Так ли

- Така - так... така - так... така - так... - С голоса синицы поёт воробей.
Не далее, как вчера, он встретил старую знакомую, и приветствовал на понятном ей языке. Воробей брал ноты, разучить партию соловья... Сам ястреб снизошёл, и дал ему пару уроков! Чего не сделаешь, дабы жить по-людски, по-соседски.
День зимний, но неискристый, неискренний... застенчивый какой-то. Слышишь его шаги за спиной, но оборачиваешься, а там - пусто. Только сыплется снег с сокрушённо кивающей в сторону чащи ветки. Дятел дразнит умствуя с высоты, щёлкает языком, как расшалившееся дитя. Соревнуясь с ним, поползень  изображает цокот копыт по мостовой, коей здесь нет и в помине.

   Зримый собственный выдох путается с неясным движением, что видится где-то там, вдалеке.
   Встречаясь в лесу, люди загодя избегают друг друга, с целью досадить городу, где спешащие мимо тебя по делам, на деле просто торопятся пройти мимо. Создавая видимость согласия и поддержки, к упавшему наземь там подойдут единицы, а то и вовсе сделают вид, что не до того, брезгливо или недосуг.

   Среди деревьев, с восторгом прислушиваешься к шороху неподалёку, понимая, что за тобой с лукавой улыбкой присматривает волк или кабан глядит исподлобья. Его напускное недовольство обманет навряд, а брызгая крепким духом на тропу, поросёнок не гонит прочь, но лишь посылает дружеский привет.  И только при виде следов человека, обливаешься страхом, ибо, почти всегда, он - источник неудовольствий и бед. От того ли, что и сам таков,- среди подобных себе, ты всегда напряжён, в ожидании подвоха, вмешательства или просьб помочь в том, что ненужно, неинтересно. Как и твоё сокровенное, которое также без надобности и ближним, и дальним.

   Проезжающий экипаж ненадолго загораживает собою солнце, и после скоро проходящего сумрака, свет кажется намного ярче, чем он есть в самом деле.
 
Посреди кормушки, с видом пресытившегося всем гурмана, сидит, задумавшись, синица. «Что бы мне ещё съесть такого?» - кажется, спрашивает она себя. Дерево рядом отряхивается вдруг, как мокрый пёс, разбросав вокруг себя капли воробьёв. Уловив замешательство, шумное многочисленное семейство теснит синицу, и принимается поглощать всё, без разбору и стеснения, сочтя полезной, да питательной любую пищу в мороз. Спустя минуту, разбуженный суматохой издали, является поползень. Не привыкший ущемлять себя, он живо расталкивает воробышей, чтобы вырывать лакомые куски прямо из-под носа, а подчас и из клюва, на лету.

   Не успев насытиться, воробьи вновь тесно ютятся друг к дружке промеж ветвей туи, словно нанизанные часто, серые пушистые новогодние шары. Вчерашнее, смёрзшееся, им не по силам. Синице? Та тоже недостаточно сноровиста. Усмехнувшись на весь лес, поползень, по-разбойничьи присвистнув, и словно иглой швейной машины с вечной чугунной талией, исстрочил ледяной лоскут вдоль и поперёк, раздробив его на мелкие звёздочки. Накрыл стол воробьиной детворе и семейной паре синиц, а сам, не ухватив  в уплату ни крошки, с тем же посвистом взлетел на сосну.

   Мы живём по своим странным меркам, называя их человеческими, чаще ищем выгоды, нежели сердечности, не умея, не пытаясь придать им черт и признаков доброты. Так ли? Так ли живём?

- Така-так... така-так... така-так...