Везунчик

      5

 День третий, четвёртый, пятый…
       Спустя две недели после прибытия в полк Стас чувствовал себя в подразделении вполне своим человеком. Офицеры и прапорщики относились к лейтенанту уважительно. Обращались на «вы» или назвали Станиславом Николаевичем, а то и просто Николаичем. Сержанты и солдаты увидели –  заботливая душа у нового замполита. А как по иному, ведь первое что сделал Шамин, это  выбил у начальника клуба новый телевизор, не резервный или какой-то подменный, а действительно новый, с большим экраном, цветным изображением. Романенко неделю службу начинал с тщательного осмотра  новинки – нет ли на корпусе царапин, и всё удивлялся: «Это же надо, такую красоту получили. Ну, комиссар, уважил!»
В ленинской комнате началось движение. Стас нашел двух солдат, не просто трудяг, а толковых парней, способных сделать красоту в главном помещении подразделения. Старшим здесь был ефрейтор Михайлов, москвич двадцати двух лет, не завершивший обучение в ВУЗе по причине наплевательского отношения к учёбе. Михайлов как пробка за двояки вылетел с третьего курса института, и, поскольку влиятельной родни у молодого человека не было, откосить от военной служб не смог. Михайлов через  военкомат убыл в войска. У парня был неплохой эстетический вкус, он хорошо писал шрифтом и прилично рисовал. Хамоватым правда был москвич, но к дембелю хамства поубавилось.  Помощником Михайлову Стас взял молчуна Ивана Стореску, молдаванина, также дембеля. Материал был, а чего не хватало, Шамин находил на складе подразделения и каким бы прижимистым не был начальник складского богатства Загоруйко, для Стаса преград не было. Только Загоруйко воспротивится очередному набегу лейтенанта, тот включает ключевую фразу: «Иван Степанович, в пятницу на семинаре вам поручается сделать доклад…»,  Шамин ещё и мысль не завершил, а Степаныч уже  сдаётся – «Берите, товарищ лейтенант, берите всё, только командиру не докладываете». Как огня боялся мужик этих семинаров, поскольку туповат был от рождения, но больше всего боялся едких подколок коллег прапорщиков.
Разобрался Шамин с активом. Попытался было вникнуть в организацию политучебы. Но организация, организацией – формально в подразделении всё соблюдено, есть группы, назначены руководители и так далее, но если обратиться к содержанию, то здесь были сплошные засады. И засады эти были непреодолимы, ибо жизнь трактовало одно, а Главпуровские программы на пятом году перестройки по старинке предлагали «все явления рассматривать с точки зрения теории научного коммунизма». В училище о новациях в политической учебе много рассказывали, рассматривались её различные варианты, некие новшества, но здесь в войсках всё шло по старинке. Стас к пропагандисту. Хоть и были с майором натянутые отношение, а куда денешься, только к нему по этому вопросу. Майор Прочан выслушал лейтенанта, заметил, что новациям в политучебу его должны были в училище научить, на что Шамин резонно ответил: «Да, учили, но программы…, а как совместить политическую жизнь сего дня  и старую, замшелую тематику учёбы?» На что пропагандист довольно резко отреагировал.
      – Я тебе дам, «замшелую»! Умник. Шагайте товарищ лейтенант в подразделение и не вздумайте уклоняться от учебной программы, лично проверю, как идут занятия в подразделении.
      Вот и пошёл за советом к старшему товарищу – выпутывайся теперь, а вдруг и в самом деле майор нагрянет, есть у него зуб на лейтенанта.
Но уж в чём Стас преуспел, так это в общении с солдатами и сержантами: он и выслушает, и совет даст, и в курилке запросто посидит с парнями,  споёт с ними, а уж как гитару в руки возьмёт, так гарнизон бежит слушать самодеятельного певца. Не строевые песни пел, новомодные, бардовские. Пел Окуджаву, Визбора, Высоцкого и конечно Есенина. По душе бойцам пришлись в его исполнении и старые советские «Шёл отряд по берегу…», «Московские окна» и прочее. Завидовали солдаты силе и ловкости лейтенанта, с удовольствием смотрели на его утренние разминки в спортивном уголке. Он подтягивался, и подъём переворотом делал, казалось, до бесконечности. Торс парня был на загляденье.
      Майор Романенко не уставал удивляться.
      – Раньше палкой к перекладине не загонишь бойцов, а сейчас смотрю, ещё до подъёма места у турника занимают, а вечером в койку не хотят. Это всё он, комиссар. Хорошо, спортивный мужик.
      И тут же спрашивал своих ровесников-капитанов, с коими был по-простецки дружен, спрашивал и, смеясь, сам же отвечал.
      – Вы представляете, а если бы комиссар поэтом был? Наверно молодёжь с книгами под подушкой спала. И, вместо мата, Пушкина цитировала. Так и было бы, ей богу. У лейтенанта харизма такая.
      Новомодное слово «харизма» не все понимали, может и майор не знал точного его определения, но то, что лейтенант действительно заслуживал похвалы, это да. И не было в словах командира зависти, а было просто признание силы и растущего авторитета замполита.
      В начале октября ленинская комната подразделения была готова. Романенко радостно заявил Стасу.
      – Зови замполита полка, режем ленточку, теперь уж точно ругать перестанут, а то каждое совещание  начинается: «Когда, да когда…» и угрозы, мол, вы смотрите там… 
