у нас не из лёгких с собой сегодня. Я надеялся, что мы и в Лапино забежать успеем, и до дальних деревень доберёмся, а может получиться, что только до Ивановой избы дойти успеем, да там заночевать нам придётся.

      - Сейчас, сейчас, - засуетился хозяин, - Арина уже, наверное, всё приготовить успела, перекусите, да идите, конечно, у вас дел много, ну а мне ещё потрудиться следует. К вашему возвращению готова парсуна твоя будет, обещаю. А я к вам с одной просьбой небольшой обратиться хочу, - и он направился в дальний угол терраски, откуда принёс большую картину, написанную на холсте. Она была на подрамник натянута и в серую мешковину завёрнута, - передайте это в качестве гостинца моего Марфуше. Там её матушка, от нас за горизонт уходящая, изображена.

     Он развернул холст, и Ивану почудилось, что он посреди бескрайнего поля оказался. Рожь совсем созрела, и отливала золотом. Колосья были полны зерна и склонились вниз под его тяжестью. Яркое солнце висело высоко в безоблачном небе, но вдали виднелась чёрная туча, готовая его поглотить, а всё небо накрыть своей пеленой. Но пока ещё солнце сияло.

     "Полдень, наверное, ишь, как высоко стоит", - машинально подумал Иван, зачарованный изображением, нарисованным на холсте. Если издали смотреть на поле, то невольно возникает впечатление, что рожь колышется под порывами набегающего ветра, а, если рассматривать один колосок, то он абсолютно неподвижен, "да и как он может колыхаться, коли он нарисован", - опять мелькнула мимолётная мысль в голове Ивана. Но мелькнула и забылась тут же, потому, что теперь он рассматривал берёзовую рощу, которая росла с левой стороны от поля. Вот там действительно макушки тоненьких берёзок совершенно явственно склонялись под порывами ветра. "Точно, буря собирается", - подумал он и принялся разглядывать, что там ещё изображено. А там через всё поле тоненькая серая ниточка дороги пролегла и на ней почти на самом горизонте виднелась небольшая женская фигурка в белом платке на голове, из-под которого сбегали вниз две тугие чёрные косы, в длинном сарафане, таком, что ног совершенно не было видно. Создавалось даже впечатление, что она не идёт, а плывёт над дорогой этой, но, если долго на неё глядеть, становилось очевидным, что поднимающийся встречный ветер, помешает ей до конца пути дойти, а поднимет ввысь и унесёт неизвестно куда. Женщина шла вдаль, а буря двигалась ей навстречу.
 
     - Только вы поосторожней с ней, она нежная картина то. Вы её с самого верха на вещи свои положите, - суетился Пётр Васильевич, пока упаковывал картину во всю ту же мешковину, - а икону под неё подсуньте, да привяжите покрепче, там она сохранней будет, дождь-то вроде не предвидится.

     После завтрака, раскланялись они с гостеприимным хозяином, и направились в сторону большой дороги, но Тихон неожиданно к церкви, с правой стороны находящейся, свернул. Ивану ничего не оставалось, как за ним следом пойти. Ещё издали они увидели белоснежного ангела, печально сложившего крылья и скорбно склонившего свою голову. Тихон подошёл поближе, остановился и тоже голову склонил. Постоял немного и к храму направился. Он уже открытым оказался. Молодой священник вышел к ним навстречу и вопросительно посмотрел на незнакомцев:

     - Батюшка, - обратился к нему Тихон, - могу я тебя о милости одной попросить. Хочу записку об упокоении Марфы, которая на погосте здесь лежит, подать, и вот тебе пожертвование на развитие храма, - он достал из кармана кошель, насыпал на руку кучку серебра, протянул священнику, трижды перекрестился, читая про себя молитву, видно было только, как губы шевелятся, ещё раз поклонился и вышел на улицу. Там надел на голову свою мурмолку, которую сдернул при входе и снова молча перекрестился. Иван покорно следовал за ним и повторял всё то же, что и Тихон – крестился и кланялся. Лишь отойдя от церкви уже на большое расстояние, Тихон проговорил:

    - Надо же, блаженный барин, что только люди не напридумывают, - и снова, впрягшись в тяжёлую тележку, поволок её за собой дальше. 

