Сокирянский рассвет

                                   На стенке, к которой была придвинута моя кроватка из светлого нежного дерева, с любовью сотворенная неизвестным добрым Волшебником, радостно бегал солнечный зайчик. Причём бегал он не по всей стене, а  прямо перед   лицом, как-бы приглашая погладить. Он лениво, еле-еле,  шевелился вместе  со всем богатым обрамлением из  теней  больших мягких листьев, качавшихся на ветвях соседнего дерева. Утреннее красноватое солнышко ещё , только-только, несмело проникало сквозь них, в нашу сонную спальную, наполненную голубоватым предутренним светом.

                                   Вместе с первыми лучами в приоткрытое окно тихо вливался мягкий , завораживающий шум-шепот шевелящейся листвы. Она нежно беседовала о чем-то, игриво пританцовывая и заигрывая   с  легкими струйками свежего бодрого ветерка, беспечно пролетавшего по-соседству.

                                   Рядом со мною возвышалась большая кровать родителей, куда я часто забирался по ночам, втискиваясь между ними и быстро засыпая вновь, согретый ласковым родительским теплом.

                                   Тихо разгоралось прекрасное   летнее утро, а родители, глупые, ещё спали и спали, безмятежно, и не в первый раз, пропуская такую  чудную и редкую частичку Бытия.

                                   Чтобы не нарваться на чей-нибудь спонтанный запрет, я тихонько перелез "перенч". Так, на смеси идиша и украинского, бабушка Рива  называла решетчатую перегородку кроватки, сделанную из гладких, приятных на ощупь, округлых прутьев.

                                   Ночную рубашку я снимать не стал, чтобы не тратить время на поиск и надевание трусиков. Кроме того, ночнушка не раз спасала ноги от вездесущих гусей, водившихся во дворе соседского дома.

                                   Противные птицы всегда норовили с шипением достать меня своими вытянутыми шеями и больно щипавшими клювами. А потом , ещё долго, обидно  и громко, гагали-гоготали мне вслед.

                                   В этот раз,  я  прорвался мимо калитки тети Шуры и дяди Феди  Стоборовых довольно благополучно. Ведь, помимо гусей , там присутствовала  и дополнительная опасность. К ней относился здоровенный  и наглый петух Петька. На счастье, в этот раз, он был полностью поглощён своим  обязательным и самозабвенным утренним пением.

                                   Молнией взлетев по ступенькам, я быстро проник  в следующее строение. Оно принадлежало  Зайцевым. Часть их дома, аккуратно покрашенного яркой желтой краской, снимали Ткачуки,- молодая семья врачей, куда входил и мой дружок Вовка.

                                   В то лето,  они  в Ровно не уезжали . Наоборот, их отец, Вовкин дедушка, сам приехал и помогал в строительстве и ремонте нового дома.

                                   Земельный участок молодым  врачам выделили  по-соседству с нашей Сокирянской больницей, отрезав от обширного подворья Алексеихи - местной попадьи. В своём удивительном саду та разводила множество прекрасных цветов и лекарственных растений.

                                   На все дни рождения, в первые дни ежегодного начала садика, школы и прочие торжества, я, зажав в ладошке десять копеек, летел к ней. Алексеиха была очень ласковой и улыбчивой.

                                   Разгуливая по саду с большими, блестящими фигуристыми ножницами, она отрезала для меня самые красивые цветы, тихо, но внятно произносила их непривычные и сложные названия и сооружала самые красивые в мире букеты. Точно Вам говорю.

                                   Общаясь, через много-много лет,  с Николаем Агопом и Колей Бачоришвили - самыми настоящими чемпионами мира и Европы по икебане, я научился по достоинству  оценивать их  творческие достижения. То, что делала Алексеиха, было очень-очень красиво и высоко.

                                   В квартире у Ткачуков я быстро взобрался на высоченный стул, располагавшийся во главе стола и стал терпеливо ждать, внимательно разглядывая  мух, беспечно летавших возле клейкой ленты. Золотистая приманка была прикреплена  к небольшому светильнику.

                                   Глупые насекомые не догадывались , что стоит, даже на миг, присесть на эту вкусную ленточку, смазанную похожим на мёд клеем, как, несмотря ни на какие старания, оторваться и улететь на свободу,  больше никак не получится.

                                  На ленточке  уже присутствовало несколько прилипших жертв. Мне было непонятно, как же остальные мухи не видят, что садиться туда нельзя.

                                  Прийдя к заключению, что мухи, действительно, просто дуры, я схватил ложку и, поначалу легко , а затем, все сильнее и сильнее, стал постукивать по широкому деревянному столу. С возраставшим  упорством и нетерпением, я стал будить  бедных Ткачуков, способных, как и мои родители,  также бездарно проспать такое  удивительное, прекрасное, чудное  утро.

                                   Ткачуки - люди интеллигентные. Голоса никогда не повышали, недовольства никогда не выказывали. И в этот раз, Вовкина мама, выйдя в одной ночнушке, красиво выгнулась и, потирая глаза, ласково улыбнулась,

                                 - Чем бы тебя  угостить и порадовать, наш дорогой мальчик?

                                   Кажется, что в свои неполных три года, я  уже вполне ценил ее тонкую красоту, нежность и интеллигентность. Это была какая-то особая, наверное первая, влюбленность. Казалось, что подглядывая, я с любопытством и вполне осознанно наслаждался отражением ее прекрасного тела и упругой, легко подрагивавшей груди.

                                   Все это богатство хорошо наблюдалось в зеркале платяного шкафа в тот чудный момент, когда она сбрасывала свою ночнушку и накидывала легкий цветастый халатик.

                                   Помню первую ревность, возникшую  в момент приближения Вовкиного отца. Он любил ласково обнимать. Для этого, он тихо, с озорной улыбкой, подкрадывался сзади. Изо всех сил, я , стараясь предупредить, делал ей всяческие знаки.

                                   Но она только улыбалась  и притворно вскрикивала от обнимашек, а затем гонялась за ним с полотенцем, пытаясь ударить. Вот это мне уже  нравилось больше. Пускай-пускай, получает себе на орехи. Впредь, будет знать, как распускать руки.

                                   С таинственным видом она приносила мне кружку с домашним мороженым собственного приготовления, вкуснее которого, она знала это , я никогда ничего не пробовал. Тем летом, мы общались наедине каждый Б-жий день.

                                   В это время, она была только моей Женщиной и чувствовала это. Разговаривала со мной, как со взрослым, но, только очень-очень ласково и нежно. На прощанье, всегда дарила чудесный лёгкий поцелуй, пахнувший чем-то чарующим и неведомым.

                                   Наш волнующий роман закончился в конце лета, когда мне исполнилось три года, и я был определён на свою первую и очень нелюбимую работу - в младшую группу детского сада...