       Помыли полы, протерли окна, а после обеда в казарму зашёл замполит полка, да не один, привёл весь свой аппарат и замполитов дивизионов – учитесь, мол. Те разбежались по стендам. И началось: «А здесь ошибка в тексте…, а тут фотография Брежнева почему-то…» И так далее и тому подобное.
       Тимофеичев Стасу.
       – Записывайте, замполит, надо подправить.
       Коллеги за час наговорили несколько листов недостатков. Стас расстроился – дальше некуда. А замполит полка стоит и улыбается. Пропагандист, обращаясь к Тимофеичеву, резюмирует.
       – Плохо. Ошибок много, надо было лучше делать.
       Лев Иванович мудрый человек. Оценок не давал, а пропагандисту говорит.
       – Вы когда здесь были в последний раз?
       Тот засмущался и в сторонку. Замполит полка подошёл к Шамину, протянул руку.
       – Поздравляю, Станислав Николаевич, хорошая Ленинская комната получилась, большой труд вложен. Но ошибки надо исправить.
       Гости с шумом покинули казарму. Романенко тоже попрощался с замполитом полка, кивнул лейтенанту, мол, пойдем, переговорим, и зашёл в канцелярию.
       – Молодец, комиссар. Ты сегодня не спешишь?
       Шамин удивился.
       – А куда спешить? Сегодня домой и только домой, две недели безвылазно в казарме просидел.
       Романенко потер руки, у него этот жест означал – надо завершать труды праведные.
       – И хорошо. Только учти, сегодня выезд раньше. Пять минут тебе на сборы.
       Стас посмотрел на часы. Было семнадцать часов, десять минут. Пожал плечами – раньше, так раньше. Оделся и к КПП.
       За рулём КУНГа сегодня сидел прапорщик Маринин, техник отделения, и это было непривычным.  И машина сегодня отклонилась от маршрута. В километре  от КПП свернула к ближним хуторам и пошла по бездорожью. Шамина это насторожило. Тряхнуло раз, другой, ЗИЛку хоть бы хны, а в КУНГе дорожные неровности ощущались. И это мягко сказано. Стас попытался было спросить у коллег:  «Куда едем?» А в ответ: «Узнаешь» – и загадочные улыбки. Конечно, всё это его не устроило, но делать нечего, и Стас молчал, а в душе чертыхался, принимая телом многочисленные дорожные неровности.
       Скрипнули тормоза, машина остановилось, народ вывалил наружу. Спустился по лесенке и Стас. Полянка. Вокруг лесной массив. Чуть позади машины лежали огромные валуны, формой напоминающие невысокую барную стойку. И что интересно перекуривать никто не стал, все разбежались как на комплексном занятии по боевым постам, кто лавки несёт, кто стелет скатерти на валуны.
       Стас заволновался, он уже понял, готовится выпивка и стал крутить головой – где командир.
       А командир вот он, рядом.
       – Что комиссар, экзамен на политическую зрелость ты сегодня сдал, так сказать крепость духа показал, теперь выясним крепость твоего тела!
       И рассмеялся.
       – Раскрываю военную тайну. Сегодня, как ты знаешь Ященко Ивану Петровичу сорок пять лет, днём поздравили, но такое событие, когда не только дата красивая, но эта дата позволяет, и пенсион в полном объёме получить, тем более что у него как раз двадцать пять лет выслуга, не отметить было бы неправильно. Есть у нас традиция такие события отмечать вместе. Не переживай, всё будет в порядке, среди нашего брата алкашей нет, стукачей тоже. Посидим, скажем доброе слово, споём и по домам.
       Через несколько минут поляна накрыта, гранёные стаканы полны, в мисках разложены отварная картошка с мясом, и на скатёрках удивительно симпатично уложены овощные запасы: зелень, помидоры, сладкий перец и огурчики. Стас не стал проверять, что в гранчаке, и так понятно – разведённый спирт.
       Всё что происходило на его глазах, было удивительно. Удивительной была скрытность мероприятия, расторопность, с которой народ трудился на этих самых камнях. А как же постановление ЦК КПСС и Правительства от мая 1985 года о борьбе с пьянством и алкоголизмом?
      Романенко увидел растерянность в глазах лейтенанта.
      – Стас, конечно, ты можешь и не пить, никто в глотку лить не будет, но сам понимаешь, народ не поймёт. У нас на Украине по этому поводу говорят: «Людина шо не пье, або хвора, або велика падлюка».
      Командир рассмеялся, потом вдруг притих, посмотрел на дорогу.
      – Ага, Дмитрич подъехал.
      Вскочил и рысцой направился к КУНГУ и уже оттуда вышел с подполковником Дмитриенко, заместителем командира полка по вооружению.
      Геннадий Дмитриевич Дмитриенко подошёл к столу, взял стакан, поднял его.
      – Иван Петрович! С днём рождения тебя, с красивой годовщиной. Здоровья тебе. Семье благополучия. Ну, чтобы не последняя…
      Выпил, крякнул, сел на раскладной рыбацкий стульчик и принялся закусывать.
Первый тост стал сигналом для дальнейших действий. Не прошло и десяти минут, пошёл тост командира, дальше слово сказал старейшина – прапорщик Вознюк, пятидесятилетие которого не так давно отметили.
      Главный инженер покосился в сторону Стаса.
      – А что замполит скажет?
      Стас знал, дойдет и до него, а потому готовился, спиртным особо не нагружался, хотя и выпитых грамм пятидесяти спирта уже вполне хватало, редко приходилось молодому человеку употреблять спирт. Голова немного кружилась, но настроение, тем не менее, было неплохим.
      Он поднялся.
      – Уважаемый Иван Петрович! Примите мои поздравления в сорокапятилетнем!
      Был у Стаса где-то на задворках памяти стишок, подходящий под любые юбилеи, будь то двадцать пять, тридцать пять и так далее, он его и выложил.