     Иван, молча, тянул свою тележку за ним, размышляя по дороге обо всём, что за вчерашний день произошло и пытаясь понять, как это нечаянное знакомство может на жизнь их повлиять.

     Идти было трудно. Ровная дорога сменилась ухабами с рытвинами, и тащить гружёные тележки местами было так тяжело, что им приходилось всё чаще останавливаться, чтобы передохнуть. Вконец измученные они не вошли, а буквально вползли в Лапино. Солнце уже закатилось и на улице начало темнеть, хотя видно всё вокруг было ещё достаточно хорошо. Когда они ввалились в дом, почти вся семья сидела за столом и отец, о чём-то рассказывал детям, но, увидев старшего сына с Тихоном за спиной, вскочил с лавки и пошёл им навстречу.

     - Вот не ждали, так не ждали, - вечно угрюмый, он, неожиданно для Ивана, их радостно приветствовал, - проходите, гости дорогие, проходите.

     Мать, вытирая руки, показалась из-за занавески. Увидев сына, она всхлипнула и бросилась ему на грудь:

     - Господи, вырос то как, - с изумлением проговорила она, отстранившись от Ивана и начав его рассматривать, - времени всего ничего прошло, а ты опять вытянулся. Порты короткими стали, да и рубаха на груди так натянулась, что вот-вот лопнуть может. Когда же это ты успел? Ростом почти с отцом сравнялся. скоро вообще перерасти сможешь. Надо ли так тянуться-то? Одёжи на тебя не напасёшься. Давай снимай порты поскорее, я их отпущу чуток, там много подогнуто. Ты их ещё сможешь долго носить, пока не порвутся совсем. А вот, что с рубахой твоей делать ума не приложу, но всё одно снимай, может, что придумаю, пока почивать будете.

     - Да подожди так мать, смотри уставший он какой. Небось поклажа тяжёлая, а путь до нас долог оказался. От Жилиц своих без остановки что ли брели? – спросил отец.

     - Не совсем, так получилось, - ответил Тихон, - мы ещё почти до Мстёры дойти успели, да там к одному мастеру знатному заглянули, у него переночевали, а уж оттуда без остановок сюда добрались.

     - Это сколько же вёрст вам пешим ходом пройти пришлось? – даже присвистнул отец, - экое у вас обоих здоровье богатырское.

     - Руки идите, мойте, да за стол садитесь, - прервала его охи да ахи мать, - всё ещё горячее в печи стоит. Я наливаю уже, так что поспешайте, - приговаривала она, гремя мисками.

      Когда гости есть уселись, они почувствовали, что действительно безмерно устали. Все в избе это видели, глядя с каким трудом пришедшие ложки ко рту подносили. Но пока ели, силы у них прибывать начали, и как трапезу закончили, да сбитня горячего, ароматного напились, Иван к отцу с матерью наклонившись, чтобы детей не будоражить, свою идею о переезде на дальний берег Оки принялся излагать. Тихон рядом сидел, на Ивана больше, чем на его слушателей посматривал и о своём размышлял. "Правильно я сделал, что именно Ивана выбрал, или не выбрал, скорее наоборот получилось, он меня выбрал, наверное, а уж я поддался его желанию. Толковый паренёк, выйдет из него человек хороший. К учёбе жажду имеет, так что всё должно, как я и задумывал получиться". Он даже не слышал, о чем там рассказывал Иван, настолько глубоко в свои мысли погрузился.

      А Иван тем временем, рассказ свой завершил и на родителей с волнением и надеждой, что они его послушают и в новое место перебраться согласятся, смотрел.

     - Нет, Ваня, - отец ответил, - ты думаешь, мы не знаем, где они живут. Знаем и даже неплохо. Туда мужики наши уже не раз наведывались. Мне всё недосуг было, куда от этой оравы уйти, сам, наверное, понимаешь. Матери одной с ними не справиться. Так вот, мнение всех наших стариков такое. Здесь мы на контроле, все, кто старше шестнадцати лет переписаны. Чтобы в другое место уйти или переехать, даже, если на заработок зимой куда идёшь, надо специальным прокормёжным письмом озаботиться.

     - Я, - прервал отца Иван, -  первый раз о такой строгости слышу, у меня ведь такого док;мента нет, и никто его никогда и нигде не спрашивал.

     Тихон, который сидел в сторонке и вроде бы ни на что внимания не обращал, оказалось, стал к этому разговору прислушиваться, а затем даже позволил себе в него вмешаться:

     - Ваня, у тебя его не спрашивают, так как ты по возрасту ещё до такого дозволения не дорос, а у меня его нигде не спросили, поскольку все знают, что у меня, как и всех других офень, такое письмо имеется. Мы с тобой вокруг, да около, тут рядышком, ходим, а вот, коли мы в другую губернию решим отправиться, там у нас это дозволение на каждом углу будут требовать.

    - Вот-вот и я о том же, - вклинился в объяснения Тихона отец, - здесь мы не только под наблюдением, как и все остальные жители российские находимся, но и под точно такой же, как они, защитой. Церковь нашу никто закрывать не собирается и единственное к нам требование, не бунтовать самим и никого к этому не призывать. Мы подушную подать в казну платим, законом установленную. А, за то, что от веры своей не отрекаемся, она вдвое выше, нежели у других крестьян. Так это крест наш тяжёлый, но мы его несём. А те, о ком ты рассказываешь, законы не соблюдают, по лесам да болотам прячутся, каждого стука боятся, и рано или поздно, это уж кому как повезёт, до них доберутся. Добром это точно не кончится. Так что ты нас сын к нарушению законов не подбивай. Те, пусть живут, как хотят, а мы будем здесь свою ношу потихоньку нести, - и голову свою он вниз опустил.

     Потом, как бы очнувшись, на Ивана в упор посмотрел, и продолжил:

     - И вообще сын запомни – жизнь в таком вот одиночестве, на которое знакомцы твои отважились, это не жизнь, а так не пойми, что. Мы тоже здесь сиднем сидим, никуда не ходим, вроде в своём котле все варимся. Но мужики наши, те, которые с плотницким мастерством знакомы, зимой в отхожий идут. Избы чуть ли не в самой Москве рубят, на мир смотрят. Мы с матерью тоже, как вас всех на ноги поставим, - тут он ухмыльнулся даже, посмотрев на явно пополневший женин живот, и поправился, - если это когда-нибудь случится, и куда нить сходим. Вдруг тебя с Тихоном навестить желание появится, это я для примера говорю, ты за правду это не считай, и не пугайся так, - засмеялся он даже, что с ним чрезвычайно редко случалось, - или на ярманку какую прогуляемся. А они, что? До Макарьева украдкой добираются, там за чьей-либо широкой спиной прячутся, а по Волге и даже Оке, когда идут, так всё ночью, а днём в кустах каких отсиживаются, всю жизнь в страхе живут. Ты об этом всём не торопясь подумай и сам реши, что лучше – здесь малоземельными быть, но боле или мене свободными себя чувствовать, или там, где земли от пуза, в вечном одиночестве жизнь вести.

     На этом разговор тот закончился, но памятным остался Ивану на всю его жизнь, и он потом его не раз своим сынам и внукам передавал.

     На ночлег в дом старосты, Прокопия Ниловича, Тихон проситься не пошёл, а вместе с Иваном и его братьями с сёстрами на сеновал отправился.   

     Утром, лишь солнце успело над горизонтом подняться, а дети вовсю ещё сладко посапывали, Тихон с Иваном спустились вниз. Иван одёжу свою надел и удивился, рубашка вроде той же самой была, но почему-то намного свободней, нигде не тянула, не жала, и порты почти до земли стали доставать. Иван только головой смог покрутить и спасибо матери сказать. Она как раз уже успела на стол им собрать, а отец что-то во дворе мастерил:

     - Не рано ли нам к Марфе идти? – спросил Тихон, - не побеспокоим ли ненароком?

     - Да нет, - ответила мать, - она уже корову в поле выгнала. Я с ней даже переговорить успела. Ждёт она вас.

     Отправились налегке. Только картину, всё также в мешковину завёрнутую, они решили с собой захватить, да Тихон в одном коробе, специально немало времени потратив, чтобы все веревки размотать, поковырялся, да какую-то вещицу себе за пазуху положил. Так и пошли.

     Марфа их действительно ждала. Она специально во дворе себе какое-то занятие нашла, чтобы гостей издали увидеть. Поэтому, когда они к её избе подошли, она у крыльца стояла и низко им поклонилась, стоило им в калитку зайти.