      Сорок пять – превосходная дата,
      Мудрость, опыт уже за спиной,
      Жить желаю достойно, богато
      И с улыбкой и чистой душой.
      Чтоб родные теплом окружали,
      Чтоб друзья приходили на чай,
      Все желания вмиг исполнялись,
      Только ты не забудь, загадай!

      Народ восторженно захлопал, а Романенко  удивлённо зацокал языком.
      – Ну, комиссар, так ты ещё и стихи пишешь.
      Шамин скромно потупил взгляд, да, мол, мы такие, мы всё умеем.
      После тоста лейтенанта, Дмитриенко, как неожиданно появился, так же внезапно и исчез. После шестого тоста стол свёрнут.  Причем быстрее, нежели участники мероприятия развернули скатерть самобранку.  И уже к девятнадцати часам машина прибыла в город. Офицеры и прапорщики, весело, но с оглядкой и осторожностью расходились по домам. Двинулся к гостинице и Шамин.
       Сзади заскрипели сапоги, лейтенанта догонял Илья Пальчиков.
       – Стас, пойдём ко мне, что-то настроения нет в койку лезть. Пойдём, как друга прошу.
       Шамин остановился в нерешительности, но вспомнив августовский разговор с хамоватым пропагандистом, категорически отказался. Илья резко остановился.
       – Что брезгуешь, или боишься, что авторитет подорвешь, разговаривая с пьяницей.
       Он повернул голову к Пальчикову.
       – Ты не понял, Илья Иванович. У меня был тяжёлый день, а ещё надо на почту сгонять, отцу обещал позвонить, так что извини, в другой раз.
       Про звонок он соврал, а вот что устал – истинная правда. Он очень устал, и в мыслях было только желание скорее помыться и спать.
       – Спокойной ночи, Илья.
       В гостинице Шамин был в восемь вечера. Сосед ночевать не пришёл, так что Стас отдыхал один. После душа лег в кровать, до подбородка натянул одеяло, с блаженством  до хруста косточек потянулся, закрыл глаза и притих.
       Хороший сегодня был день.

       Продолжение следует