      - Здравствуй Марфа, - поклонился ей в ответ Тихон. Иван тоже поклонился, правда, получилось это не совсем удачно. Он под ноги себе не глядел, да на плетень, огород от кур, по двору разгуливающих, отделяющий, навалился ненароком, и чуть было не свалился даже, что смех невольный у всех вызвало и этим обстановку разрядило.

     - А мы к тебе не совсем уж с пустыми руками заявились, - в своей привычной полушутливой манере начал Тихон, - мы к тебе с приветом от одного знакомого тебе человека пришли.

     - Что ж мы во дворе то стоим, - спохватилась Марфа, - в избу пожалуйте гости дорогие, сбитня опробуйте, я его только сегодня сварить успела.

     Она поднялась на крыльцо, широко распахнула дверь и жестом предложила Тихону с Иваном вовнутрь зайти. В сенях их ждал Николай, приложивший палец к губам:

     - Тихонько, дети ещё спят. День добрый. Каким вас ветром к нам так рано занесло. Я думал, что вы месяца через два-три появитесь. Марфа ведь совсем мало, что наделать успела.

      - Да мы так, мимо проходили, вот и решили к вам заглянуть, тем более дата сегодня не совсем, чтобы обычной оказалась. Сегодня ведь у Марфы день рождения, поэтому мы и зашли, её поздравить. Вот и небольшая передачка для тебя Марфа. Посмотри, сама должна понять от кого, - и Тихон распаковал картину.

     -  Господи, никак мой батюшка мне весточку послал, да какую. Ой, я поняла, это он мне о маме напоминание прислал, а я про неё никогда не забываю. Какая прелесть, поле как живое, даже кажется, что под ветром колышется. А вон и мама уходит в даль дальнюю. Спасибо папе и вам, конечно. Я поняла, что вы теперь, как мостик между мной и им? Но, как получилось, что вы с ним познакомились? Вы мне расскажете? И вообще, как он живёт? Я ведь ничего не знаю. Он из дома не выходит, только к маме на могилку, а мы, - и она на дверь в избу оглянулась, - возможности, чтобы к нему съездить, совсем не имеем. 

     - Не волнуйся так Марфа, - тихим проникновенным голосом начал говорить Тихон, - мы только, что у него были. Там всё нормально, он работает. Арина за ним ухаживает. Мы постараемся его при каждом удобном случае навещать. Он попросил нас привезти твои поделки, у нас ни одной не осталось, всё распродали. Вот мы деньги за них и принесли. Берите, - и он протянул Николаю заранее приготовленный остаток долга – пять рублей и 96 копеек.

      Николай даже голову почесал:

     - Вот не ожидал, так не ожидал. Послушай, Марфа, может мне теперь с детьми сидеть, да кашу варить, - шутливо предложил он, - а ты работать будешь? Смотри, какие деньги мне вручили за твои безделицы. Здесь на тёлушку сеголетку хватит. Нам вторая корова, во как нужна, - и он себе по горлу ладонью руки провёл.   

     - Марфа, - Тихон достал из-за пазухи красивые усерязи и протянул их ей, - а это тебе от нас с Иваном на именины. Храни тебя господь.

      Марфа принялась его благодарить, но Тихон прервал её робкую речь:

      - Ты, Марфа много большее заслужила, чем такая мелочь. Так что благодарить не тебе нас, а нам тебя следует. Ну, а сейчас нам идти дальше нужно. Нынче нам дальний путь предстоит, - он ещё один раз поклонился и направился к двери. Иван, как привязанный шёл за ним.

     - Постойте, - крикнула им вслед Марфа, - я ведь много чего расписать успела, заберите, коли у вас всё моё закончилось, - и она в избу метнулась.

     Ждать долго не пришлось. Буквально сразу же Марфа вышла в сени с небольшим мешком, наполненным различными брошами и заколками с гребешками. На этот раз они выглядели ещё более нарядными, чем предыдущие.

     - Мне кажется, я поняла, что нужно молодым девушкам. Раньше я разрисовывала так, как мне самой было по нраву, а теперь с соседками посоветовалась, ну, они мне и рассказали, что им по душе лучше. Вот я всё это по их советам и расписала. А вы, как думаете, что лучше продаваться будет?

     - Марфа, делай, как хочешь. Поверь, твои поделки все замечательные. А насчет предложения Николая, пусть он его даже в шутку сказал, стоит подумать. Может тебе набрать молодых рукастых девочек с хорошим воображением и взяться за обучение росписи по дереву. Только чур, никому кроме нас поделки эти ты продавать не будешь, - засмеялся Тихон, - договорились? А теперь скажи, сколько здесь штук? – и он кивнул на мешок.

     - Я не знаю, не считала, - растерялась Марфа.

     - Пойдём на улицу, там Иван быстренько всё пересчитает, и мы с тобой сразу же расплатимся, зачем тянуть. Я же знаю, что мы до дома своего ничего не донесём, всё по дороге распродадим.

     Николай принёс из сарая широкую доску, и Иван принялся на неё, как на стол, выкладывать кучки по десять поделок в каждой. Получилось 516 штук. Тихон достал из кошеля ещё два рубля 58 копеек и протянул их Николаю. Тот вначале руками махать стал, но затем забрал деньги, и они с Марфой задумались, друг на друга глядючи. Такими их Тихон с Иваном и оставили, а сами побежали за своей поклажей, привязали ещё один мешок сверху короба на тележку к Тихону, Иван с матерью расцеловался, отцу поклонился, и они направились в сторону излучины Оки.

     Погода стояла по-летнему жаркой, на небе ни облачка, солнце палило нещадно, и нигде от него не было спасения. Передыхать останавливались в тени изредка встречавшихся на пути больших деревьев. До Забедуево они смогли добраться лишь к вечеру. Дед Матфей встретил их, словно близких друзей, или скорее даже родственников. Он их по очереди облобызал и даже помог тележку большую во двор затащить. То ли к вечеру она совсем неподъёмной стала, то ли все силы они по дороге порастратили, но им уже даже это с трудом давалось. Фёкла быстро собрала на стол и налила им густых щей, в которых неизвестно чего было больше - мяса или капусты, да по краюхе хлеба каждому отрезала, настолько большой, что они с трудом всё съесть сумели. Матфей рядышком пристроился, сидел и за гостями молча наблюдал, но как только они ложки в сторону отложили и по глиняной чаше со сбитнем в руки взяли, расспрашивать принялся, что, да как с ними за эти дни случилось.

     - А куда же ваш третий подевался, как его звали, вспомнить никак не могу, ну вы поняли, о ком речь веду, - в конце своих расспросов он о Прохоре вспомнил, - мне так он по нраву пришёлся. Жаль, что его с вами нет, - он головой покачал, узнав, что Прохор больше с ними ходить не сможет, - он бы работу у моих безруких сынов принял, да их уму-разуму научил. Никак они новую избу до ума довести не могут, прямо хоть откуда с той стороны, - и он куда-то головой кивнул, - мастеров приглашать. Да нельзя, живо про нас воеводе известно станет. Понабегут со всех сторон, самим придётся дёру давать.

     Матфей помолчал немного, губу свою пососал, а затем продолжил:

      - У нас ведь строителей знатных совсем не осталось. Серафим, вот тот мастером от Бога был, каких ещё поискать надо, под его началом мы всё здесь поставили, но он преставился прошлым летом. Пров среди нас наилучшим остался, да и тот косоруким к старости стал, всё у него из рук валиться принялось, поэтому то, что сами сейчас строить берёмся, рушиться скоро начнёт. Ты бы Ванюша помог нам с этим делом. Поговорил бы с Прошиным родителем, тот как я понял, тоже из нашенских, болтать не станет, может он выберет времечка к нам заехать, да образумить наших работничков. Печник у нас имеется, Сидором его кличут, он в Заволожье живет, это здесь, неподалёку. Ну, да вы сами знаете, побывать там успели уже в прошлый раз и нынче вас туда Павлуша проводит. Вот тот мастер всем мастерам мастер. Печи, что он складывает, стояли, стоят и стоять будут, даже, ежели изба совсем обрушится, особливо, если её такие плотники, как мои сыны, мастерить примутся.

     Он замолчал и куда-то в угол уставился и губы его шевелиться начали. "Молится старый", - понял Иван. 

     А Матфей, как очнулся, опять стал живым и подвижным, как будто шило у него в одном месте появилось, да язык его, как всегда, стал болтаться, как бельё на ветру, что на бечёвке сушиться повешено.

     - Ну, что купец, давай растормоши свои закрома, у нас ещё деньжат немного осталось, не терпится все их в расход пустить.

     Тихон, услышав эту просьбу, кивнул согласно, затем к Ивану обернулся и тому тоже кивнул, только на этот раз требовательно, да головой в сторону выхода показал. Иван поднялся и к двери направился, а всем в избе видно было, что уставшим парень был неимоверно, еле ноги передвигал. Но вернулся он достаточно быстро, с мешком в руках. Тихон ещё, когда дома вещи собирали, заказ для каждой не только деревни, но и избы, в отдельные мешки сложил, чтобы на месте искать долго не пришлось. Да мешки, так в короба уложил, чтобы первые по их ходу с самого верха лежали. Вот Иван и успел так споро управиться. Для семьи Матфея мешок из маленьких был, и то правда, ведь они почти весь товар ещё тогда раскупить успели. Но, всё одно на стол немало всякой всячины вывалено было, и прежде всего пара отрезов ткани атласной по пятьдесят локтей каждый, один синий, как небо на рассвете бывает, а другой огненно-красный, каким оно становится при закате в жаркий летний день. Отрез один Агриппина заказала, для себя и своих своячениц, теперь предстояла тяжелая задача, как выбрать, то, что им более всего по нраву. Кроме того, куча плошек деревянных на столе оказалась.

     - Вот это дело, - проговорил Матфей, крутя в руках деревянную с затейливой резьбой по ободу миску, - ложки мы сами режем в неисчислимом количестве, а вот миски у нас всё кривобокими получаются. Станков нет, а руками разве ровно может получиться.

      Иван даже удивился, как это так, ведь они с отцом так навострились вручную миски резать, что их хоть к какому столу не стыдно подать, а тут таким простым вещам не обучены оказались. Пока все Матфеевы домочадцы рассматривали выложенный на стол товар, Иван отозвал главу семьи в сторонку и протянул ему завернутую в рогожку икону, обновлённую Петром Васильевичем. Икона была большого размера, как раз под иконостас подходила, и довольно тяжёлая. Матфей вначале повзвешивал её в руках, покачал головой, мол, тяжёлое, что-то ему дали, потом догадался, что он в руках своих держит, в лице изменился весь, задыхающимся, прерывающимся от волнения голосом спросил, нет, даже не спросил, а скорее прошептал:

     - Это ты, что от Петра-богомаза нам принёс? – и, прочитав по глазам Ивана, что он не ошибся, бухнулся коленями на пол, положил свёрток рядом, обхватил руками ноги парня и взмолился, подняв голову и глядя на Ивана:

     - Господи, спаситель ты наш, неушто чудо свершилось и в храме нашем подлинная древняя икона место своё найдёт?

     Все присутствовавшие при этом замерли и ничего не могли понять, даже Тихон отошёл в сторону и с удивлением наблюдал эту сцену. Наконец, Матфей поднялся с пола, поднял свёрток, подошёл к столу, одним движением сдвинул всё, что там лежало, причём сделал это так резко, что некоторые вещи даже на пол попадали и все три снохи бросились их поднимать, положил свёрток на стол и аккуратно, очень бережно начал разворачивать рогожу.

      Перед ним лежал сияющий, от огненно-красного до почти черного цвета, весь в позолоте, образ Софии Премудрости Божьей. Сама София в облике Ангела с двумя распахнутыми золотыми крылами за спиной восседала на троне. Одета она была в царское облачение. На голове сиял золотой венец. Ей предстояли молящиеся, с одной стороны Пресвятая Дева Мария с младенцем Иисусом во чреве, а с другой Иоанн Предтеча. Над головой у Софии виднелся по пояс благословляющий их всех двумя перстами Христос. А ещё выше на самом верху иконы расположился сонм ликующих ангелов.

     - Ваня, я не знаю, как ты это всё сделал, но я безмерно счастлив, что это свершилось. Ведь это одна из самых почитаемых у нас икон. Эй, вы все, - прокричал он, - знаете ли, что Софией звали ту мученицу, которую когда-то давно, в приснопамятные времена казнили в Римской империи вместе со своими дочерями – Верой, Надеждой и Любовью? Если ранее не знали, то теперь запомните это.

     Неожиданно он изменился и стал непривычно серьёзным:

     - Сколько я вам должен, говорите.

     Когда узнал, что это подарок, он даже заплакал.

     - Мне денег не жалко, никаких денег, я плачу, что есть ещё такие люди, как…, - дальше он ничего сказать не смог, а схватился за грудь и осел на пол.

     - Матфеюшка, что с тобой, - Фёкла, распихивая всех, ринулась к мужу.   

     Она попыталась расстегнуть на его груди рубашку, но запуталась в многочисленных пуговицах и рванула ворот так, что те оторвались и застучали по деревянному полу.

     - Воды принесите, кто, - крикнула она, но тут Матфей приоткрыл глаза, в недоумении посмотрел на всех тех, кто над ним склонился, приподнял вначале голову, затем сам безо всякой помощи сел и спросил:

     - Что это со мной случилось? Не пойму никак, - он покрутил головой из стороны в сторону, потёр виски ладонями, протёр глаза и снова покрутил головой. Затем посмотрел на всех, кто столпился вокруг него и неожиданно, каким-то визгливым голосом, прокричал:

     - Чего собрались? Не в церкви чай. Товар на столе, на него надо смотреть, да ощупывать, а не на меня. Меня вы каждый день видите, а товара такого красного никто окромя Тихона с Ванюшкой вам предложить не в силах. Давайте, давайте, товаром занимайтесь, а я в сторонке посижу, на вас погляжу, - он встал и, пошатываясь, побрёл к лавке, стоящей у стены. Уселся, вздохнул, щеки его вновь порозовели, и постепенно он превратился всё в того же насмешливого и ехидного дедка, которого все знали и любили.

      Когда всё было просмотрено и деньги уплачены, Матфей принялся рассказывать какие замечательные и для души пользительные книжки он в прошлый раз приобрёл:

     - Я уж внукам все сказки прочитал. Они так написаны, что читать их не только интересно, а и легко, как будто дома за столом тебе, кто-то из своих, из близких рассказывает. Я с таким чудом первый раз встретился.

     - Нам дальше пойти бы, драгоценнейший Матфей, - перебил его Тихон, - времени у нас мало. Уже вечер наступил на дворе, - и он указал на затянутое бычьим пузырем окно, - совсем уже темно, а нам ещё к вашим соседям всем сходить нужно, а завтра спозаранку в следующие деревни пойти, да там успеть хоть немного товару заказанного распродать.   

     -  Павел, - прикрикнул Матфей на внука, - давай руки в ноги и бегом по всем избам, предупреди, чтобы спать не ложились, пока я к ним с торговыми гостями не приду. Ясно тебе. К Прову не ходи, мы сами к нему первому пойдем. Давай, давай, пошевеливайся. А, мы, - и он с почтением к Ивану с Тихоном обратился, - давайте потихоньку тоже пойдём.

     Они с одним коробом, в котором находились заказы для этой деревни, довольно быстро обошли все избы и нигде, что безмерно удивило и обрадовало Тихона, отказов от заказанных товаров не случилось. После возвращения во двор к Матфею, Тихон с Иваном залезли на сеновал и сразу же заснули.

  - Ну, други мои, - обратился Матфей к Ивану с Тихоном, когда они на следующее утро уже вывезли свои тележки за ограду, - прощевайте пока, да учтите, что вы теперь для нас самыми почётными и уважаемыми людьми будете. Это я, дед Матфей, вам говорю, а моё слово здесь многого стоит.

     Через три дня с практически пустыми коробами, они брели в сторону Жилиц, обсуждая по дороге всё то, что произошло за эти дни, и намечая план на дальнейшую работу.

     - Дядя Тихон, - в который уже раз предложил Иван, - ну, не упрямься ты. Давай, запряжём лошадь, погрузим всё на подводу, да за раз обойдём столько, сколько так вот пехом нам месяц ходить надо.

     - Нет, Ваня и ещё раз повторю своё нет. Я обет дал при отце Рафаиле, и он меня на это подвижничество благословил - ходить только пешком с поклажей за плечами или в руках. Я и так послабление для себя сделал, тележками пользуюсь, но он мне дозволил так поступать, а о лошадке, подводе, да ты ещё скажи работниках, нанятых за деньги эту работу выполнять, забыть следует. Пока жив я, ты тоже забудь обо всём этом, или мы с тобой расстаться вынуждены будем. Ясно тебе? – и он по воздуху свободной рукой рубанул с такой силой, что даже свист раздался.

     Продолжение следует